В приказах наши действия были расписаны в мельчайших деталях.
Каждое подразделение имело свой собственный маршрут, деревни, через которые следовало пройти, и места отдыха. Города и деревни переходили к нам в руки почти без всякого сопротивления, войска противника даже не пытались организовать его. Нам следовало лишь пройти через очередной населенный пункт, и если кто-то пытался нас задержать, его тут же без задержки уничтожали.
Наши потери были незначительными. Тысячи солдат красных, мимо которых мы проходили, были полумертвыми от усталости, так как прошли тысячи километров и проглотили килограммы пыли. За стакан воды они охотно убили бы Сталина, Молотова, Калинина и десяток других высших коммунистических бонз.
Самой серьезной проблемой и для нас также была питьевая вода.
Мы могли пройти и десять, и двадцать километров, не найдя и литра питьевой воды. Иногда встречались зеленые пруды, гниющие на солнце. Чтобы похлебать этой жидкой грязи, наши солдаты бросались туда плашмя. Мы теряли терпение и отгоняли прочь этих нетерпеливых. Длинные языки лошадей вывешивались изо рта и дрожали.
Одна только наша колонна состояла из 20 000 человек. Примерно через каждые 10 километров дорога проходила через деревню. Там имелся колодец или даже несколько колодцев, которые могли обеспечить водой жителей десятка изб и их скот. Но авангард выпивал всю воду досуха. Подошедшие позднее могли достать из колодца только жидкую грязь. В результате шедшим далее тысячам пехотинцев и сотням лошадей доставались только совершенно сухие колодцы.
Здесь и там лениво крутились колеса водяных мельниц. Но каждому из нас приходилось ждать своей очереди пять часов, восемь часов, десять часов, и все это время высохший язык царапал рот как наждаком. Животные поглощали совершенно невероятное количество воды. Мой конь Кавказ проглотил пять огромных ведер, или сорок литров, без малейшей передышки! Люди тоже наливались водой буквально по горло, обливали себе шею, руки и спину, которые были опалены солнцем.
Это было не слишком хорошо. Лучше всего было пить понемногу, сдерживая желания. Поиски воды отнимали у нас даже больше времени, чем сам переход.
***
К Манычу мы пришли ночью, эта река расположена недалеко от калмыцких земель. Она образует целую цепь великолепных озер на полпути между Каспийским и Азовским морями.
Наш маршрут проходил по большой дамбе, построенной, чтобы удержать воду в одном из озер. Красные взорвали ее, и вода хлестала сквозь брешь шириной около 25 метров. Немецкие саперы построили деревянный мостик черед этот разрыв, чтобы могли пройти пехота и лошади. Но тяжелую технику приходилось переправлять на паромах.
Мы провели несколько часов перед дамбой, дожидаясь своей очереди. Озеро казалось нам огромным полем чудесных маргариток, посеянных лунным светом на маленьких волнах. Несколько советских самолетов пытались разрушить нашу импровизированную переправу, но их бомбы лишь подожгли пару изб на берегу. Горящие дома полыхали в ночи, словно красные и оранжевые факелы. Это вносило некоторую трагическую ноту в поэтический пейзаж, созданный цветочным озером и звездным небом.
Рассвет начался в 02.00. Зеленое небо казалось отражением земли, затопленной, насколько хватало взгляда, водой, вырывающейся сквозь дамбу. Вода отражала бледные краски рассвета, неяркий аквамарин, пронизанный золотыми искрами, нежный, почти прозрачный.
После утомительных ночных маршей и безжалостного дневного солнца так и хотелось остаться здесь, поддавшись этому дивному волшебству. Однако колонны двигались дальше в идеальном порядке, распевая солдатские песни. Офицеры также шли пешком, подавая пример солдатам. Позади них ординарцы вели в поводу лошадей. Лошади использовались только для поддержания связи между подразделениями, что было весьма нелегким делом. Чтобы добраться до командира дивизии, мне однажды пришлось проехать около сотни километров в одну сторону на головокружительной скорости по раскаленной степи. Но обычные переходы совершались пешком, офицеры и солдаты по-братски делили усталость, как и опасности боя.
***
Комары становились все более и более многочисленными. Вечером они клубами кружили вокруг самого слабого источника света.
Другие адские бестии досаждали солдатам — злобные вши, которые особенно любили присасываться в паху. Они закапывались в кожу целыми рядами и торчали, как маленькие столбики. Можно было видеть черный конец брюшка такой твари величиной с булавочную головку.
Несчастные, которые подвергались их атаке, испытывали невероятные мучения. Вдобавок им приходилось терпеть насмешки товарищей каждый раз, когда, потеряв терпение, они выскакивали из колонны на обочину и, раздевшись, пытались стряхнуть полчища паразитов.
Утром 7 августа 1942 года мы подошли к Кубани. До переправы еще оставались 20 километров. Мы неслись, словно ветер. Ближе к вечеру мы увидели откос на правом берегу, который стоял перпендикулярно плоской степи. Речная вода, восхитительно зеленая, медленно текла мимо бурно разросшихся кустов.
Советская артиллерия попыталась было остановить нас, но после короткой перестрелки отошла.
Мы находились в самом сердце Кавказа! Последняя огромная равнина перед его ледниками сверкала в лучах невероятного лета!
В 03.00 мы продолжили марш, двинувшись вверх по течению Кубани, чтобы добраться до переправы у города Армавир. Мы шли вдоль обрыва высотой около 50 метров, который падал прямо к зеленой воде. Тысячи солдат шли вдоль обрыва, а навстречу ползли сотни больших коричневых коров, которых гнали словаки с обожженными солнцем лицами.
***
Нам пришлось прождать почти 30 часов, пока саперы наведут понтонный мост через бурную реку. Вода шипела, забрасывая зелеными брызгами и белой пеной мост.
На другой стороне реки стоял небольшой ярмарочный городок. Мы нашли симпатичную 17-летнюю девушку, которая спряталась в погребе. Она должна была охранять избу своей семьи. Разорвавшаяся рядом бомба безжалостно оторвала ей грудь. Она лежала там, дрожа, словно в лихорадке. Ее рана уже начала чернеть. Нам было невероятно жалко ее, и мы сделали возможное и невозможное, чтобы помочь ей. Слезы текли по ее щекам, красным от жара. Бедная маленькая девочка хотела жить. Но, глядя на ее ужасную рану, мы понимали, что она обречена умереть.
Умирать, когда душистая степь распростерлась под высоким кристальным небом, без единого облачка, голубым, перечеркнутым золотыми и серебряными лучами, — это ужасно.
Майкоп
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});