Революция подрывала глубинные миросоставляющие ценности как отжившие останки старого мира. Бесклассовое общество коммунистического будущего не будет нуждаться, как полагали, в услугах внешних правил, представленных моралью. Мораль отомрет, как и государство, в будущем всемирном коммунистическом обществе. Пока же «новая культура» разворачивалась на территории лишь одной страны — России. Новые социальные условия создавали почву для создания «новой морали». Такова была альтернатива тому, что имело место в действительности.
Воплощение социального проекта
А в действительности власть опиралась на простолюдинов, осуществляла политику искусственной люмпенизации. Публицист В. Каджая пишет по этому поводу, что к власти пришла чернь, быдло. Не народ, а именно чернь. Народ есть совокупность всех социальных слоев, составляющих его и находящихся в экологическом равновесии. В российском обществе чернь составляла подавляющее большинство — это было, прежде всего, в абсолютной своей массе неграмотное, полунищее крестьянство. Оно же составляло и основу царской армии в Первой мировой войне. Три года войны высосали все соки из русской деревни. Она не хотела воевать, а ее заставляли. И тогда вооруженный охлос, то бишь армия, повернул винтовки против правительства войны, доверив власть большевикам, которые единственные выступали против бессмысленной бойни[139].
Освобождение крестьян от крепостной зависимости вовсе не сделало их равноправными людьми. В глазах вчерашних своих господ они как были скотами, быдлом, так ими и остались. И те, и другие говорили на одном языке — русском, исповедовали одну и ту же религию — православие, жили в одной стране — России, но это были два совершенно разных народа. Однако если «малый» свысока презирал и всячески третировал «большой народ», то «большой» люто ненавидел «малый народ» и только ждал случая, чтобы эту свою ненависть обрушить на него в очередной раз.
Именно об этом пишет в своей повести «Собачье сердце» Михаил Булгаков. В основе произведения — эксперимент. Все, что происходило вокруг и что именовалось строительством социализма, воспринималось Булгаковым именно как эксперимент — огромный по масштабам и более чем опасный. К попыткам создания нового совершенного общества революционными, т. е. не исключающими насилия, методами, к воспитанию теми же методами нового, свободного человека он относился крайне скептично. Для него это было таким вмешательством в естественный ход вещей, последствия которого могли оказаться плачевными, в том числе и для самих «экспериментаторов». Он видел, что в России стремятся создать новый тип человека. Человека, который гордится своим невежеством, низким происхождением, но который получил от государства огромные права. Именно такой человек удобен для новой власти, потому что он положит в грязь тех, кто независим, умен, высок духом.
Профессор Преображенский живет уединенно в комфортабельной квартире. Автор любуется культурой его быта, его облика. Гордый и величественный профессор, который так и сыплет афоризмами, светило московской генетики, гениальный хирург, — он занимается прибыльными операциями по омоложению стареющих дам и бойких старцев: беспощадна авторская ирония — сарказм в отношении процветающих нэпманов. Но вот профессор задумывает улучшить саму природу, он решается посоревноваться с природой и самой Жизнью и создать нового человека, пересадив собаке часть человеческого мозга.
Взаимоотношения ученого и уличного пса Шарика, впоследствии — Шарикова, составляют сюжетную канву повести. Основа повествования — внутренний монолог Шарика, вечно голодного, горемычного уличного пса. Он очень не глуп, по-своему оценивает жизнь улицы, быт, нравы, характеры Москвы времен нэпа с ее многочисленными магазинами, чайными, трактирами на Мясницкой. Но вот профессор совершает главное дело своей жизни — уникальную операцию-эксперимент: он пересаживает псу Шарику человеческий гипофиз «пролетария» — алкоголика и тунеядца Клима Чугункина.
И вот в результате операции появляется безобразное, примитивное существо, целиком унаследовавшее «пролетарскую» сущность своего «донора». Первые произнесенные им слова — ругань, первое отчетливое слово — «буржуй». Чудовищный гомункулус, человек с собачьим нравом, основой которого был люмпен-пролетарий, чувствует себя хозяином жизни: наглый, чванливый, агрессивный. Конфликт между профессором Преображенским, Борменталем и человекообразным существом абсолютно неизбежен. Жизнь профессора и обитателей его квартиры становится сущим адом. Эксперимент окончился полным крахом. Из «пролетарской черни» невозможно сделать Человека.
Для новой власти были неизбежны и гонения на интеллектуалов. Более ста лет интеллигенция ожидала революцию, стремилась к ней, работала на нее. И чем слабее становилась монархия, тем активнее она действовала. Февральская революция, подарившая свободы, давшая голос «великому немому» — народу, показалась сначала осуществленной мечтой. Но и народ оказался мало схожим с тем иконописным образом, которому полагалось поклоняться, и Временное правительство, оказавшееся в руках интеллигентов, неясно себе представляло, что делать с властью.
Потрясенная тем, что революция оказалась не похожей на сон, который виделся сто лет, русская интеллигенция тем не менее находит силы выступить против насилия. Забастовка служащих государственных учреждений и муниципальных органов в Петрограде, потом в Москве, распространяется и на другие города. Отказалась признать новую власть профессура высших учебных заведений. Сопротивление оказывает значительная часть технической интеллигенции — ее взгляды выражает, прежде всего, Всероссийский союз инженеров.
Разочарование подавляющего большинства русской интеллигенции революцией не было неожиданностью для Ленина: вождь партии большевиков, учивший, что только интеллигенция может внести «революционное сознание» в рабочий класс, всегда относился к ней недоверчиво и недоброжелательно[140].
Начинает формироваться официальная идеология, в основе которой — мифология. Мировоззренческая система, ставшая основой идеологии, не предназначалась для того, чтобы отвечать на «вечные» вопросы — о «добре и зле», о жизни и смерти, о смысле жизни. Какой же в результате подобной большевистской модернизации сформировался человек?
«1935 год, год решительного наступления на партию, был годом «поворота к человеку». «Человек самый ценный капитал», «кадры решают все» — лозунги дня. Это подлинный «социализм с человеческим лицом». Но это лицо — Сталина. В связи с «поворотом» Сталин «очеловечивается». К стандартным эпитетам, сопровождающим его имя: мудрый, гениальный, стальной, железный, прибавляются: «дорогой», «родной», «обожаемый», «добрый», «отзывчивый», «великий человеколюбец». Во время майского шествия 1935 года демонстранты несли «тысячи портретов Сталина, и были еще барельефы и статуи вождя, и имя его, повторенное в это утро миллионнократно, то было вылито из металла, то написано на нежных и прозрачных газовых тканях, то было обвито хризантемами, розами, астрами». В июле 1935 года Сталин организует в Москве на Красной площади гигантское зрелище — физкультурный парад. Образцом служат гигантские зрелища, организуемые в гитлеровской Германии. Но там — военные марши, под которые шагают штурмовики и эсесовцы. Здесь — спорт, улыбка, дети. Это они открывают парад. 5 тысяч пионеров «несут вытканный из живых цветов лозунг: «Привет лучшему другу пионеров товарищу Сталину». «Спасибо товарищу Сталину за счастливую жизнь» — реет лозунг над колонной пионеров Дзержинского района. А между тем, в 1935 году, на восемнадцатом году после революции подавляющее большинство населения страны живет хуже, чем до революции»[141].
Дойти до формирования такого человека, правда, власть смогла только через геноцид 30-х—40-х (сознательное истребление голодом, террором, ссылкой и коллективизацией миллионов граждан СССР, не вписывавшихся в контуры «советского человека») и беспощадное уничтожение собственного народа в годы войны на фронтах и в тылу, превращение его в пушечное мясо и промышленный ресурс (опять-таки предельно материалистический, функциональный подход, сегодня многими воспеваемый чуть ли не как образец государственного мышления и источник «нашей мощи»).
Большевики в основу сортировки человеческого материала брали критерий социального происхождения: рождение в пролетарской семье, от пролетарских родителей, обеспечивало привилегированное положение в послереволюционной социальной иерархии[142]. Влиятельный в 1920-е гг. философ-марксист А. Деборин подводил теоретический базис под программу создания нового типа человека: «Поскольку социалистические идеи овладевают нашей мыслью, они способны превратиться в чувства». Социалистические идеи, превращаясь в социалистические чувства, переделывают «все человеческое существо со всей его сложной психикой»[143].