Читать интересную книгу Жизнь способ употребления - Жорж Перек

Глава XXX

Маркизо, 2

Это ванная комната. Пол и стены выложены блестящей шестигранной плиткой охристо-желтого цвета. В ванне, наполовину заполненной водой, стоят на коленях мужчина и женщина. И ему и ей лет по тридцать. Мужчина держит женщину за талию и лижет ей левую грудь, в то время как она, слегка выгнувшись, левой рукой гладит себя, а правой сжимает член партнера. При этой сцене присутствует третий персонаж: это растянувшаяся на бортике ванны молодая черная кошка, чьи желто-зеленые глаза взирают на происходящее с величайшим удивлением. У нее на плетеном кожаном ошейнике висит обязательная бляха с кличкой «Пальчик», регистрационным номером ОЗЖ и номером телефона хозяев, Филиппа и Каролины Маркизо, но не парижской квартиры, — так как маловероятно, что Пальчик из нее выберется и потеряется в Париже, — а их дома в деревне: 50, Жуи-ан-Жозас (Ивлин).

Каролина Маркизо получила эту квартиру от своих родителей, Эшаров. В 1966 году, едва ей исполнилось двадцать лет, она вышла замуж за Филиппа Маркизо, которого несколькими месяцами раньше встретила в Сорбонне, где они оба изучали историю. Маркизо был родом из Компьени, а в Париже жил в крохотной комнатушке на улице Кюжас. Молодожены поселились в комнате, в которой Каролина выросла, а ее родители оставили за собой спальню и гостиную-столовую. Нескольких недель оказалось достаточно для того, чтобы совместная жизнь этих четверых людей стала невыносимой.

Первые перепалки разразились из-за пользования ванной комнатой. Филипп, — вопила мадам Эшар как можно истошнее и желательно при настежь распахнутых окнах, чтобы было слышно всему дому, — Филипп часами просиживал в туалете и всякому входящему туда после него ни разу не отказал в удовольствии вымыть за ним унитаз; Эшары, — замечал в ответ Филипп, — специально клали свои искусственные челюсти в стаканы, которыми он и Каролина пользовались для полоскания рта. Благодаря миротворческому посредничеству мсье Эшара эти стычки удерживались на стадии оскорбительных высказываний и уничижительных намеков; в результате некоторых проявлений доброй воли и мер, направленных на облегчение совместной жизни — как с той, так и с другой стороны, — удалось выработать приемлемый status quo: временной регламент на использование мест общего пользования, строгое разделение пространства, распределение полотенец, мочалок и прочих туалетных принадлежностей.

Но если мсье Эшар — пожилой библиотекарь на пенсии и страстный собиратель доказательств того, что Гитлер все еще жив — был воплощением самого добродушия, то его жена оказалась настоящей мегерой, чьи постоянные попреки за обеденным столом очень скоро разожгли нешуточный конфликт; каждый вечер старуха поносила своего зятя, всякий раз придумывая новый повод: опаздывает, не моет руки перед едой, не зарабатывает того, что съедает, к тому же еще и привередливый, мог бы иногда помогать Каролине накрывать на стол, мыть посуду и т. д. Чаще всего Филипп спокойно сносил неиссякаемый поток этой брани, а иногда даже пытался подтрунивать, — например, как-то вечером он подарил мадам Эшар маленький кактус, «идеально выражающий ее характер», — но однажды, в конце воскресного обеда, когда теща приготовила то, что он больше всего ненавидел — гренки из черствого хлеба, вымоченные в молоке, — и попыталась его заставить их съесть, зять не сдержался, вырвал из ее рук лопаточку для торта и этой лопаточкой несколько раз ударил ее по голове. Затем спокойно собрал чемодан и уехал в Компьень.

Каролина уговаривала его вернуться: оставаясь в Компьени, он не только расстраивал их брак, но еще и ставил под угрозу свою учебу и возможность сдавать экзамены в ИПСО, что, в случае успеха, позволило бы им на следующий год снять отдельное жилье.

Филипп позволил себя убедить, и мадам Эшар, уступая настоятельным просьбам мужа и дочери, согласилась еще какое-то время терпеть присутствие зятя под своей крышей. Но ее природная сварливость очень быстро одержала верх, и на молодую чету посыпались притеснения и ограничения: запрещалось пользоваться ванной после восьми часов утра, запрещалось входить на кухню, если только не для мытья посуды, запрещалось пользоваться телефоном, запрещалось принимать гостей, запрещалось возвращаться после десяти часов вечера, запрещалось слушать радио и т. д.

Каролина и Филипп героически сносили эти жесткие условия. По правде говоря, у них не было выбора: мизерного пособия, которое Филипп получал от своего отца — богатого негоцианта, не одобрявшего брак сына, — и мелочи, которую отец Каролины тайком совал ей в руку, едва хватало на то, чтобы доехать до Латинского квартала и пообедать в студенческой столовой: в те годы посидеть на террасе кафе, сходить в кино, купить «Монд» было для них почти роскошью, а чтобы купить Каролине шерстяное пальто, незаменимое в февральские холода, Филипп решился продать антиквару с улицы де Лилль единственный действительно ценный предмет, который у него был: мандолу XVII века с выгравированными на деке силуэтами Арлекина и Коломбины в домино.

Эта тяжелая жизнь длилась почти два года. В зависимости от настроения мадам Эшар то проявляла человечность и могла даже предложить дочке чашку чая, то, наоборот, усиливала гнет и репрессии и, например, отключала горячую воду именно в тот момент, когда Филипп собирался бриться, включала на полную громкость работающий с утра до вечера телевизор в те дни, когда молодые люди в своей комнате готовились к устному экзамену, или вешала замки с шифром на все шкафы под предлогом того, что ее запасы сахара, печенья и туалетной бумаги систематически разворовываются.

Финал этих тяжких лет учения оказался столь же внезапным, сколь и нежданным. В один прекрасный день мадам Эшар насмерть подавилась костью; мсье Эшар, который лет десять только того и ждал, переселился в маленький домик под Арлем; еще через месяц мсье Маркизо погиб в автомобильной катастрофе, оставив сыну в наследство неплохое состояние. Филипп, так и не сдавший экзамены ИПСО, зато успевший получить ученую степень лицензиата, как раз намеревался писать докторскую диссертацию «Использование болотистых земель под овощные культуры и хлебопашество в Пикардии во времена царствования Людовика XV», но охотно от нее отказался и с двумя товарищами основал рекламное агентство, которое сегодня процветает и отличается тем, что продвигает не какие-нибудь чистящие средства, а звезд мюзик-холла: среди его лучших питомцев — «Трапеции», Джеймс Чарити, Артюр Рэйнбоу, «Гортензия», «The Beast» и «Heptaedra Illimited».

Глава XXXI

Бомон, 3

Мадам де Бомон сидит в своей спальне, на кровати в стиле Людовика XV, опираясь на четыре искусно вышитые подушки. Это пожилая женщина семидесяти пяти лет с серыми глазами, снежно-седыми волосами и лицом, испещренным морщинами. Она одета в белую шелковую ночную накидку, на левом мизинце — кольцо с топазом ромбовидной формы. На коленях у нее большой альбом по искусству «Ars Vanitatis», раскрытый на странице с репродукцией одного из знаменитых натюрмортов «суета сует» страсбургской школы: череп в окружении далеко не канонических по сравнению с традиционной трактовкой, но все же прекрасно узнаваемых атрибутов, символизирующих пять чувств; вкус представлен не свежезабитым жирным гусем или кроликом, а подвешенным к балке окороком и изящным белым фаянсовым кувшинчиком для отваров вместо классического бокала вина; осязание — игрой в кости и алебастровой пирамидой, увенчанной хрустальной, граненной под алмаз, пробкой; слух — иногда используемой в духовых оркестрах маленькой трубой, но не с пистонами, а с отверстиями; зрение, которое, согласно аллегории подобных картин, есть еще и восприятие неумолимого времени, символизируют сам череп и драматично ему противопоставленные богато украшенные стенные часы с маятником, называемые картелями; и, наконец, обоняние ассоциируется не с традиционными букетами роз или гвоздик, а с жирным растением, эдаким антуриумом, чьи двухлетние соцветия испускают сильный запах мирры.

Для выяснения обстоятельств двойного убийства в Шомон-Порсьен был назначен комиссар из Ретеля. Его расследование длилось от силы неделю и только еще больше сгустило тайну, окутывающую это темное дело. Как было установлено, убийца, чтобы проникнуть в дом Брейделей, не взламывал входную дверь, а воспользовался, вероятнее всего, дверью в кухню, которая почти никогда, даже ночью, не запиралась, и вышел тем же путем, но теперь уже закрыв за собой дверь на ключ. Орудием убийства стала бритва, или скорее скальпель со складывающимся лезвием, который убийца, вне всякого сомнения, принес и уж во всяком случае унес с собой, так как в доме не нашли никаких следов, как, впрочем, не нашли ни отпечатков, ни улик. Преступление было совершено в ночь с воскресенья на понедельник; точное время установить не удалось. Никто ничего не слышал. Ни крика, ни шума. Скорее всего, Франсуа и Элизабет были убиты во сне, и так быстро, что даже не успели оказать сопротивления: преступник перерезал им горло с такой ловкостью, что, согласно первым заключениям полиции, он мог быть профессиональным убийцей, мясником с бойни или хирургом.