доставили, просто чтобы мы подтвердили его рассказ.
Я откинулся на спинку стула и, взъерошив волосы, провел пальцами по вискам вверх.
Неужели настолько все просто? Или, наоборот, так хитро?
— Думаешь, Пул тоже вовлечен? — Над кофеваркой за спиной у Энджи стал подниматься пар, и она отвернулась от стойки.
— Почему спрашиваешь?
Она постучала кофейной чашкой себя по бедру.
— Пул говорил, что Рей Ликански работает на него, а не на Бруссарда. И не забывай, они напарники. Ты же знаешь, как это бывает. Ну, посмотри хоть на Оскара и Девина — они ближе между собой, чем муж и жена. И слепо преданы друг другу, с супругами не сравнить.
Я обдумал сказанное.
— Так в чем же роль Пула?
Энджи налила себе из кофейника, хотя через фильтр кофеварки еще капал вытесняемый паром кофе.
— Все эти месяцы, — сказала она и долила себе в кофе сливки, — знаешь, что меня донимало?
— Ну, что?
— Пустая сумка. Допустим, ты один из похитителей. Прижимаешь копа огнем к скале и подкрадываешься, чтобы забрать деньги.
— Так. И что?
— Тебе приходится тратить лишнее время, чтобы открыть сумку и переложить из нее деньги. Не проще ли забрать сразу и сумку, и деньги?
— Не знаю. Так или иначе, какая разница?
— Разница небольшая. — Она отвернулась от стойки и стала лицом ко мне. — Если сумка с самого начала не была пуста.
— Я видел сумку, когда Дойл отдавал ее Бруссарду. Она была набита деньгами.
— Да, но что было, когда мы добрались до карьера?
— Он освободил ее, поднимаясь вверх? Как?
Энджи поджала губы и покачала головой:
— Не знаю.
Я поднялся со стула, взял из буфета чашку, но не удержал, и она, ударившись о край стойки, упала на пол. Там я ее и оставил.
— Пул, — сказал я. — Сукин сын. Это был Пул. Во время этого своего сердечного приступа, или что там у него было, он упал на сумку. Потом пришла пора двигаться дальше, Бруссард потянулся и вытащил ее из-под Пула.
— Потом Пул спускается по склону холма, — торопливо проговорила Энджи, — и передает содержимое сумки кому-то еще. — Она помолчала. — Затем убивает Маллена и Гутиерреса?
— Думаешь, они подложили другую сумку возле того дерева? — спросил я.
— Не знаю.
Я тоже не знал. Мне казалось возможным, что Пул прихватил двести тысяч, предназначенные для выкупа, но убить Маллена и Гутиерреса? Это уже казалось притянутым за уши.
— Мы договорились, что должна была быть третья сторона.
— Вероятно. Те, кто убрал, унес, увез оттуда деньги.
— И кто это был?
Она пожала плечами:
— Загадочная женщина, звонившая Лайонелу?
— Возможно. — Я поднял упавшую кофейную чашку. Она не разбилась, и, осмотрев ее и убедившись в отсутствии трещин, я налил в нее кофе.
— Господи! — сказала Энджи и усмехнулась. — Да тут не угадаешь.
— Что?
— Да ничего во всей этой истории. Ты слышал, что мы только что говорили? Пул и Бруссард разыграли всю эту пьесу. С какой целью?
— Ради денег.
— Думаешь, такие ребята, как Пул и Бруссард, станут убивать ребенка ради двухсот тысяч?
— Нет.
— Тогда зачем?
Я попробовал найти ответ, но не нашел.
— Ты серьезно считаешь, что они способны убить Аманду Маккриди?
— Люди вообще на что угодно способны.
— Да, но определенные люди категорически неспособны на определенные вещи. Эти двое, по-твоему, могут убить ребенка?
Я вспомнил лицо Бруссарда и голос Пула, когда он рассказывал о девочке, найденной в жидком растворе цемента. Они, может, и великие актеры, но, чтобы убить ребенка с таким же равнодушием, как муравья, надо играть, как Де Ниро.
— Гм, — сказал я.
— Смысл этого высказывания я понимаю.
— Какого?
— Этого твоего «гм». Ты изрекаешь его, когда не знаешь, что сказать.
Я кивнул.
— Признаюсь: не знаю, что сказать.
— Добро пожаловать в клуб единомышленников.
Я отпил кофе. Если хотя бы десятая часть наших предположений была верна, прямо у нас на глазах совершилось довольно крупное преступление. Место, где оно произошло, имело другой почтовый индекс, но мы стояли на коленях рядом с преступниками, и все происходило прямо у нас под носом.
Кстати, я упоминал, что мы зарабатываем себе на жизнь, работая детективами?
Бубба явился к нам вскоре после рассвета.
Он сел скрестив ноги на полу в гостиной и расписался на загипсованной ноге Энджи черным фломастером. Крупными буквами и характерным почерком ученика четвертого класса он нацарапал:
Энджи
Сламала ногу. Илидве. Ха ха.
Рупрехт Роговски.
Энджи прикоснулась к его щеке.
— О, ты подписался «Рупрехт». Как мило!
Бубба покраснел от удовольствия, шлепнул ее по руке и посмотрел на меня.
— Что?
— Рупрехт, — усмехнулся я. — Я и забыл совсем.
Бубба поднялся с пола, и его тень поглотила собой меня и большую часть стены. Он потер подбородок и напряженно улыбнулся.
— Помнишь, Патрик, как я ударил тебя в первый раз?
Я сглотнул.
— В первом классе.
— Помнишь, за что?
Я прочистил горло.
— Я сказал, что плевать мне, какое у тебя имя.
Бубба наклонился ко мне.
— Не хочешь попробовать еще разок?
— Ах нет, — сказал я. Он отвернулся, и я добавил: — Рупрехт.
Он сделал выпад, я уклонился, а Энджи сказала:
— Мальчики, мальчики!
Бубба замер на месте, а я воспользовался этим, чтобы между нами оказался кофейный столик.
— Можем перейти к повестке дня? — Энджи открыла у себя на коленях блокнот и сняла зубами колпачок с ручки. — Бубба, ты можешь отлупить Патрика когда-нибудь в другое время.
Бубба подумал и сказал:
— Это правда.
— Ну, хорошо, — сказала Энджи, записала что-то в блокнот и мельком взглянула на меня.
— Э! — Бубба указал на гипс: — А как ты душ принимаешь в этой штуке?
Энджи вздохнула.
— Итак, что тебе удалось выяснить?
Бубба сел на диван и положил ноги в армейских ботинках на кофейный столик. Вообще-то я подобных вещей у себя в доме не терплю, но, поскольку лед сейчас и так оказался тонок из-за этих воспоминаний о Рупрехте, я промолчал.
— От остатков команды Сыра доходят слухи, что Маллен и Гутиеррес ничего о пропавшем ребенке не слышали. Насколько известно, в тот вечер они поехали в Квинси закупать.
— Закупать что? — спросила Энджи.
— Что наркодилеры обычно закупают? Наркотики. Болтают вокруг костра на бивуаке, — сказал Бубба, — что после чертовски сильной засухи рынок должны были наводнить китайским белым. — Он пожал плечами. — Но этого не произошло.
— Насчет этого ты уверен? — спросил я.