Читать интересную книгу Державный - Александр Сегень

— Напротив того, хорошо, полезно ходить. Легче родить потом.

Пройдя под мостом у самого берега Неглинки, шли дальше под тенью самой высокой из кремлёвских стен, но, когда приблизились к Боровицкой башне, над стеной встало солнце, заиграло, заискрилось в речных струях. На том берегу, в Занеглименье, толпы зевак выкрикивали приветствия великому князю и пожелания победы.

Поднявшись к Боровицкой, здесь вступили в ворота и двинулись внутрь Кремля, дошли до Красного крыльца, обступили его со всех сторон, стоя полукругом на Дворцовой площади. Великий князь на виду у всех отворил свой ковчег и чинно приложился губами ко лбу честной главы Иоанна Златоуста. Затем ему поднесли отворенный ковчег с мощами апостола Андрея, он и к ним приложился. Потом к Владимирской иконе и ко всем остальным святыням, участвовавшим в крестном ходе. На крыльцо вышли великая княгиня Марья Ярославна и братья великого князя — Юрий и Андрей Меньшой, который родился на другой год после Анны и, будучи крещён в день апостола Андрея Первозванного, получил имя такое же, как третий сын Василия. Тому Андрею, в отличие от младшего брата, прозвище было Горяй.

Тут и Анна поднялась на Красное крыльцо и вместе с братьями и матушкой стала прикладываться к святыням. Появился и сынок великого князя, Иван Младой, потомственный князь Тверской и наследник престола Московского, тринадцатилетний юноша с ломающимся голосом и неуклюжими повадками.

— Ну что, Иванушка, — обнимая его, сказала Анна, — пойдёшь в поход с отцом-то?

— Дома останется, — отвечал вместо сына Иван Васильевич. — Горлом слаб, а там болота кругом. Застудится пуще прежнего. Ничего, его дело молодое, навоюется ещё вдоволь. С приездом, Долгожданочка! Дай поцелую-то!

И, нагнувшись к Анне, брат окунул лицо её в свои усы, бороду, брови, поцеловал уста в уста. Так и обомлела Анна, вмиг с досадой подумав в самом сердце: «Ну зачем он брат!..»

К счастью, тотчас подвернулась матушка, и Анна перебросила на неё все нахлынувшие чувства, расцеловала горячо и страстно, так что Марья Ярославна растроганно всплакнула. От неё пахло дымом дурмана, дыша которым спасаются страдающие задохом. Обнимая матушку, Анна слышала, как сипит и хрипит у той в груди.

Потом подошли обниматься Юрий и Андрей, у первого вид был болезненный, у второго — заспанный.

— Ты нездоров, Юра? — спросила Анна.

— Задыхаюсь часто, прямо как матушка, — отвечал Юрий Васильевич. — Не знаю даже, идти мне в поход или не идти.

— А ты, Андрюшка, всё, я вижу, такой же сонша, как был? — рассмеялась Анна, поворачиваясь к Андрею.

— А я рад бы идти на войну, да Иван просит, чтоб я на Москве при племяннике и матушке остался, — сказал Андрей Васильевич.

— И правильно, — продолжала смеяться, радуясь, что она снова здесь, на Москве, Долгожданочка, — ты всех врагов проспишь.

— А тут племянника просплю, — возразил Андрей Васильевич. — Такой непоседа! Не ровен час, обманет меня да сбежит воевать.

Тем временем крестный ход двинулся дальше, оставив на Красном дворцовом крыльце великокняжескую семью, митрополита Филиппа да Чудовского игумена Геннадия, за спиной которого выстроились Андрей Вова, Иван Вольпа и ещё какой-то фрязин. Все святыни отправились по своим местам в Успенский собор.

— Ну, — сказал великий князь, — приглашаю всех завтракать перед доброй дорожкой. Да пора в путь — солнышко-то высоко вон!

«С тобою хоть на войну, хоть в пекло…» — подумалось Анне.

Глава четвёртая

ПОСЛЕДНИЙ ДОВОЕННЫЙ ЗАВТРАК

Холодная твёрдость лба черепа Иоанна Златоуста и горячая мягкость сестрицыных уст смешались на губах у Ивана причудливой смесью, как жизнь и смерть, как бытие временное, пылкое и бытие вечное, мудрое. Входя во дворец, он подумал о том, что война и есть смешение этих двух бытийных понятий. И когда она начнётся? После того ли, как они впервые столкнутся с неприятелем? Или как только выступят из Москвы? А может быть, после того как Иван приложился губами к гладкой поверхности главы своего небесного покровителя? Впрочем, вполне возможно, кто-нибудь из воевод уже рубится с новгородцами — Стрига или Холмский, и война давно идёт. Хотя вряд ли.

Как бы там ни было, сейчас все мысли и чувства Ивана сводились к одному желанию — хорошенько поесть. Прошедшей ночью он почти не спал, думая о предстоящем походе, утром встал совсем ещё затемно, сделал последние осмотры, устроил нагоняй сотенному Патрикееву за то, что у того обнаружилось всего шесть больших палаток вместо положенных девяти да к тому же сильная нехватка в топорах и стрелах; потом был крестный ход, и, уже стоя на Красном крыльце, Иван Васильевич чувствовал, как у него рычит и сводит в желудке.

В пиршественной палате столы уже ломились от яств, в основном рыбных, постных, лишь на татарском столе дымились жареная баранина, конина, плов. Большею частью все были в сборе, но к еде, разумеется, пока не притрагивались, ждали государя и, когда он вошёл, начали вставать — кто поспешно и пылко, кто медленно и с достоинством. Верейские, Шуйские, Патрикеевы, Свибловы, Оболенские, Морозовы, Мещёрские, Кутузовы, Плещеевы, Челяднины, Ряполовские, Кошкины, Зиновьевы, Булгаковы… Проходя к своему престолу, Иван старался всех их приласкать взглядом, ободрить, ибо, за мелкими недочётами, всеми ими был он доволен — тем, как они подготовились к важному военному делу. Особо кивнул Даньяру и Муртозе, ценя их татарскую преданность и готовность идти на смерть ради государя, давшего им приют, почести, поставившего вровень со стариннейшими боярскими родами. Подойдя к престолу, Иван Васильевич встал перед столом в ожидании, когда митрополит Филипп на другом конце стола благословит трапезу. Тот медленно приблизился к своему месту, медленно прочёл молитвы, чинно осенил ястие и питие крестным знамением, затем поднял наперсный крест и, помавая им, как бы стал всех усаживать. Собравшиеся не заставили себя долго ждать, уселись.

— Долго рассиживаться не будем, — объявил великий князь. — Здравиц произносить не надо. Основательно подкрепимся и — ангела-хранителя нам в путь!

Разрушив ложкой большой кусок варенной в пиве осетрины, он принялся с удовольствием есть, поглядывая по сторонам. Справа от него, нехотя ковыряясь в судаке, тушенном с демьянками[43] и солёными огурцами, которого сам же и попросил себе положить, сидел сын.

— Об чём задумался, свет Иван Иваныч? — усмехнулся великий князь, прекрасно понимая, что сынок страдает, не хочет оставаться на Москве. — Ешь давай, как положено будущему государю. На тебя наиважнейшая возлагается задача — беречь столицу от возможных нападений с востока. Заставу[44] тебе оставляю немалую. Ежедневно наблюдай её, чтобы была в полной готовности отразить любой набег. И помощников тебе оставляю наилучших — дядю Андрея и храбреца Муртозу. Советов их слушайся, но и сам с них требуй, чтобы бдили.

— Прикажи, чтоб Андрея пораньше будили, а не то он так до полудня и будет сны гонять под одеялом, — сказала вдовствующая княгиня Марья Ярославна, сидящая ошую от государя.

— Не буду, — промычал младший Иванов брат. — Не беспокойся, брате, коли что — отстоим Москву. Так ведь, племяша?

— Отстоим, — угрюмо ответил княжич.

— Надеюсь! — сказал Иван Васильевич, ополоснул горло клюквенным квасом и перешёл к другому блюду — пареной репе, начиненной грибами с луком. Грибы в этом году раным-рано пошли — верная примета к войне, и вот она, война, начинается. Зато грибы в репе — очень вкусны!

Отвлёкшись от еды, Иван бросил взгляд направо, на тот стол, за которым сидели дьяки, окольничьи, жёны воевод, тиуны[45]. Там же находилась и Алёнушка Гусева. Вот уж второй год была она тайною женою великого князя, и он любил её за те сладостные радости, которыми она щедро его дарила. Только этими радостями и спасался он от чёрной тоски по незабвенной Марьюшке, от страшного виденья распухающего и синеющего милого мёртвого лица. Только тем, что была богаче Марьи в соблазнительном и любовном искусстве, смогла вдова Алёна припечь к себе князя так, что о других наложницах и не помышлял он.

Она взглянула на него с нежной тоской во взоре. С самого начала Петровок[46] не зазывал её великий князь в свою ночевную повалушу, левым окном выходящую на Москву-реку, а правым — на Неглинную. Там он сегодня всю ночь ворочался с боку на бок, думая о походе, но то и дело жалея, что нет сейчас рядом в постели Алёнушки.

Может быть, всё же взять её с собою в поход? Ведь пост-то уже скоро кончится, неделя одна осталась… Почувствовав на себе чей-то жгучий взгляд слева, Иван повернулся и увидел, что на него ревниво взирает сестра Анна. Ясно было, что она проследила, на кого сейчас смотрел Иван.