Наконец герцог, озаряемый светом задуваемых ветром оплывающих свечей, остался лицом к лицу с женщиной, осмелившейся принести зараженный оспой труп и дерзнувшей посмеяться над его могуществом.
— Ну? — спросила она. — Хватит ли вам теперь мужества встретиться с Маттео Орсини? Или, быть может, отвага покинула вас, хотя он и мертв?
— Пока он был жив, я никогда не боялся его, — с неожиданной горячностью ответил он.
— Тогда мертвый он вас не испугает, — произнесла она и обернулась к слуге. — Марио, оспа не страшна тебе. Взломай крышку! Дай возможность Маттео нанести посмертный удар!
Но герцог не стал ждать продолжения. Впоследствии, рассказывая об этом эпизоде, он подчеркивал, что это был единственный случай в его жизни, когда он поддался панике.
— Проклятье! — выпрыгивая из-за стола, закричал он и бросился к ближайшему окну вслед за своими исчезнувшими придворными.
Через несколько минут он и его благородные спутники были в седлах и мчались сквозь ночь прочь от Кастель-делла-Пьеве.
Когда шум смолк, монна Фульвия приказала своим людям вновь поднять гроб, и они, никем не задерживаемые, вышли из дворца и двинулись назад, в Пьевано.
Когда Кастель-делла-Пьеве остался уже далеко позади, девушка спросила:
— Как дела у Джиберти сегодня, Марио?
— Он умер в полдень, — был ответ. — Слава Богу, пока нет других случаев оспы. Мы предприняли все меры предосторожности. Коломба сама вырыла глубокую могилу и похоронила его. Лепрозорий был в огне, когда я покидал Пьевано.
— Славная Коломба будет вознаграждена, Марио. Мы очень обязаны ей.
— Верная душа, — согласился Марио. — Но она ничем не рисковала, поскольку, как и я, уже заплатила высокую цену. — И он коснулся своего обезображенного лица.
— Это не уменьшает нашу благодарность, — сказала она и вздохнула. — Бедный Джиберти! Упокой, Господи, его душу. Всегда верный слуга, он послужил нам даже своей смертью. Ты сам…
— Я? — прервал он. — У меня не хватило ума сразу понять ваш план. Последуй вы моему совету, все рухнуло бы, и одному Богу известно, чем закончилась бы эта история.
— Ты напомнил мне, — сказала она, — что эти бедняги напрасно утруждают себя. Нам нечего бояться погони, и мы прибавим шагу, если облегчим их ношу.
По команде монны Фульвии монахи опустили гроб и открыли крышку. Затем они наклонили его и вывалили оттуда землю и камни.
— Благодарение Богу и всем святым, что он не отважился взглянуть, — горячо сказал Марио. — Он мужественный человек, и я боялся… Клянусь Всевышним! Как я боялся!
— Не больше, чем боялась я, Марио, — призналась она. — Но я не теряла надежды, и хотя шанс был невелик, он оставался единственным.
* * *
Через несколько часов в Пьевано она обнаружила своего отца и Маттео Орсини, раздумывающих над тем, что же им теперь делать.
При виде близких силы покинули ее. Тяжело дыша, она обняла своего возлюбленного.
— Мой Маттео, теперь ты можешь не тревожиться. Он считает тебя мертвым и боится больше, чем живого.
И с этими словами лишилась чувств.
* * *
Единственный случай, когда удалось перехитрить герцога Валентино, ни в коей мере не уменьшает моего высокого мнения относительно его проницательности. Надо признать, что его избранник, на которого он сделал ставку, оказался неподходящим. Герцог не внял предостережениям брата Серафино. Но, с другой стороны, к чему рассуждать? Факты изложены, и можно делать любые выводы.
Судьба Панталеоне сложилась счастливее, чем он того заслужил. Однако, как сказал любимый философ синьора Альмерико, человек не выбирает роль, которая ему досталась.
О Панталеоне просто забыли, когда Чезаре со всей своей свитой покинул Кастель-делла-Пьеве. Когда герцог наконец вспомнил о нем и отдал приказ, чтобы его удавили, выяснилось, что несчастный заразился черной оспой и был отправлен в лепрозорий. Герцог решил предоставить мошенника судьбе.
Однако молодость одержала победу над грозным противником. Панталеоне удалось вырваться из цепких лап болезни. Но когда он вновь вернулся к жизни, вряд ли кто-либо мог узнать в нем дерзкого капитана, который когда-то январским вечером искал убежище в Пьевано. Карьера солдата удачи была кончена, и ему не оставалось ничего иного, кроме как отправиться в деревушку Лавено, что в окрестностях Болоньи. Апрельским утром он появился в винном магазинчике Леокадии и, упав на ее пышную грудь, предоставил себя попечению женщины, о которой в свои лучшие времена даже не вспоминал. Леокадия, обвив руками его шею, молча плакала, благодаря небо, и благословляла болезнь, сделавшую его слабым и уродливым, ибо она вернула ей возлюбленного. Такова уж женская натура…
ВЕНЕЦИАНЕЦ
I
У великих не бывает недостатка в недругах. Сначала им приходится иметь дело с теми, кого они в состоянии затмить, а затем наступает очередь ничтожных паразитов человеческой расы, которые начисто лишены понимания идей, выдвигаемых другими. Втайне осознавая свою ограниченность, они изливают яд своей злобы на достигших славы. Величие других ранит их себялюбие. Поэтому они с готовностью становятся клеветниками и сплетниками, понимая, что если смогут умалить объект своей зависти в глазах общества, то тем самым уменьшат дистанцию между ним и собой. Они превозносят свои заслуги и достижения, становясь в собственных глазах фигурами куда более важными, и в то же время гнусно и безжалостно клевещут на тех, кому завидуют, преуменьшая их заслуги, пороча личную жизнь и общественную деятельность и пачкая их репутацию отвратительной грязью собственных вымыслов. Этим они и выдают себя, поскольку глупца всегда можно отличить по двум характерным признакам: чрезмерному тщеславию и лживости. Однако их лживость, сама по себе являясь продуктом их убогого интеллекта, не обманывает никого, кроме людей того же сорта.
Таков был мессер Паоло Капелло, представитель Светлейшей республики Венеции и выразитель ее ненависти к Чезаре Борджа. С постоянно возрастающим страхом Венеция следила за усилением власти герцога в Италии. Она видела, что на полуострове ей угрожает серьезный соперник, которому по силам затмить ее славу. Поскольку Венеция считала себя вправе судить и осуждать всех, она мерила его единственными известными ей мерками, словно поступки гениев можно оценивать по стандартам, управляющим жизнью галантерейщиков и торговцев специями. Таким образом, Венеция стала наиболее искусным и непримиримым врагом Чезаре Борджа в Италии.