Читать интересную книгу Григорьев пруд - Кирилл Усанин

— Вот уж спасибо.

— А чё, — не унимался Леонид, — машина своя, поди, не казенная. И по грибы съездим, и по ягоды.

— Да уж хватит вам изгаляться, — вмешалась мать. — Еще и машины нет, а вы уж разошлись.

— Так самое время! — воскликнул Леонид и окинул всех сидящих сияющим взглядом. — Я тебя, мама, по самой лучшей дороге прокачу с ветерком.

— Куда уж мне, старой, — отмахнулась мать. — Вроде бы и не пьяный еще, а собирает, собирает...

— Ничё, мама, — не успокаивался Леонид. — Ты с нами еще и по грибы съездишь, и по ягоды...

И тут Саша, уловив паузу, громко сказал:

— И к отцу на могилу. Верно?

Никто не ожидал услышать эти слова, ведь все вроде как бы шутили, заразившись общей радостью, и не было в этом разговоре ничего уверенного, серьезного, да и какая там могла быть серьезность, раз не было еще машины? Сашины слова прозвучали для всех неожиданно уже только потому, что никто не был подготовлен к такому переходу, кроме Саши, который за все время один лишь не поддавался легкости, а следил как бы со стороны, ждал своей минуты. Он ждал ее с того времени, когда, возвращаясь с братом на такси с аэродрома и всматриваясь в темнеющую степь, вцеплялся долгим, пристальным взглядом в одинокие пятна кустарников, которые среди высоких белых снегов казались еще более одинокими. И вдруг самый отдаленный кустарник, похожий на холмик могилы, снова — ярко и зримо — напомнил Саше об отце. Саша приник к стеклу и до боли в глазах смотрел на этот удаляющийся кустарник, и вот тогда он подумал о том, что в это лето он сможет запросто попасть в таежный поселок. И не один, а с семьей — с мамой, с Иваном, с Марией и Августой. Ведь у Леонида к весне будет своя машина, и все решится просто: они приедут в заброшенный поселок, и мать приведет их на могилу отца.

Эта мысль, такая простая и ясная, как все то, что окружало Сашу и постоянно жило в нем и для него, взволновала его, и он не высказал ее Леониду только потому, что ждал той самой минуты, когда сможет высказать ее всем вместе.

«Да, конечно, всем вместе, — обрадованно подумал Саша. — Не стану больше пытать у каждого, это теперь совсем ни к чему, раз вот так все неожиданно произошло: у всех одна радость, и она соберет всех вместе, за один семейный стол».

И вот эта минута пришла, и он громко сказал:

— И к отцу на могилу. Верно?

И Леонид, ошалевший от счастья, возбужденным голосом проговорил:

— И это можно. А чего нам стоит? Можем, даже запросто.

И думал Саша, что начнется сейчас разговор про отца, но ошибся, все снова поддались той общей легкости разговора, которая никого ни к чему не обязывала, а заражала всех единой веселостью и радостью, и больше никто, даже Леонид, и слова не сказал об отце, будто Саша и не вспоминал о нем вовсе, будто он про себя эти слова сказал, только для себя одного.

7

И, наверно, остался бы Саша в недоумении и растерянности, если бы поздно вечером, уже вернувшись от Леонида, не вспомнила об отце Мария. Она как бы случайно сказала, что вчера ей приснился отец, что как будто он снова зовет ее в гости.

— Сидим мы вроде за столом, вот так же, как сейчас. Вдруг дверь открывается, гляжу — он. Зову к столу — не идет, а сам руками показывает: иди, мол, ко мне. Я уж было встала, а тут свет зажегся. Гляжу на дверь — никого, и дверь закрыта. И кто свет зажег, неизвестно... К чему бы это?

— Вспомнила, поди, вот и приснился.

— Верно, — согласилась Мария. — Вот и Саша о нем заговорил, наверно, тоже вспомнил...

Саша заволновался, но пока подыскивал нужные слова, мать перебила Марию:

— Хватит тебе, Мария... Ложись-ка лучше спать. Завтра, поди, с утра?

— С утра.

— Ну вот, а ты все колготишься. Да и Саше постелить надо. В дороге промучился.

— Да я сам, — сказал Саша, вставая.

— Ты гость, ты сиди, — махнула рукой мать. — Мария, куда же ты? А одеяло? Чем парня укроешь?

Саша вышел следом за Марией в коридор, спросил:

— Почему она такая? Вроде сердится?

— Ты о ком?

— О маме.

— Не знаю... Наверно из-за машины.

— Почему?

— Как почему? Ведь из-за машины Иван с Петром схлестнулись, да и сейчас Петро недоволен, так и жди чего-нибудь. Вот и беспокоится...

— Непонятно. Чего беспокоится?

— Отвыкший ты уже. Вот и гостем заделался, а год-другой пройдет — и совсем родственников своих забудешь. Письма не напишешь.

— Зря это, Мария, — вспыхнул Саша. — Я не такой.

— Какой не такой? — подзадоривала Мария. — Тут ни проспектов тебе, ни асфальта. Ну, спи. Свет-то выключить?

Когда Мария пришла в спальню, мать уже лежала в постели.

— Чё так долго-то?

— Да простынь искала, — соврала Мария. — Завалилась под ребячьи рубашки.

— А спросить-то лень? Парня совсем замучила.

— Ничего, мама, отоспится.

Мать внимательно посмотрела на дочь.

— Не спрашивал он чё?

— А чё он должен спросить?

— Ну как чё?.. Расстроенный. Может, Петро чё ему сказал? А все из-за проклятой машины. Вот не угодил, а мучается. Он ведь у нас какой? Совестливый, угодить всем хочет. А разве всем угодишь? Вот и мучается.

— Все обойдется, мама.

— Дай-то бог, — вздохнула мать. — Неспокойно мне что-то. Вроде несчастья какого ждать...

— Ну, мама, ты скажешь... Разволновались вы все тут, вот и мерещится всякое...

Пока Мария с Сашей да с матерью говорила, будто чувствовала себя спокойной, уравновешенной, а как обступила ее тишина да полуночная темь, так стало ей не до сна, лежала с открытыми глазами, мучила себя вопросами.

Почему мать беспокоится? Отчего Саша выглядит таким странным? Вот о могиле отца вспомнил. И сама она тоже об отце заговорила, о своем сне. К чему все это? Ведь очень редко видится ей отец. За всю жизнь только в третий раз приснился, и оба раза снился ей в самое трудное время.

В первый раз он приснился ей через год после смерти. Она неожиданно тяжело заболела. Сначала не обратила внимания на легкую головную боль, на тошноту, подступающую крутыми комками к горлу. Весь день она проходила на ногах, побыла с подругами в кино, хотела на танцы остаться, но, почувствовав невероятную слабость во всем теле, отправилась домой. Как дошла до дома — не помнит. Всю ночь металась в постели, просила пить. Сильная дрожь била ее. Приходилось поддерживать, без конца поправлять одеяло. Везти ее в таком состоянии в больницу было бессмысленно, да и мать едва ли решилась бы отдать ее. «Будем надеяться», — сказал врач, и по глазам его было видно, что он и сам не верит в свои слова.

Целую неделю Мария лежала пластом. Ее крепкое тело пожелтело, лицо осунулось. Несколько раз мать невольно вздрагивала: казалось, что Мария умерла. Она прикладывала ладонь к груди дочери и ощущала легкие, едва приметные толчки. Она облегченно вздыхала, и слезы катились по щекам. Она тоже за эти бессонные ночи похудела, под глазами полукружьями легла чернота.

В комнату никого не впускали. Лекарство и еду подавала Августа. Мать каждый раз напоминала: «Руки помой. С мылом». Саша, тогда еще грудной ребенок, просился к матери, и его пришлось отправить к родной тетке.

Все в доме ходили помутневшие, боялись взглянуть друг другу в глаза, разговаривали шепотом.

В середине следующей недели, под вечер, из комнаты больной вышла мать. Все ее дети молча смотрели на нее, ждали. Мать обвела их долгим, неузнаваемым взглядом, губы ее дрогнули, она не сказала, а скорее выдохнула: «Живая». Августа громко заплакала, всхлипывая. Иван дергал ее за рукав, просил: «Ты чё, чё ты? Не плачь, ведь живая».

В болезни наступил резкий перелом. Мария открывала глаза, внятно, хоть слабо и недолго, говорила. Врач с нескрываемым удивлением пожимал плечами: «Поразительный случай, поразительный...»

За несколько дней Мария совсем отошла. Она уже могла приподниматься на подушки, держала в руках ложку, на лице все чаще выступала еще слабая, как бы чужая улыбка.

Мать уже оставляла ее одну, занималась по хозяйству, но спала она в этой же комнате, чутко, настороженно. Просыпалась от каждого стука, глядела в сторону кровати Марии. Несколько раз она сталкивалась вплотную с мучительно долгим взглядом дочери. Сначала не придавала этому значения, обычно говорила: «А ты чё не спишь?» — потом забеспокоилась, долго не могла уснуть, украдкой следила за Марией.

Раньше она не замечала, чтоб так испытующе смотрела на нее дочь. Росла она, как все остальные дети, спокойно, даже чересчур спокойно. Даже на окрик не вздрогнет, а повернется, тихо спросит: «Чё, мама?» По пустякам не нервничала, не обливалась слезами.

«Неужто засомневалась? — встревожилась мать. — А может, предчувствие какое?»

Однажды, когда она собиралась выйти на улицу, Мария слабо тронула ее рукой.

— Тебе чего, доченька? — спросила мать, волнуясь.

— Сядь, мама, — сказала Мария и подтянулась на подушку. — Сюда вот, мама, — показала она.

Мать взглянула на дочь и едва придержала вздох: смотрела Мария какими-то отчужденными, горячечными глазами.