а потом живо — на гидростанцию… Да, — сказал председатель, обладая, очевидно, счастливым умением думать одновременно о нескольких вещах сразу. — Надо товарищу устроить с квартирой…
— Пусть к нам идёт, — подал голос Павел.
— К вам? Хорошо, — быстро оценил что-то в уме Бородин.
— Константин Лукич, спрашивал я в МТС, — воспользовался Павел тем, что внимание председателя обращено на него.
— Не разрешили?
— Нет… Константин Лукич, а, может, всё-таки…
— Кончено, Павел!
К правлению спешил старик в сильно поношенном кожане с топором в руках.
— Товарищ Куренок! Вам сегодня праздник, — крикнул ему председатель, — гвозди привезли.
— От правильно! — восхищённо крякнул старик. — Теперь будет тебе школа точно по плану. Дай-ка мне, Константин Лукич, лёгкого табачку по такому случаю.
Он начал сворачивать цыгарку, но тут же спохватился и, рассыпая табак, засеменил к грузовику:
— А гвозди покажи, какие?
Посмотрел и только потом доклеил и закурил цыгарку.
Послышался топот копыт, и на разгорячённой лошади к правлению подскакал молодой парнишка.
— Константин Лукич! — запыхавшись, проговорил он. — Просят вас во-вторую бригаду, у нас хлеба много на току — бричек нет…
— Ах, чтоб вас, не подумали раньше, — торопливо стал вдевать руки в рукава шинели Бородин. — Извините, мы, пожалуй, только совсем к ночи сможем встретиться. Вы лучше пока отдохните с дороги, перекусите, — обратился он к Виктору.
— Константин Лукич! Так как же? — простонал Павел, видя, что председатель вот-вот исчезнет.
— Павел! Я сказал, — произнёс председатель без всякого нажима, но Павел сразу поник и тронул за рукав Виктора:
— Пойдёмте…
Они пошли по деревенской улице мимо бревенчатых домиков, мимо невысоких плетней, напоминавших стенки большой корзины; кое-где лесины в плетнях ещё жили и выбросили по нескольку пучков зелёных листьев, — от этого сходство с корзиной терялось, и ограда превращалась в такую же естественную часть пейзажа, какова, скажем, поросль ивняка на берегу реки. Вечернее солнце, добравшись уже до самого горизонта, напоследок собрало всё-таки силы, раздвинуло тучи и рассыпало по траве серебристые бисеринки; лёгкий, почти прозрачный дымок шедший из труб, щекотал ноздри; мычало стадо, возвращаясь домой; где-то залаяла собака, другая гавкнула ей в ответ два раза и замолкла, и, оттеняя эти звуки, ровно и беспрерывно гудел вдалеке мотор трактора…
Павел заговорил, когда они изрядно отошли уже от правления:
— Видите, что получается. А я точно знаю — толк будет…
Разговаривая с Павлом на автомашине, Виктор испытывал только одно чувство — задор, горячее желание помочь этому парню победить рутинёров. Сейчас, после того, как многое знающий и уверенный в своих действиях Бородин не захотел даже подробно говорить с Павлом об этом деле, прибавилось ещё одно. Оно, это второе чувство, советовало не спешить, всё продумать, — ведь Виктор, давая Павлу совет итти наперекор всем, брал на себя немалую ответственность.
— Что же делать? — повторил свой вопрос Павел.
И победило первое чувство. Ждать неизвестно сколько — неделю, месяц, когда пройдут все сроки? А разве тот же Бородин не может ошибаться при всех его хороших качествах? Разве косность не может одолеть самого положительного человека? Разве она не тот самый враг, о котором говорил когда-то Осокин?
— Пробовать! — упрямо сказал Виктор и, поколебавшись, прибавил: — Если уверен.
— Ну, что ж, — промолвил Павел, — я тоже так думаю…
Они вошли в небольшой двор. Напротив дома стоял низенький хлев с земляной крышей, поросшей зеленовато-белой, словно присыпанной пудрой лебедой, среди которой, как сосна в мелколесье, высился одинокий куст полыни; потемневшая банька приютилась в углу двора, крыша её была увенчана котелком без дна, заменявшим трубу; наполовину вкопанный в землю бочонок возле крыльца был доверху полон дождевой водой, в которой плавали соломинки, повядшие листья и нивесть какими судьбами попавший сюда, в деревню, трамвайный билет.
Павел первым прошёл в тёмные сенцы, где-то за брёвнами отыскал ключ, отпер двери и пригласил Виктора:
— Проходите! Мамка позднее будет, с нею вам тоже повидаться надо — парторг она у нас…
Разделись в кухне с лавками вдоль стен, русской печью, полатями, шкафчиком для посуды и несколькими крынками на окне. Лохматый дымчатый кот, спавший на печи, проснулся, спрыгнул на пол, мяукнул, одним прыжком вскочил Павлу на плечо к стал тереться об его затылок, мурлыча так, что у Виктора зазвенело в ушах.
— Ишь, распелся Михаил! — заметил Павел. — Опять украл чего-нибудь?
Он вдруг проговорил:
— Катерина идёт!
Кот стремглав бросился к порогу и замер в ожидании.
— Я пошутил! — сказал Павел и пояснил Виктору: — Балует его Катерина: как придёт, что-нибудь принесёт, вот и привык…
Они вошли в комнату, где на каждой вещи лежал след не бьющей в глаза, но всё же заметной аккуратности и заботы. Цветочные горшки были обёрнуты розовой бумагой и перетянуты посередине лентами; такая же бумага с затейливыми узорами застилала полку, на которой стояли томики Ленина, Краткий курс истории партии, брошюры, разная художественная литература, в том числе, обратил внимание Виктор, потрёпанная книга о Миклухо-Маклае. На стене висел портрет товарища Сталина в форме генералиссимуса — плакат, оставшийся с выборов, — а над кроватью — увеличенная фотография мужчины, чем-то напоминавшего Павла. На немой вопрос Виктора Павел ответил:
— Папанька… Танкист был. Погиб.
Он произнёс это сухо и отрывисто, как отвечают на вопрос, который отвечающему не хотелось бы затрагивать, но который тем не менее задают очень часто.
Кровать была застлана настолько, чтобы виден был кружевной край простыни, возле двери на двух гвоздях, обёрнутый белой материей, висел велосипед. Небольшой стол под голубой клеёнкой, зелёный сундук, обитый крест-накрест чёрными металлическими полосками, пузатый комод под кружевной скатертью, круглые с циферблатом из толстого стекла часы да несколько стульев довершали обстановку комнаты.
В сенцах стукнула щеколда, и звонкий девичий голос спросил:
— Хозяева дома?
И Виктор сразу догадался, что явилась та, о которой столько уже говорилось, потому что лохматый Михаил отчаянно закричал вдруг на кухне, а потом, урча и захлебываясь, стал что-то поедать.
Павел солидно проговорил:
— Заходи, Катерина!
— Ой, приехал! — розовощёкая круглолицая девушка, собственно, почти ещё девочка, с растрёпанными волосами, со сбившейся на шею косынкой, в стёганой куртке, в сапожках, улыбаясь, остановилась на пороге, но, заметив постороннего, осеклась и чинно поздоровалась.
— Заходи, — повторил Павел. — Гляди вон, что тебе привёз…
— Книги, Паня? — мгновенно забыв о Викторе, девушка сорвала с шеи косынку, скинула стёганку, швырнула то и другое на сундук и маленькими, но сильными пальцами разорвала шпагат, стягивавший пачку.
— «В окопах Сталинграда»… «Спутники» — это о чём? Поезд нарисован… — перебирала она книги и неожиданно обиженно вытянула губы и часто-часто замигала: — Это что? Тебе подсовывают, а ты берёшь…
Катерина показала томик «Порт-Артура», через всю обложку которого шла глубокая царапина.
— На машине это, Катя, — пробормотал Павел, —