Читать интересную книгу В доме своем в пустыне - Меир Шалев

— Ты всегда передаешь ей, никогда не забываешь?

— Никогда.

Он опустошил чашку кипящего чая в один глоток.

— Очень хорошо. А теперь сядь в сторонку, пей себе чай, он горячий, медленно-медленно, и смотри на зубило. Только осторожней с глазами, чтобы искры не попали.

Мне никогда не надоедало смотреть, как он работает. Матрака двигалась так, словно была прямым продолжением его руки. Ее короткая дубовая рукоятка, зажатая на конце поблескивающим металлическим кольцом, давно уже приняла форму его ладони — «Вот, Рафаэль, поэтому один каменотес никогда не даст другому свой молоток», — и головка шукии уже стала плоской, а ее края давно потрескались под ударами.

Каменотесы, показал он мне, зажимают зубило в левой руке, как китайскую палочку: ладонь к себе, зубило зажато между спинкой среднего пальца и расположенным чуть ниже безымянным, а указательный палец и мизинец с некоторым щегольством лежат сверху, словно неожиданное, пленяющее душу мгновение умиротворяющей расслабленности и нежности между дерзостью молотка, остротой стали и твердостью камня. В таком положении зубило все время трется о тонкую кожу мизинца, и вот так оно натирает на нем ту «мозолю», что свидетельствует о его хозяине.

«Это для нас как обрезание. Подрядчик, когда к нему приходит кто-то и заявляет: „Я каменотес“, — он раньше всего говорит ему: „Покажи мне свою левую руку“. И эта мозоля всё ему говорит».

НОЧЬЮ

Ночью Рыжая Тетя взяла циркуль и измерила ребра и диагонали каменных кубиков, которые принес ей Авраам. Исходя из того правила, о котором говорил ей Борода, что ребро каждого следующего куба должно равняться диагонали предыдущего, она заключила, что из двадцати одного кубика ей не хватает шестого, десятого и четырех последних.

Пятнадцать уже лежавших перед нею кубиков наполнили ее раздражением, а шесть недостающих наполнили беспокойством, и, услышав шелест шагов за дверью, она вышла и сказала Аврааму, чтобы он забрал все свои камни, включая те два, которые принес сейчас, и больше не появлялся.

— Но я еще не кончил для тебя весь набор! — пытался возражать каменотес.

— Мне не нужны твои камни, — сказала она.

— В тот день, когда у тебя соберутся все, ты сама не вытерпишь и положишь их друг за другом в ряд…

— И что тогда?

Он с трудом поднялся, наклонился, потер свои тонкие, налитые болью ноги и сказал мне:

— Пойдем.

Мы медленно пошли к его каменному дому. Я подумал, что сейчас мы наконец-то войдем, но Авраам наклонился и указал пальцем на наружную стену:

— Вот они, все здесь, Рафаэль, все двадцать один.

И действительно, во втором ряду стены, полускрытый стеблями вьющихся растений, виднелся излучавший безмятежный покой и очарование ряд камней, который не навевал скуку, как арифметический ряд, и не дышал угрозой, как геометрическая прогрессия. Двадцать один квадратик из светлого камня «малха», ребро каждого из которых равнялось диагонали предыдущего.

— Через неделю после того, как он был убит, я нашел их здесь, брошенные возле двери, и вокруг них я построил весь этот дом. Для нее.

Он вздохнул. Пыль наполнила его глаза слезами, а горло мокротой.

— И что я получил за все это? Убийца, так она меня называет. Грязный пес и убийца. И вот я сижу здесь во дворе, как пес, а она, как собака, извини меня, живет там, с твоей бабушкой, и с ее двумя дочерьми, и с ее внучкой. Если она придет жить сюда, — обратился он ко мне, будто умоляя, — она будет как королева, как царица будет она здесь. Иди домой и скажи ей это. Иди-иди и скажи ей, да, Рафаэль? И когда говоришь, посмотри ей в глаза и обрати внимание, чтобы она услышала.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ВОТ ОН Я — ПРЯЧУСЬ

Вот он я — прячусь за тяжелым занавесом в гостиной, возле двери на веранду, играю в прятки с Большой Женщиной.

Страх и восторг сладко распирают мое сердце. Мать, и Бабушка, и сестра, и Тети ходят по сдвоенной квартире, из комнаты в комнату, ищут меня десятью глазами и зовут меня на пять голосов:

— Где Рафаэль?

— Кто-нибудь видел его?

— Может быть, ты видела Рафиньку?

— Может быть, ты видела нашего мальчика?

— Ой-ой-ой, наш Рафи пропал!

Во всех одинаковых квартирах в дюжине одинаковых блоков квартала были те же две комнаты и веранда, обращенные на юг, и те же кухня, туалет и маленькая комната, обращенные на север. Когда Отец погиб, Бабушка и Рыжая Тетя, которые к тому времени уже овдовели, соединились и купили квартиру, смежную с нашей, точно такую же, как у нас.

Бабушка позвала дядю Авраама, который пришел с Бородой и еще несколькими своими товарищами-строителями. Они снесли старые стены и поставили новые, оштукатурили их и положили полы, и вот так две наших квартиры соединились в одну большую, с гостиной, и комнатами для женщин, и одной кухней, и двумя туалетами, один — только для женщин и один — только для меня.

Все эти события, которые я страстно хотел увидеть, мне увидеть не удалось, потому что Рыжая Тетя не хотела находиться в доме, «когда „он“ поблизости». Она уехала со мной на несколько дней в мошаву Киннерет, к тете Ионе.

— Поезжайте, нечего вам тут крутиться под ногами, — сказала Бабушка.

— А почему она остается? — спросил я, указывая на сестру.

— Она помогает, — сказала Мать.

Все вещи связаны друг с другом. Кажется, я уже рассказывал об этой нашей поездке в Киннерет и о том, что тетя Иона жила в доме, который когда-то принадлежал семье Шифриных, рядом с тем домом, который когда-то принадлежал Дедушке с Бабушкой. С ней вместе жили ее мать и сестра, а также сын — мой однолетка. Он спал в кровати, в которой за многие годы до этого спала Рахель Шифрина, и я попросил у него разрешения тоже полежать в ней.

Земля в тени акации разворочена и перемолота копытами оленей и верблюдов, поэтому я сметаю в сторону засохшие катышки и колючие перекати-поле и снова черчу концом ветки маленькое генеалогическое древо с мертвыми мужчинами и живыми женщинами. Этот мой двоюродный брат погиб несколько лет назад во вполне предсказуемой и нелепой дорожной аварии, но тогда он был симпатичным и веселым мальчиком, который ходил со мной по всей мошаве, учил бросать камни, чтобы они долго прыгали по воде, и повел на красивое кладбище, что на самом берегу озера. Там, возле могил Дяди Реувена и Дедушки Рафаэля, у нас состоялся долгий разговор. Со стеснительностью детей, которые были сыновьями одной и той же семьи и подданными одной и той же судьбы, мы выведывали, кто из нас двоих больше боится смерти.

Мы вместе лазили на большой фикус, в тени которого моя Мать когда-то играла со своей подругой Рахелью Шифриной, вместе сходили в коровник, где Дедушка Рафаэль повесился на балке, и вместе убегали от Рыжей Тети, которой упорно хотелось в который раз сводить меня к тому двухэтажному базальтовому дому, что стоял в конце главной улицы мошавы.

«Дворец, — восторгалась она, — настоящий дворец!»

И в который раз пела мне свой противный тонюсенький «На берегу озера стоит дворец, полный роскоши», как будто в любую минуту из этого дворца к ней навстречу действительно должен был выйти новый муж — культурный, европейский, высокий и светлопиджачный, — который услышит ее чудовищное сопрано, поклонится ей поклоном британских Верховных комиссаров и пригласит войти.

Когда мы вернулись в Иерусалим, наша квартира была уже соединена со своей соседкой-близняшкой. Это показалось мне настоящим чудом. Я галопом пронесся по новым квартирным просторам и начал приставать с вопросами:

— Бабушка, это ты купила нам вторую квартиру?

— Это не она купила. Это моя невестка купила, — сказала Черная Тетя.

— Что, у нее так много денег?

— Достаточно.

План нашего квартала я тоже рисую на песке под акацией: с протянувшейся через него змеей грунтовой дороги и землисто-серыми квадратами жилых блоков, с Домом слепых, и Домом сумасшедших, и Домом сирот, и с нашим маленьким двором, и с третьим бвоком, в котором жили бвизняшки-бвондинки, которые не умеви выговаривать «эв», а рядом со всем этим я черчу план нашей сдвоенной квартиры, в которой я рос самым наилучшим образом, каким только может расти мужчина. Так мне легче описывать, так мне легче припоминать.

Мать и Бабушка жили в южных угловых комнатах, а между ними располагались гостиная и моя комната. А ты, паршивка этакая, оставила мне всех своих кукол, все игрушки и книги, пересекла коридор, присоединилась к ним и поселилась в комнате, что возле кухни.

Там, на северной стороне большой квартиры, находилась также «комната-со-светом», которая раньше была отцовским кабинетом, а возле нее — комната Рыжей Теги, которая раньше была кухней второй квартиры.

Черная Тетя присоединилась к нам через некоторое время после этого, когда и Дядя Элиэзер погиб тоже. Так была добавлена последняя деталь, и работа по составлению Большой Женщины была завершена. Отныне я стал сыном и внуком, братом и племянником, мужчиной, мальчиком и ребенком — лишнее убей! — для пяти женщин, что растили меня. Растили, трогали, соревновались и играли — меня, из-за меня, со мной.