Читать интересную книгу Тангейзер - Юрий Никитин

– Не могу, – ответил Тангейзер. – Грешен есмь…

Константин покачал головой.

– Да?.. Раньше за тобой такого не замечал. Нет, не греховности, ее хоть отбавляй, а такой робости.

– Да это не робость, – ответил Тангейзер, запнулся, подбирая слова, продолжил, чувствуя, что говорит коряво: – Жизнь теряет краски, когда все становится ясным… Пусть остается где-то тайное и непостижимое… Христос для меня нечто высокое… Очень высоко!.. Я представляю, что увижу: огромные свечи везде-везде, целые костры из них, массу золота на стенах и всюду, куда можно его прилепить, постоянные крестные ходы, слезы, плач, там душно и жарко, я буду думать, что вспотел и сильно чешется в чреслах, какая уж тут святость…

Константин сказал деловито:

– А я схожу посмотрю. И поклонюсь заодно. А ты пока вон там купи пару крестиков и статуйку святой Девы Марии. Только выбирай поменьше!

Сам пророк Мухаммад велел молиться, повернувшись лицом к Первокамню Мира, Камню Мира, что лежит в мечети Омара там же в Иерусалиме, так что и сарацины, и христиане, и иудеи – все обращали свои взоры к Святому Городу.

Это уже потом, после смерти Мухаммада, главной святыней стала Мекка, однако и сейчас толпы сарацин стекаются в Иерусалим. Тангейзер дивился таким разным людям, как по возрасту, так и по языку, стране обитания, вере – все тянутся сюда, и здесь не скажешь, что люди разные…

Не такие уж они и разные.

Он повернулся в сторону двух тяжелых и массивных куполов над Гробом Господним и Голгофой, где Христос был распят. Нужно бы туда сходить поклониться, но…

Тангейзер пугливо оглянулся, никого поблизости, мелькнула вообще-то нехорошая мысль: достаточно и того, что увидел издали. Если надо, скажет, что да, был внутри, поклонился, поскорбел, помыслил о своей греховной жизни…

Впрочем, он в самом деле не раз пытался мыслить о ней как о греховной, но что-то совсем не получается. Все, что делал, кажется таким простым, нормальным и естественным, что как-то считать себя великим грешником не получается.

Да, понятно, он несет в себе первозданный грех, потому что его праматерь Ева переспала со Змеем, пока Адам дрых беспробудно, и от этого гада зачала Каина и Авеля, однако это ее вина, почему он должен чувствовать свою вину, когда прошли тысячи лет с того дня?

Да не был Змей тогда таким уж последним гадом, это потом Господь его проклял и превратил в гада, а так Еву понять было можно, если Змей был настолько хорош, что лучше Адама…

Карл, который побывал в гробнице Христа в первый же день, как еще только прибыли в Иерусалим, рассказывал, что там весь огромный византийский зал блещет страшным великолепием золотых лампад и подсвечников из чистого золота, там несметное количество драгоценных камней, там все ценное, что могли снести туда люди, выказывая свою любовь и то, что ценят духовное, а не вещественное… и все-таки он чувствовал, что когда в голове рождается веселый мотив плясовой песни, помесь германской основательности и восточной чувствительности, и потому ему совсем некстати идти смотреть на гроб…

Встретив Карла и Вальтера, Константин повеселел, пригласил всех за стол, пообещал рассказать, что видели.

Стол заставили чашами с вином, а окно деликатно закрыли занавеской, чтобы сарацины на улице не завидовали и не роняли слюни, и без них скользко.

Однако едва Константин начал рассказ, Тангейзер вставил пару комментариев, которые наверняка одобрил бы император-безбожник, Константин рассерженно вскочил, сердито заходил по комнате, потом сказал резко:

– Пойду посмотрю коней. Песни твои мне нравятся, а вот ты…

Он вышел, а Тангейзер потянулся к лютне и начал в задумчивости перебирать струны, отыскивая звуки, что могут передать сладострастие этой земли, ее чувственность и нежную похоть, разлитую в воздухе и пропитавшую здесь все-все…

Вальтер спросил тихонько:

– Чего это он? Чем ты его так уж вывел из себя?

– Правду не любит, – ответил Тангейзер с достоинством.

– Константин?

– Ну да, – ответил Тангейзер. – Дай мне вон ту книжку…

– Библию?

– Ее, – сказал Тангейзер, – как он только с собой в дорогу не взял, удивляюсь. Такой святоша… Вот смотри… Сейчас найду, сейчас… ага, вот это место!

Он указал пальцем на строчки, Вальтер проследил взглядом, сдвинул плечами.

– И что?

– Как что? – изумился Тангейзер. – Авраам имел детей от жены Сары и служанки Агари, Иаков женился на родных сестрах Рахили и Лие, а также на их служанках Валле и Зелфе…

Вальтер покачал головой.

– Вот чем ты доставал Константина? Знаешь, я могу тебе только повторить то же самое, что сказал он. И добавить, что давай лучше не говорить о Священном Писании, а то рассоримся, чувствую.

– Вальтер!

– Именно, – сказал Вальтер. – Мы читаем по-разному. И видим разное.

– Но здесь же все написано…

Вальтер тяжело вздохнул, за него ответил дотоле помалкивающий Карл:

– Как говорится, свинья грязь найдет. Ты видишь похоть и прелюбодеяние, но они лишь исполняли древнейший Завет Господа: плодитесь и размножайтесь!.. Женщина, не имеющая детей, считалась отверженной, проклятой Богом, пустоцветом… Господи, неужели и я в твоем возрасте был таким же?.. Нет, не верю. Да, похоть то и дело тревожила и смущала душу, но я устоял! Или это потому, что я – рыцарь, а ты – миннезингер?

Тангейзер отрезал уязвленно:

– Я рыцарь-миннезингер!

– Ну так и веди себя, – сказал Карл сурово, – как рыцарь!.. И вообще, ты слишком много думаешь о женщинах, тратишь на них последние деньги…

Тангейзер ответил весело:

– Женщина, даже самая бескорыстная, ценит в мужчине щедрость и широту натуры. Женщина поэтична, а что может быть прозаичнее скупости?..

Карл покачал головой.

– Смотри… Женщины нас разоряют больше, чем азартные игры.

Тангейзер сказал со вдохновением:

– Зато что они нам дают!.. Ведь поэт – существо легкое, крылатое и священное! Он может творить лишь тогда, когда сделается вдохновенным и исступленным, а рассудок… испарится на какое-то время напрочь. Ради того Господь и отнимает у них рассудок и делает своими слугами, божественными вещателями и пророками, чтобы остальные, слушая их, знали, что не они, лишенные рассудка, говорят столь драгоценные слова, а говорит сам Бог и через них подает свой голос.

Карл нахмурился.

– Вот это и есть то, что похуже безбожия. Богохульство! А я этого не потерплю.

– Карл! Где я богохулил?

– Одно дело, – сказал Карл, – не кланяться святыням, я сам такой, винюсь, другое – издеваться над ними! Господь никогда не будет говорить через тебя, Тангейзер!.. Ты слишком сластолюбив и падок на женщин, он такими пренебрегает.

Тангейзер возразил:

– Но если он заговорил даже валаамовой ослицей, то чем я хуже?

– Хуже, – отрезал Карл. – Ослица не грешна, а ты… ого, еще как!

Тангейзер сказал почти жалобно:

– Карл, но ведь занятия другими предметами основываются на изучении, наставлениях и науке, поэт же обладает своей мощью от природы! Он возбуждается силами своего ума и как бы исполняется божественного духа, разве не так?

– Не так, – отрезал Карл.

– Почему?

– В твоем случае не так, – уточнил Карл. – Нет в тебе божественного духа.

– А какой есть?

Опередив Карла, ответил Вальтер:

– Если и есть, то разве что сатанинский.

Тангейзер отпрыгнул от него с резвостью кота, попавшего лапами на горячую сковороду.

– Ты чего!

– А что, – сказал Вальтер хладнокровно. – Ваши речи, дорогой друг, разрушительны, как и речи Сатаны! А еще ваш образ жизни должен врага рода человеческого очень сильно радовать. Он уже потирает лапы и ждет вас в аду… Ты об этом не задумывался?

Тангейзер уже пришел в себя, покачал головой.

– Нет.

– Почему?

Он сдвинул плечами.

– Наверное, у меня еще много лет впереди, чтобы задуматься… когда-нибудь. А пока я поэт, мне задумываться просто противопоказано. Поэт должен быть немножко безумным!

– Меджнуном, – обронил Карл.

– Кем-кем?

– Безумцем, – пояснил Карл уже мирно. – Помешанным.

Тангейзер подумал, кивнул.

– Да, наверное.

На другой день он прочел эту бедуинскую легенду о юноше Кейсе, прозванном Меджнуном за его неистовую любовь к Лейле, вздыхал и охал над описанием их страданий, потому что их могущественные роды враждовали и не желали их брака, с замиранием сердца следил, как Меджнун тайком прокрадывался ночью к ее дому, чтобы поцеловать запертую дверь, а потом долго рыдал, читая, как Меджнун страдал от разлуки, как сходил с ума от тоски, как страдала Лейла, и как она умерла от горя и разлуки, и как Меджнун пришел на ее могилу, обнял земляной холмик и в рыданиях умер там, а его тело охраняли верные волки, с которыми он подружился в скитаниях по пустыне.