но тайно посещаемых знахаря, а число живых свидетелей явления летающих посудин примерно равнялось числу аналогичных очевидцев в любой другой цивилизованной местности страны.
Впрочем, про чудеса — это так, для информации. А вообще-то жизнь тут шла вполне реальная. Обычная жизнь современного города, где имеется все: работа и учеба, трамвай и троллейбус, места для культурного отдыха и замятий спортом, центральная площадь с часами — традиционное место свиданий — и колхозный рынок, где слепа у входа возникла одновременно с комбинатом и безбедно функционировала по сей день будочка звукозаписи, в которой — какие бы ни сменялись времена и моды! — самим ходовым товаром были и оставались сладостные песни из индийских кинофильмов.
Сельские девчонки — кровь с молоком, золотые руки, распахнутые сердца, твердые моральные устои — довольно легко и быстро освоили ткацкую профессию и городской стиль жизни. Разница заключалась лишь в том, что профессию они освоили в корне, а культуру — по верхушечкам. Пьянящая свобода вдали от бдительного материнского глаза и суровой отцовской руки манила, звала сломать рамки и сжечь мосты. Чтоб жить — «как все». Чтоб все — как в кино, а несколькими годами позже все — как в телевизоре. И девчонки, мужественно преодолевая материальные трудности и проблемы дефицита, отчаянно и упрямо проводили в жизнь это самое «как», забывая, к сожалению, про «чуть-чуть». Чуть-чуть короче, чем по крайней моде, юбка, чуть-чуть побольше туши на ресницах, чуть-чуть лохматей синтетический парик, чуть-чуть побольше воли напористым мужским ручонкам…
Короче, было в городе «все как у людей»: были в свое время стиляги — и вспарывали дружинники их узенькие брючки; были потом и брюки клеш, которыми мели мостовые, но их уже не резали, а только гневно клеймили в куплетах на стендах «Не проходите мимо!». Все расцветало в этих краях пышным цветом года через три-четыре после столицы, пока еще кино да заезжие эстрадные гастролеры донесут «культуру». А уж когда вовсю развернулось телевидение, периферия стала поспевать за красивой жизнью центра почти синхронно, ну там запаздывая всего на каких-нибудь полгода-год. Все шло своим чередом. Гитары электрифицировались, шейки сменялись диско, мечтательно-крамольный романтизм песен про поездки «за туманом» заглушился дозволенно-суровым реализмом Высоцкого. На комбинате появились три первые героини труда, две матери-героини и многочисленные матери-одиночки. Все как у людей…
И жили-были эти самые люди. Девчонки — вчера сельские, сегодня городские. Бойкие и тихие; работящие и с ленцой; копящие копеечки в кубышках и пускающие всю получку на ветер за один день; вполне склонные принять законы домостроя и отчаянно эмансипированные, лихо врущие друг дружке сквозь сигаретный дым, что любовь в наше время — это бред, но при этом все — все как одна! — отчаянно ждущие этой любви, затаенно верящие в нее и никогда не теряющие надежды.
Все они, прибывая в город, селились в общежитии на холме. Его построили вместе с первой очередью комбината. Дом оставался с годами внешне все тот же: пятиэтажный, красного, уже потемневшего кирпича, с парадным входом, обрамленным четырьмя колоннами портика — популярным архитектурным излишеством былых времен.
А внутренне дом менялся вместе с городом: котельную заменило центральное отопление, печи в коммунальных кухнях на этажах вытеснили газовые плиты, угловые комнаты отдали под душевые, крыша ощетинилась усами телеантенны — при нынешних заработках практически каждая комната покупала в складчину телевизор.
Покупались не только телевизоры. И холодильники, и магнитофоны, и кое-что из мебели: этажерки, тумбочки, книжные полки. Дело не только в том, что девушки обрастали приданым. Нет, просто те, которые не сбегали сразу, оседали в общежитии надолго. Не месяцы, но годы проходили до того торжественного момента, когда они покидали его, уходя в дом мужа или в свой собственный долгожданный дом, в квартиру, выделенную комбинатом.
Старое общежитие было широко известно. Сначала, когда город был маленьким, его слава гремела во всем городе. Потом, когда город значительно разросся, только в прилегающем к общежитию районе. Слава та была двоякого свойства: мужчины тянулись к общежитию и упоминали о нем с игривой усмешкой, а женщины гоняли от общежития принадлежащих им мужчин — возлюбленных или мужей — и упоминали общежитие только с определением «это всем известное» или вообще заменяли его словами типа «гнездо», «притон», а то и словечками похлеще — все зависело от уровня культуры и степени обиды, нанесенной той или иной горожанке жительницами общежития.
Справедливость этих упреков была весьма сомнительна: ведь соперницу и разлучницу можно встретить не только в общежитии, но и с таким же успехом в трамвае, на улице или в своем же подъезде в квартире напротив. Просто подобные одиночные случаи так и оставались случаями, не разрастались до системы, а целый коллектив вероятных соперниц и разлучниц, сосредоточенных в одном месте, рождал мысль о неизбежности любовной конфронтации и возбуждал неприязнь уже к самому этому источнику повышенной опасности.
А девчонки — они никого специально не отбивали и ни с кем злостно не разлучали. Они просто любили и были любимы. Или — нет. Встречались навсегда или расставались навеки. А порой и сами по ночам плакали в подушку, кляня городских разлучниц, которые отлавливали у них нестойких женихов на крючок с самой верной наживкой — квартирой.
Жилье… Что поделаешь, и в этом смысле наш город тоже не отличался от общей картины: производственные площади росли быстро, ударно сдавались, звонко отмечались в победных рапортах, а вот жилье, а также магазины, а также кинотеатры… У бывалых строителей есть присказка: «За соцкультбыт орденов не вешают!»
В самом общежитии эта проблема стояла так же остро. Старый краснокирпичный дом на холме с большим трудом вмещал в себя напористый поток сельских жительниц, стремившихся стать горожанками. Правда, на соседнем холме уже возводилось новое шестнадцатиэтажное здание, которое должно было вобрать в себя всех нынешних и будущих жильцов как женского, так и мужского общежитий. Здание это уже обрисовывалось внешними современными формами из стекла, бетона и алюминия и подготавливалось к внутренней начинке — тоже, по слухам, самой современной и комфортабельной, чтобы к будущей весне принять своих обитателей.
Но это к весне. А пока окна старого общежития на холме уютно светились в темноте тихого летнего вечера.
2
Долговязый, худой и мрачный мужчина с глубоким шрамом через всю щеку постоял на ступеньках под колоннами общежития, огляделся, помедлил и зашагал ко входу решительным шагом, несомненно выдававшим в нем военного человека, хоть и был он в штатском костюме, только флотская тельняшка виднелась из-под распахнутого ворота сорочки.
В просторном вестибюле пожилая могучая вахтерша тетя