Читать интересную книгу Вид на рай - Ингвар Амбьёрнсен

Итак, я выбрал путь — не лгать. Я сделал три длинных шага — и… оказался у стола; схватил альбомы и небрежно бросил их через всю комнату к себе в спальню. Маневр удался. Почти сразу я принес извинения за беспорядок, правда, постарался, чтобы не звучало уж слишком жалобно и прискорбно. Боже мой, ну о чем разговор! Обычные нормальные мужчины встретились случайно, решили поболтать о том о сем… при чем здесь чистота и порядок! Потом я сказал, что газеты можно бросить прямо на пол подальше. Но они не согласились, начали таскать газеты с дивана и складывать их в углу за телевизором. Я, само собой разумеется, помогал им и почувствовал, что ситуация как бы нравилась мне. Она напоминала работу в бригаде у Эриксена. Так мы дружно носили стопки газет, и я попытался дружески подтрунивать, ну вести себя примерно, как при ремонте веранды Эриксена. Закадычными друзьями мы, собственно говоря, не были, и по всему было видно, не станем ими. Я начал с того, что отпустил шуточку насчет пятна, явно от соуса, на штанине у Ларсена с первого этажа. Но мое дружеское замечание не нашло того отклика, на который я рассчитывал в подобной ситуации. Он «не принял» его. Смотрел хмуро и молчал. «Кофе, — подумал я. — Предложу кофе, подходит ведь к любому случаю. Крепкий и душистый. Сам я не очень большой любитель, предпочитаю чай, но в кухонном шкафу, знаю, хранился пакетик с кофе».

Хорошо, они согласились на кофе. Я просил их располагаться поудобней, как им заблагорассудится, а сам продефилировал на кухню и набрал воду в кофейник. Чувствовал, как они сверлили мою спину взглядами. Мне не понравилось это. Они сидели в комнате, почти не говорили и рассматривали меня сзади. Я сделал, конечно, вид, что мне все нипочем; поставил воду на огонь, на цифру четыре. И тут вдруг увидел рыбный пудинг, лежащий прямо перед холодильником. Крутанул, будто хотел кого придушить. Однако сообразил, что пудинг находился вне поля зрения господ. Но разве можно все предугадать? Вдруг один из них наклонится вперед над столом, тогда катастрофа неизбежна, станет действительностью. Что они подумают? Ничего особенного, конечно, не было; по рассеянности и пребывая в возбужденном состоянии, я забыл о рыбном пудинге… Ну и что? Скажите на милость! Но они ведь не знали, как было. Догадаются? Не догадаются… или не захотят. Сразу скажут: Эллинг — сумасшедший, бросает рыбный пудинг на стенки, куда попало. И, конечно, они расскажут своим женам дома. А жены будут терпеть, пока не встретят своих подруг, а потом расскажут им пикантную новость. Нет. Не бывать этому. Мужики, или «парни», как я любил говорить, вели себя прилично, словно мы были закадычными друзьями. Однако, однако… изменить положение вещей в лучшую сторону не мешает!.. Я не сомневался, что мы с ними корешки, может, не сейчас, но постепенно мы станем близкими. Начинать дружбу с рыбного пудинга, лежащего кусками на полу в кухне, выглядело, правда, не совсем тактично. Наклониться и взять его с пола между тем было невозможно. Они, без сомнения, захотят посмотреть, чем это я там занимаюсь. Опять же, ничего противоестественного нет в их поведении. Человек — от природы любопытное животное… Снова понадобилась хитрость. Наклонившись над кухонным столом, чтобы они видели мою голову, верхнюю часть туловища и правую ногу, я затеял с ними разговор и сделал вид, будто жду, когда кофе будет готов. Для меня нелегко было найти тему для беседы. Навыков никаких, но я посчитал, что предстоящее рождество будет подходящей темой, интересной и актуальной. Какие планы насчет подарков родственникам, знакомым? А что себе надумали купить? Они отвечали вначале несколько сдержанно, но потом как бы оттаяли, особенно Ларсен с первого этажа; он сказал, ехидно посмеиваясь, что надумал купить жене сексуальное нижнее белье. И добавил: потому что сам хотел.

Я был очень благодарен Ларсену с первого этажа. Он дал толчок нашей непринужденной беседе. Эриксен смеялся вовсю, слова сыпались, словно сами по себе. По-настоящему, как это принято меж давними приятелями. Я оставался на кухне и хохотал добродушно, однако осторожно продолжал шарить левой ногой, пока, наконец, не наткнулся на рыбный пудинг и холодильник. На полу перед холодильником у нас лежала решетка. Ребенком я любил подползать к ней, светить фонариком и рассматривать накопившиеся там шарики пыли и хлебные крошки. Один раз в году, а может и чаще, мама выдвигала холодильник, чистила и наводила порядок вокруг него и около. «Как только эти двое, мои будто бы гости, исчезнут, займусь и я уборкой», — решил я. К счастью, рыбный пудинг вывалился из оберточной бумаги, когда я его в сердцах толкнул ногой. Плохо, что я был только в носках, забыл надеть туфли или хотя бы домашние тапки. Но все равно, я начал давить пудинг, упирая его в решетку. Рыбный сок мгновенно просочился в носок, но я давил, упорно давил, пока не заметил с удовлетворением плоды своего труда — пудинг превратился в кашицу и повис на решетке. Понятно, получилось не сразу. Носки — не ботинки. Но я стоял в естественной позе, облокотившись о стол, старался не выдать своего напряжения, стоял, казалось, просто и ждал, когда закипит вода для кофе. Вода, правда, кипела уже давно, но и я почти что успешно теперь завершил задуманную операцию. Левый носок, как и следовало ожидать, промок насквозь. Но убытки в любом добром деле оправданны. Сейчас мои дорогие гости могут крутиться и вертеться, как хотят… на кухне они увидят клочки мятой бумаги. Ну и что? Редкость в холостяцкой квартире?

Лишь после того как я налил кофе в симпатичные чашки, которые я подарил маме к ее шестидесятипятилетию, разорвалась бомба. Да, и надо сказать довольно сильно. Осколки вонзились мне прямо в сердце, ух, как больно! Подлые какие! Ведь сидели и выжидали! Знали, зачем пришли. Хотели сразить меня наповал. А я-то старался — варил для них кофе, делал все, чтобы они чувствовали себя, как дома. Встретил, как старых друзей. Они воспользовались моим гостеприимством, хотя знали, с чем пришли, с каким подарочком. Сначала я вообще не понял, что они хотели. Они говорили быстро и достаточно неясно. До меня доходили лишь отдельные слова, типа «деньги», «долг», «оплата», но я никак не мог увязать одно с другим. Я остался сидеть и следил глазами за движениями их губ и рта. Губы Эриксена из социальной конторы двигались вверх и вниз, иногда мелькали язык и зубы. Точно так же обстояло дело с Ларсеном с первого этажа. У него даже глотка двигалась, и я заметил, что он выбрит небрежно, очевидно, торопился. Я понял, что они обращались ко мне, но выглядело, однако, будто они говорили сами с собой. Я буквально застыл на месте, сидел против своей воли и следил за репликами, которыми они обменивались, словно мячиками в теннисной игре. Я был зрителем, крутил головой то вправо, то влево, ничего не понимая.

Вдруг они остановились.

Эриксен из социальной конторы посмотрел на меня прямо и сказал:

— Теперь ты понимаешь, Эллинг?

— Нет, — сказал я.

Ларсен с первого этажа откашлялся.

— Эта квартира не оплачена, Эллинг. И с твоими деньгами, которые ты получаешь от социальной конторы, ты не сможешь платить за квартиру.

— Мы поможем тебе, — сказал Эриксен из социальной конторы. — Положись на меня. Мы найдем для тебя что-нибудь подходящее.

— Нет, не пойдет, — сказал я.

Они продолжали. Теперь им вдруг стало жалко меня. Никакой радости, дескать, жить одному. Не дело! Наоборот! Большая радость! Я встал. Не желают ли господа допить кофе и покинуть любезнейшим образом мой дом? Я никогда, никогда… Я не находил слов. Мокрый отвратительный комок сидел в горле и давил. Мешал говорить, слезы выступили на глазах. Я посмотрел на Эриксена из социальной конторы, он и не подумал исполнить мою просьбу. Долг, говоришь? Квартира не оплачена, говоришь? Мама занималась у нас квартирными делами. Ты не знаешь, что она умерла? Я был в трауре, они не постыдились прийти сюда, словно она еще жила. Что-то с квартплатой и всем, чем ведала мама. Трудно понять? Говорю, мама ведала. Я чуть было не расхохотался, когда они вот так разглагольствовали. Что они позволяли себе? У меня своих дел невпроворот, в мамины дела не смею вмешиваться.

Но Эриксен из социальной конторы гнул свое, долдонил и долдонил, этот Эриксен. Как будто ничего не произошло. Бесчувственная чурка! Нет, настоящий чурбан. Придурок, проник ко мне хитростью, а теперь сидит и разглагольствует, будто мама из года в год принимала помощь, и по причине, что я был у нее, жил с ней дома, но так, дескать, дальше не пойдет, к сожалению… «Я найду человека, который будет присматривать за тобой», — так он сказал. Кроме того, социальная контора, по его словам, не вправе финансировать большую квартиру, в которой проживает один человек.

Что сказал этот мужчина, Эллинг? Что сказал Эриксен из социальной конторы? Он сказал, что мама годами принимала помощь от социальной конторы, потому что «я был у нее, жил с ней дома»! Я спрашиваю: «А где мне быть? Где я должен быть, как не у себя дома? А с кем должна была жить моя мама? И где? Конечно, со мной и, конечно, дома». Ни разу, ни единым словом она не обмолвилась о проблемах, связанных с квартирой, с «нашим замком», как мама любила называть нашу квартиру. Ни единым словом! И все было прекрасно, насколько я понимал. Если я должен теперь выбирать, кому мне доверять больше — этому Эриксену из социальной конторы или маме, то, разумеется, понятно, кому я отдам предпочтение. А что, черт возьми, делал здесь этот Ларсен с первого этажа? Что он здесь потерял? Сидел, как король на троне, на диване, фактически на моем диване, поскольку я унаследовал его от мамы. Чашки я тоже подарил маме. Значит, он сидел на моем диване, пил кофе из моей чашки и делал вид, будто он печется обо мне. Я резко приказал ему поставить немедленно чашку на стол и встать… моему приказу он подчинился, но не сразу. Эриксен из социальной конторы поднялся, тоже поднялся этот Эриксен.