Читать интересную книгу Русский быт в воспоминаниях современников. XVIII век - Коллектив авторов

Рассказав о замечательнейшем в нашем поезде и боясь, чтобы рассказ мой не показался слишком длинным, даже, наконец, скучным, удовольствуюсь упомянуть еще вкратце, что, по моему счету, весь поезд состоял из 25 больших женских и 36 таких же мужских саней. Перед самыми небольшими было, по крайней мере, по шести лошадей. Ряд, следовательно, выходил порядочно длинный, почему и приказано было десяти унт. – офицерам гвардии, посаженным на коней, разъезжать постоянно для наблюдения за порядком. Остальные сани, о которых я не упомянул, были устроены, как наши и большая часть названных выше, только были одни больше, другие меньше. (Всех лучше расписан и вообще красивее других был ботик ген. – фельдцейхмейстера Брюса). Они ехали позади нас в том же порядке, разумеется, пока доставало женских саней. Сперва следовали всегда мужские, потом женские сани, и так далее. Маски в тех и в других были очень разнообразны и некоторые из них особенно хороши; так, напр., офицеры гвардии, одетые латниками, здешние Английские купцы в костюме Английских скаковых ездоков, Немецкие купцы, переодетые Ост-Индскими мореходами, и многие другие. Молодые дамы, большею частью, были одеты Испанками, скарамушами, крестьянами, пастушками и т. п., пожилые же преимущественно имели старинные Русский и Польский костюмы, как более теплые и покойные для них. Самые последние большие сани поезда были сделаны, как обыкновенные колбасные повозки (Wurstwagen); в них сидело 8 или 10 слуг князя-папы, которых император содержит и одевает для него и которые все до того заикаются, что иногда в четверть часа едва могут выговорить одно слово. Несмотря на то папа ни в каком случае не смеет заменять их другими, и это одно из величайших его мучений. Они носят длинные красные кафтаны и высокие, к верху совершенно заостренные шапки. После этих почтенных господ ехал один и в очень маленьких санках г.-м. Матюшкин, который, в качестве вице-маршала маскарада, заключал поезд. Он был одет Гамбургским бургомистром и делал свое дело очень хорошо. В таком порядке мы ехали до первых Триумфальных ворот, воздвигнутых, как сказано, одним богатым Русским, по имени Строгановым, который и угощал в особо построенном там доме, пока снимали верхния мачты и паруса с императорского корабля (он иначе не проходил в арке, почему и в одних из городских ворот, через которые нам непременно следовало ехать, срыли землю слишком на три локтя). Так как комнаты в этом доме были очень малы, то туда, кроме придворных и нашей группы, попали немногие или почти никто; остальные должны были между тем мерзнуть. Отсюда мы проехали на большую площадь (Красную), где оставались несколько времени, потом сделали конца два по Кремлю, но корабль императора остановился на площади, потому что по величине своей не мог пройти в ворота. Эта прогулка продолжалась почти до 5 часов вечера, после чего все получили позволение отправиться по домам.

Ф. Берхгольц

Ассамблея у гр. Матвеева

(1722 г.). Февраля 18. Часов в пять после обеда мы поехали на одно из вновь учрежденных собраний, назначенное на сей раз у т. с. Матвеева, бывшего послом в Гааге, человека весьма любезного. Гостей было еще немного, они скоро мало-по-малу съехались. Пока их не собралось еще столько, чтобы начать танцы, гр. Матвеев и дочь его, Румянцева, водили нас в свою небольшую домовую часовню, которая необыкновенно хороша и богата образами, серебряными вещами и другими украшениями. Потом они провели нас в залу, где должно было танцевать; она также необыкновенно хороша, украшена разными любопытными картинами и притом очень велика. Между многими редкими и замечательными картинами граф показывал нам портреты умершей жены своей, которая в молодости слыла совершенною красавицею, и дочери своей, теперешней г-жи Румянцевой, когда ей было не более года или двух лет; она изображена почти нагою, но сделана прекрасно. В средине залы висела превосходная люстра, на которой было зажжено по крайней мере 20 толстых свечей, дававших, вместе с другими свечами, расставленными пирамидально на нижних окнах, большой свет. Когда гостей съехалось уже довольно, г-жа Румянцева пригласила его высочество танцевать с нею, чем и начался бал. После того герцог танцевал с ее сестрою (очень милою девочкою лет 12 или 13). В этот вечер наши кавалеры и я танцевали очень много, потому что Румянцева, как женщина весьма любезная и образованная, выбирала нас преимущественно перед другими и всячески отличала. Скажу здесь вкратце, что такое эти ассамблеи и какие при них соблюдаются правила. Они устроены на манер Петербургских, которые, по именному повелению императора, бывают ежегодно зимою. Во-первых, они распределяются между всеми вельможами, но без соблюдения особенного порядка или последовательности; здешний комендант спрашивает или его величество императора (когда он бывает здесь), у кого он прикажет быть собранию, или самих вельмож, когда и как им удобнее, и затем, прежде нежели общество разойдется, объявляет гостям, где им собираться в следующий раз. В Петербурге это делает обыкновенно генерал-полицеймейстер. Прийти на ассамблею имеет право всякий. Во-вторых, хозяин не должен никого ни встречать вне комнаты, ни провожать, хотя бы то был и сам император. В-третьих, в комнате, где танцуют (если есть место, или в ближайшей к ней), должны быть приготовлены: стол с трубками, табаком и деревянными лучинками (которые употребляются здесь вместо бумажек, для закуривания трубок) и еще несколько других столов для игры в шахматы и шашки; но карты на ассамблеях не терпятся и не подаются. В-четвертых, хозяин, хозяйка или кто-нибудь из домашних открывают танцы, после чего, смотря по месту, одна или две пары могут танцевать менуэт, Англез или Польский, по желанию; в менуэте однако ж соблюдается правило, что его может начинать не всякий, а только тот кавалер или та дама, которые, протанцевав менуэт, снова танцуют его, выбирая уже кого хотят, и так идет по порядку, все равно, танцевала ли одна пара или несколько пар. Если же танцующие хотят после менуэта танцевать Англез или Польский, то объявляют об этом, и тогда кавалеры, желающие участвовать в танце, выбирают себе дам; но дамы не выбирают кавалеров, предоставляя это обыкновенно последним. В-пятых, всякий имеет свободу делать, что хочет, т. е. может или танцевать, или курить табак, или играть, или разговаривать, или смотреть на других; равным образом всякий может спросить себе, по желанию, вина, пива, водки, чаю, кофе, и сейчас получает требуемое. Но хозяин не обязан, да даже и не смеет, принуждать гостей пить или есть, а только может сказать, что имеет для угощения, и затем предоставляет им полную свободу. В-шестых и в последних, собрания эти, начинающиеся около 5 часов, продолжаются не далее 10, и тогда все должны разъезжаться по домам. Что мне не нравится в этих ассамблеях, так это, во-первых, то, что в комнате, где дамы и где танцуют, курят табак и играют в шашки, отчего бывают вонь и стукотня, вовсе неуместные при дамах и при музыке, и, во-вторых, то, что дамы всегда сидят отдельно от мущин, так что с ними не только нельзя разговаривать, но не удается почти сказать и слова: когда не танцуют – все сидят, как немые, и только смотрят друг на друга.

Ф. Берхгольц

Свадьба гр. Головкина

(1722 г.). Апреля 8. Герцог в назначенное время, именно в 9 час. утра, отправился к Красным воротам, где во время маскарада бывало обыкновенно сборное место, и там до 11 часов ждал маршала свадьбы, которому, по-настоящему, следовало бы явиться туда прежде всех, чтобы принимать гостей. Но на сей раз должность маршала исправляло лицо, которого уж надобно было ждать без ропота, а именно сам император. Все мы дома ничего не ели, в надежде, что на свадьбе будем обедать рано (здесь обыкновенно обедают в 11 часов); между тем время приближалось к 11 часам, а император все не ехал; нас стали даже уверять, что он сперва покушает дома, отдохнет, и тогда только приедет, чтоб тем ловче и свободнее исправлять должность маршала. Поэтому его высочество решился отправиться к гр. Кинскому (который живет недалеко оттуда) и позавтракать немного у него. Но только что мы подъехали к его дому, за нами прискакал посланный, с известием, что его величество сейчас будет. Мы немедленно поворотили назад, и едва успели выйти из карет, как подъехал император с своим большим маршальским жезлом. Он вошел сперва в дом и потом отвез жениха в церковь, с следующею церемонию: впереди ехали верхом два трубача; за ними, также верхом, 12 шаферов и затем сам государь, как маршал, шестернею, в открытом кабриолете, принадлежащем ген. Ягужинскому (бедный император не имеет своего собственного цуга; он всегда ездит на плохой паре и в кабриолете под стать лошадям, в каком даже не всякий из здешних граждан решился бы ехать). За ним следовали жених, в карете шестернею, и все прочие, как кому пришлось. Отвезя жениха в церковь, которая была недалеко от дома князя-кесаря, император отправился за невестою и скоро возвратился с нею в следующем порядке: впереди опять ехали верхом те же трубачи, но с тою разницею, что в этот раз они трубили; за ними 12 шаферов (которыми были все капитаны гвардии) на прекрасных лошадях в богатых чапраках и сбруях; потом его величество, также верхом на превосходном гнедом коне, с своим большим маршальским жезлом в правой руке. Я, признаюсь, немало удивился, когда увидел его в таком параде, потому что на его лошади были прекрасный чапрак из зеленого бархата, весь шитый золотом, и в том же роде вышитое седло, чего никто не привык у него видеть. После того ехала карета в шесть красивых лошадей, в которой сидела невеста, имея перед собою двух своих подруг или ближних девиц, именно старшую Нарышкину и младшую Головкину, которые обе также скоро выходят замуж. Вслед затем ехали некоторые дамы, принадлежавшие к свадебной родне; но императрицы, как посаженной матери невесты, не было между ними. Когда невеста подъехала к церкви, император проворно спрыгнул с лошади и отворил дверцу у кареты; после чего посаженные отцы приняли ее и повели к алтарю, где разостлан был ковер. Жених стал на нем по левую, а невеста по правую сторону, и оба подали свои кольца священнику, который начал с того, что благословил брачующихся и каждому из них дал в руку по зажженной восковой свече. Потом он несколько времени пел, то один то вместе со всем хором императорских певчих, прочел что-то и сделал молодым несколько вопросов, в том числе: желают ли они вступить друг с другом в брак, и добровольно ли согласились на него? При последнем вопросе по всей церкви раздался громкий смех. На расспросы мои о причине его, мне сказали, что будто жених оба раза отвечал и за себя, и за невесту. Но такой смех слышали не один раз, и я никак не думал, что у Русских так мало благоговения при венчании; как жених, так и присутствовавшие в церкви постоянно болтали и смеялись. Священник был до того стар и плох, что каждую минуту ошибался; притом говорил так неясно, что из слов его ничего нельзя было разобрать, кроме Господи помилуй, которое при здешнем богослужении повторяется почти беспрестанно. Позади его стоял еще другой священнослужитель, помогавший ему, когда он сбивался. В числе прочих венчальных церемоний я заметил, что жениху и невесте надевали на голову большие серебряные венцы, в которых они стояли довольно долго. Но так как на голове невесты было столько бриллиантов и жемчугу, что венец не надевался, как следует, то один из шаферов все время держал его над нею. Когда весь процесс венчания, слишком продолжительный, чтоб описывать его здесь подробно, окончился, посаженные отцы посадили новобрачную опять в карету и в прежнем порядке отвезли домой, куда последовали за нею и все прочие. По приезде в дом, император, как маршал, рассадил гостей по местам и оставил к комнате только тех, которые должны были сидеть за столом, за исключением, впрочем, камер-юнкера императрицы Балка, одного из ее пажей, двух своих денщиков, шаферов и меня; все прочие принуждены были выйти вон во избежание тесноты. Выслав уже большую часть лишних и заметив, что подле меня стоит один из пажей его высочества, государь сказал мне: Als man een von jii hier blift, so saud ett genog wesen, denn sonst blift da ken Plaiz (достаточно остаться здесь одному из вас, потому что иначе остается мало места), после чего паж, разумеется, тотчас же удалился. В комнате оставался еще паж гр. Кинского (спрашивавший своего господина, выйти ему, или нет, и получивший от него в ответ, что может оставаться, если ему никто ничего не скажет); но один из шаферов, который говорил по-немецки, взял его за руку и просил уйти, потому что иначе императору это могло не понравиться. Тогда тот также немедленно вышел вон. За столом все опять сидели так, как обыкновенно принято на здешних свадьбах, т. е. дамы с невестою, а мущины с женихом, отцы, матери, сестры и братья на первых местах, а остальные по чинам… За обедом провозглашены были обыкновенные на здешних свадьбах заздравные тосты, и во всем соблюдался большой порядок. Император, в качестве маршала, во все время сам всем распоряжался и вообще так превосходно исправлял свою должность, как будто уже сто раз занимал ее, да и был при том в отличном расположении духа. Когда императрица приказала своему камер-юнкеру отнести ему молодого жареного голубя, он отошел к буфету и начал кушать с большим аппетитом, стоя и прямо из рук. В это время обер-кухмистер вошел с кушаньем, именно с другою, горячею переменою, потому что первая, по всегдашнему здешнему обыкновению, состояла из одних холодных блюд. Увидев, что он нести кушанья дал гренадерам (как это принято на всех других празднествах), его величество проворно подбежал к нему и, ударив его по спине своим большим маршальским жезлом, сказал: «Кто тебе велел заставлять гренадер нести кушанья?» Потом тотчас же приказал блюда (которые тот было уже поставил) опять вынести и снова принять у дверей шаферам, т. е. капитанам гвардии, которые и должны были подносить их к столу и передавать кухмистеру. При тостах император, как маршал, собственноручно подавал бокалы с вином свадебным чинам, его королевскому высочеству и некоторым из иностранных министров. Прочим подносили их шаферы. Будучи, как сказано, в прекрасном расположении духа, государь шутил с одним из своих денщиков, именно с молодым Бутурлиным, и давал ему свой большой маршальский жезл поднимать за один конец вытянутою рукою; но тот не мог этого сделать. Тогда его величество, зная, как сильна рука у императрицы, подал ей через стол свой жезл. Она привстала и с необыкновенной ловкостью несколько раз подняла его над столом прямо рукою, что всех не мало удивило. Гр. Кинскому также захотелось попробовать свою силу, и император дал ему жезл; но и он не мог его держать так прямо, как императрица. После обеда начались танцы, сперва церемониальные, точно так, как я уже говорил при описании прежних свадеб. По окончании их, его высочество танцевал Польский с императрицею, потом Польский же с невестою. Затем, когда протанцевали еще несколько Польских, жених начал с невестою менуэт, после которого она опять танцевала его с его высочеством, и так далее, потому что танцевали попеременно то Польский, то англезы, то менуэты. Все это продолжалось до тех пор, пока совершенно не стемнело и не зажгли фейерверк, устроенный перед домом по приказанию императора. Он состоял из щита, на котором горели две соединенные буквы Р. и С, первая из белого, a вторая из голубого огня, с надписью Vivat, также белого огня, и из множества ракет и швермеров. Я старался разузнать, что означали Vivat и соединенные Р. и С, и мне отвечали, что они значат да здравствует принцесса (княжна) Катерина (имя новобрачной). Один только т. с. Толстой положительно уверял, что это Vivat Petrus Caesar (да здравствует Петр император); но он ошибался. Его величество император, от начала до конца фейерверка, был внизу на площадке и, по обыкновению своему, сам всем распоряжался. Невозможно себе представить, до какой степени он любил фейерверки и как охотно всегда готов всюду помогать своими руками. Сегодня я видел этому любопытный пример, о котором считаю нелишним рассказать здесь. Когда его величество, с невестою и со всеми прочими дамами, вошел в залу, где должны были танцевать, он нашел, что там жарко, и захотел открыть окно. Но это оказалось невозможным, потому что все окна были заколочены снаружи гвоздями. Тогда он поставил свой маршальский жезл, велел подать себе большой топор и работал сам до тех пор, пока, наконец, при помощи двух маленьких своих денщиков, таки добился, что мог вынуть раму. Однако ж так как окно было очень крепко заделано, то все это продолжалось более получаса. Его величество выходил даже на двор, чтобы снаружи тщательно рассмотреть, как и чем оно заколочено, и потом действовать сообразно тому. Он сильно вспотел от этой работы, но все-таки остался не мало доволен, что справился с нею. Между тем все, даже сама императрица, должны были стоять и не танцевать, пока окно окончательно не выставили. Оно потом очень беспокоило многих дам, потому что в него по временам врывался сильный ветер. По окончании фейерверка начался прощальный танец невесты. Император, как маршал, весело прыгал впереди с своим большим жезлом.