Читать интересную книгу 7 историй для девочек - Лидия Чарская

Когда герцог обернулся, перед ним стоял Ла Моль, только что вышедший из кабинета.

Франсуа, видя перед собой молодого человека, красивого и бледного, вдвойне пленительного и бледностью, и красотой, почувствовал в душе какой-то новый страх. Маргарита дразнила в нем одновременно и самолюбие и ревность.

– Брат мой, – сказала Маргарита, – я отвечаю вам за то, что этот молодой дворянин будет полезен каждому, кто сумеет извлечь из него пользу. Если вы примете его в число своих людей, он будет иметь могущественного покровителя, а вы – преданного слугу. В теперешнее время, брат мой, надо окружать себя надежными людьми! В особенности, – добавила она так тихо, чтобы ее слышал только герцог Алансонский, – в особенности тем, кто честолюбив и имеет несчастье быть только третьим наследным принцем Франции.

Сказав это, Маргарита приложила к губам палец, показывая этим брату, что, несмотря на такое откровенное начало, она высказала далеко еще не все.

– Кроме того, – продолжала она, – вопреки мнению Генриха, вы, может быть, найдете неудобным, чтобы этот молодой человек продолжал жить так близко от моей комнаты?

– Сестра, – оживленно сказал Франсуа, – месье де Ла Моль, если, конечно, ему подходит это, через полчаса будет водворен в моих покоях, где, я думаю, ему нечего бояться. Пусть только он меня полюбит, – я-то буду его любить.

Франсуа лгал, так как он уже возненавидел этого Ла Моля.

«Хорошо, хорошо… я, значит, не ошиблась! – говорила про себя Маргарита, увидев, как сдвинулись брови короля Наваррского. – Оказывается, чтобы направить их обоих к нужной цели, надо возбудить в них соперничество. – Потом, заканчивая свою мысль, добавила: – «Вот, вот, отлично, Маргарита!» – сказала б Анриетта».

Действительно, через каких-нибудь полчаса Ла Моль, выслушав строгие наставления Маргариты и поцеловав краешек ее платья, уже всходил довольно бодрым для раненого шагом по лестнице к покоям герцога Алансонского.

Прошло дня три; за это время полное согласие между Генрихом Наваррским и его женой, видимо, окрепло. Генрих получил разрешение перейти в католицизм не публично, а отречься от протестантизма только перед духовником Карла IX, и каждое утро ходил к обедне, которую служили в Лувре. Каждый вечер неукоснительно он шел к своей жене, входил в главную дверь ее покоев, несколько минут беседовал с женой, затем выходил потайным ходом и поднимался по лестнице к мадам де Сов, которая, конечно, рассказала ему о посещении Екатерины и о явной опасности, ему грозившей. Генрих, получая сведения с двух сторон, еще больше насторожился по отношению к Екатерине, а в особенности потому, что выражение ее лица становилось все более приветливым. Дело дошло до того, что однажды утром ее бледные уста улыбнулись ему благожелательной улыбкой. В этот день Генрих почти ничего не ел, кроме яиц, которые варил он сам, и пил только воду, зачерпнутую на его глазах прямо из Сены.

Избиение гугенотов продолжалось, хотя шло на убыль; резню сразу произвели в таких размерах, что количество гугенотов сильно сократилось. Огромное большинство было убито, многие успели бежать, кое-кто еще прятался.

Время от времени в том или другом квартале поднималась суматоха: это значило, что отыскали кого-нибудь из прятавшихся. Тогда несчастного или избивало все население квартала, или приканчивала небольшая кучка соседних жителей – в зависимости от того, оказывалась ли жертва загнанной в какое-нибудь безвыходное место или могла спасаться бегством. В последнем случае бурная радость охватывала весь квартал, служивший местом действия: католики не только не утихомирились от исчезновения своих врагов, но сделались еще кровожаднее; казалось, что чем меньше оставалось гугенотов, тем больше ожесточались против них католики.

Карл IX с самого начала пристрастился к охоте на несчастных гугенотов; позже, когда охота такого рода стала для него лично недоступной, он с удовольствием прислушивался, как охотились другие.

Однажды, возвращаясь с игры в лапту, любимого его занятия наравне с охотой, он зашел к матери в сопровождении своих придворных с сияющим лицом.

– Матушка, – сказал он, целуя флорентийку, которая, заметив его радостное настроение, сейчас же постаралась разгадать его причину. – Матушка, хорошая новость! Смерть чертям! Знаете что? Пресловутый труп адмирала, оказывается, не исчез – его нашли!

– Вот как! – произнесла Екатерина.

– Да, да! Ей-богу! Вы думали, как и я, что он достался на обед собакам? Совсем нет. Мой народ, мой добрый, хороший народ придумал штуку: он вздернул адмирала на виселицу в Монфоконе.

Сперва их пыл Гаспара вниз поверг,После чего был поднят он же вверх!

– И что же? – спросила Екатерина.

– А то, милая мама, – ответил Карл IX, – что с тех пор, как я узнал о его смерти, мне очень захотелось повидать этого милягу. Погода отличная, все в цвету, воздух живительный, благоуханный. Я себя чувствую здоровым как никогда; если вы хотите, мы сядем на лошадей и верхом проедемся на Монфокон.

– Поехала бы с большой охотой, сын мой, только я еще раньше назначила одно свидание, которое мне не хотелось бы откладывать; кроме того, в гости к такому важному лицу, как адмирал, надо бы пригласить весь двор. Кстати, умеющим наблюдать это даст повод для любопытных заключений: увидим, кто поедет, а кто останется дома.

– Ваша правда, мама! До завтра! Так будет лучше! Итак, вы приглашайте своих, я своих… а лучше – не будем приглашать никого. Мы только объявим о поездке – таким образом, каждый будет свободен в своих действиях. До свидания, матушка! Пойду потрублю в рог.

– Карл, вы надорвете себя! Амбруаз Паре все время вам говорит об этом, и совершенно справедливо: это очень вредное для вас занятие.

– Вот так так! Хорошо бы наверняка знать, что я умру только от этого. Я еще успел бы похоронить здесь всех, даже Анрио, хотя ему, по уверению Нострадамуса, предстоит наследовать нам всем.

Екатерина нахмурилась.

– Сын мой, не верьте тому, что очевидно невозможно, и берегите себя.

– Я протрублю всего-навсего две-три фанфары, только для того, чтобы повеселить моих собак, – бедняги дохнут от скуки. Надо было натравить их на гугенотов, вот бы разгулялись!

С этими словами Карл IX вышел из комнаты матери, прошел в Оружейную, снял со стены рог и затрубил с такой силой, что самому Роланду впору. Трудно было понять, как это слабое, болезненное тело и эти бледные губы могли производить такой могучий звук.

Екатерина сказала правду сыну: ее на самом деле ждало некое лицо. Через минуту после ухода Карла вошла одна из придворных дам и шепотом сказала что-то ей. Королева-мать улыбнулась, встала с места, поклонилась своим придворным и последовала за пришедшей дамой.

Флорентиец Рене, с которым король Наваррский в самый вечер святого Варфоломея обошелся так дипломатично, только что вошел в молельню Екатерины Медичи.

– А-а, это вы, Рене! – сказала Екатерина. – Я ждала вас с нетерпением.

Рене поклонился.

– Вы получили вчера мою записку?

– Имел честь, мадам.

– Вы проверили заново, как я просила, гороскоп, составленный Руджиери, который точно совпадает с предсказанием Нострадамуса о том, что все мои три сына будут царствовать?.. За последние дни обстоятельства так переменились, Рене, что я подумала: ведь и судьба могла стать милостивее.

– Мадам, – ответил Рене, отрицательно покачав головой, – ваше величество хорошо знает, что обстоятельства не могут изменить судьбы, наоборот, судьба направляет обстоятельства.

– Но вы все-таки возобновили жертвоприношения, да?

– Да, мадам, – ответил Рене, – повиноваться вам – мой долг.

– А каков результат?

– Мадам, все тот же.

– Как?! Черный ягненок все так же блеял три раза?

– Все так же, мадам.

– Предзнаменование трех страшных смертей в моей семье! – прошептала Екатерина.

– Увы! – произнес Рене.

– Что еще?

– Еще, мадам, во внутренностях обнаружилось то странное смещение печени, какое мы наблюдали в первых ягнятах, – то есть наклон в обратную сторону.

– Смена династии! Все то же, то же, то же… – шептала про себя Екатерина. – Однако, Рене, надо же бороться с этим!

Рене покачал головой.

– Я уже сказал вашему величеству: властвует рок.

– Ты так думаешь? – спросила Екатерина.

– Да, мадам.

– А ты помнишь гороскоп Жанны д’Альбре?

– Да, мадам.

– Напомни мне, я кое-что запамятовала.

– Vives honorata, – сказал Рене, – morieris reformidata, regina amplificabere.

– Как я понимаю, это значит: «Будешь жить в почете», – а она, бедняжка, нуждалась! «Умрешь грозной», – а мы над ней смеялись. «Возвеличишься превыше королевы», – а вот она умерла, и все ее величие покоится в гробнице, на которой мы даже позабыли написать ее имя.

– Мадам, вы неверно передали: Vives honorata. Королева Наваррская действительно пользовалась почетом; всю свою жизнь она была окружена любовью своих детей и уважением своих сторонников, а так как она была бедной, то и любовь и уважение были искренни.