Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я ушёл от Ульрики в задумчивости, а потом, через пару дней, простившись со своим любимым каролингским камнем на песчаном берегу недалеко от стонущих сосен, и вовсе уехал из города. Я спускался по булыжной мостовой после полудня к железнодорожному вокзалу, и как раз в это время раздался первый удар боя городских часов. (Я был почти около самой Ратуши). Я и раньше слышал этот странный звук, в котором смешивался шум ветра с моря, звон колоколов, скрип старинных часовых механизмов, какие-то неясные голоса, видения и далёкая грустная музыка, лучше сотни рассказчиков повествующая сразу обо всём на свете. От обилия видений, запахов, звуков я чуть не упал в обморок прямо на булыжную мостовую. Вокруг меня шёл то ли снег, то ли дождь, но я оставался совершенно сухим, как будто на одну минуту, растянувшуюся на неопределённый срок, я попал в некий странный, загадочный мир, на который смотрел со стороны. Но, знаешь, среди всей этой музыки, шумов, голосов, воя ветра я вдруг явственно расслышал твой голос. Да, да, это был, несомненно, твой голос! Я его ни с каким другим не перепутаю. Помнишь, ты написала мне письмо? Я, наконец, прочёл его. Твой голос говорил мне слова из этого письма, адресованного мне. И это были почти те же самые слова, которые говорила мне Ульрика, рассказывая о нашем Мире: «А всё это произошло с нами по причине твоего отъезда. Я знаю, ты, вряд ли согласишься со мной и, наверное, будешь спорить. Это от того, что ты никогда не мог поверить в то, что от одного единственного человека в нашей жизни реально зависит всё. Понимаешь? Я говорю тебе не «может зависеть», а именно ЗАВИСИТ! От одного – всё».
Неужели от меня действительно зависит, или когда-то, на какое-то время зависело чьё-то всё? Как трудно мне примириться с этой мыслью. Зачем, зачем зависит? Зачем же от меня и почему сразу всё? Я бы пожелал всем, и себе, в том числе прекрасной и лёгкой, как мотылёк свободы. Но, что с того, что хочу я! Мир мне тычет в лицо твоей неизбежной правотой.
И вот я уезжаю теперь, сам не знаю куда, но я обещаю написать тебе в скорости ещё одно письмо, в котором собираюсь рассказать тебе некую удивительную историю о прекрасной Форели и несчастном Пере Гюнте. Эта история будет, одновременно, невероятной, сказочной и, вместе с тем, вполне обыденной. А может быть, она будет немного и про нас…
Contrapunkt № 10
Дорогая Жоли! Пишу тебе из Осло. Городок чистенький, но без изысков, какой, наверное, мне и нужен. Люди здесь, в основном, сделаны из снега, ветра и скал, а некоторые из натурального мыла и оленьего жира, но таких меньше. Отовсюду пахнет Ибсеном и рыбой. Как твои дела? Пиши обо всём, что придёт в твою прелестную головку, ибо всё одно здесь скучно. Посылаю обещанную историю. Я назвал её: «Зеркала разговаривают молча». Буду рад, если тебе понравится. По-моему, неплохо.
Вернан.
«Пер Гюнт и Ричард Гир, одновременно, – так она потом будет его про себя называть, – спускался в метро ранним утром, в одно и то же время, и неизменно под одну и ту же музыку Баха «Торжество глупой коровы», которая всегда ещё исполняется на вручении Нобелевских премий. Метрошвейцары в расшитых золотом ливреях и треуголках времён Карла XII величаво и торжественно раскланивались с ним, и он отвечал им лёгким благосклонным кивком головы. Всегда можно было, или пройти через турникет, заплатив умеренную плату за проезд, или просто поцеловать руку восковой королеве Христине. Он всегда целовал руку, и тогда метрошвейцары смотрели на него с ещё большим почтением. Потому что, на самом деле, это не просто – поцеловать руку, даже королеве, а вот откупиться от такого публичного и торжественного акта проявления верноподданнических чувств может каждый. Почти все так и делали.
Ведь, что получалось, метропоезд насчитывал всегда ровно двенадцать вагонов. Одиннадцать, из которых, отводились для «кошельков», и только один – первый, для «верноподданных», для тех, кто поцеловал ручку её милости. Но, не смотря на это, первый вагон даже в часы наибольшей загруженности метрополитена редко оказывался заполненным. Для мужчин и женщин правила были одинаковыми, наверное, поэтому они встретились.
Ему, схема Метро всегда напоминала восьмилапого паука, в подбрюшии которого сходились все шесть разноцветных линий, иногда руническую свастику. Вот откуда в нас это всё? – Думал часто он. Метрополитен строился в течение последних 94-х лет, до нацизма, во время нацизма, и после Нюрнбергского процесса. Никого ни в чём нельзя было заподозрить, несколько поколений людей безотчётно дописывали, дополняли друг друга, а всё равно выходила рунический паук-свастика (он представлял, что это самка).
Она, как я уже недвусмысленно намекнул, была тоже верноподданной – Форелью и Джулианной Мур, в молодости, одновременно. Да, именно Форелью, не навагой, не сёмгой, не, боже упаси, палтусом! Он даже справочник ихтиолога специально потом открывал, чтобы убедиться в правильности своего первого впечатления.
Так вот, ей, верноподданной Джулианне Мур – Форели, схема городского метрополитена совсем даже не казалась паучихой или свастикой, скорее, многоруким, но схематичным и технократическим Шивой, в котором скрывались танк и подводная лодка с перископом. Нет, метрополитен определённо был мужчиной, причём недалёким и несчастливым.
На каждой станции играла определённая музыка, вот почему он садился на третьей станции голубой лапки паучихи-свастики под «Торжество глупой коровы» Баха, а она – на пятой станции той же ветки (северо-западная рука Шивы) под «Dancing Queen» группы ABBA.
Как вам уже известно, единственный вагон для верноподданных почти всегда оставался полупустым, таким образом, иным может показаться странным, от чего они не встретились раньше, ведь уже много лет Пер Гюнт и Форель ездили в одно и то же время королевским поездом «Е2-Е4». Но, что значит встретиться? Уверяю вас, встреча в северном городе посреди скал – это всегда настоящее чудо, а вот разминуться, пройти мимо, не заметить – простая серая обыденность. А, кроме того, чудо здесь, в силу нехватки витамина D, быстро превращается в ту самую простую серую обыденность, и люди перестают встречаться друг с другом, даже в супружеской постели.
Один близкий друг рассказывал мне, что каждый вечер они с женой честно ложились в одну кровать, но встречаться там стали, со временем, всё реже. Примерно через 5 лет супружеской жизни, они встречались уже только 3 раза в неделю. Это были, как правило, понедельники, среды и пятницы. Через 8 лет, это почему-то стали вторники и субботы. А чрез 11 лет совместной жизни (скорее, это всего лишь фразеологическая условность) он мог её встретить там даже не каждую неделю. Не подумайте чего, жена каждый вечер ложилась в ту же самую кровать, и никуда не сбегала по ночам! Просто она тоже стала встречать его там редко, судя по её наблюдениям, даже гораздо реже, чем он её.
Отражение первое. «Станция «Танцующая королева», следующая станция «Ода к радости», движемся к центру города». – Голос из динамика звучал по-весеннему бодро, не смотря на зимнюю полярную ночь. Он сидел почти напротив двустворчатых дверей, закинув ногу на ногу, и смотрел на новеньком планшете «Сказки Андерсена» Ларса фон Триера… Но двери вагона распахнулись, и властная сила мягкой гравитации потянула его вперёд, как будто на платформе кто-то достал из кармана нейтронную звезду (такие случаи бывали, но за них полагался немаленький штраф, в Метро категорически запрещалось доставать из карманов любые звёзды). Он приподнялся над полом, чуть не выронив планшет из рук, и так бы, несомненно, вылетел вон из вагона, если бы, если бы, не произошло первое отражение.
Вошедшая лучезарная Форель, похожая на молодую Джулианну Мур весело посмотрела ему в глаза, и он, в тот же миг, по траектории осеннего листа вновь опустился на сидение. Вообще всё произошло так быстро, что немногочисленные пассажиры ничего не заметили, а может всё это происходило в коконе локальной реальности, со своим особым временем. Таковая возникала, когда, опять-таки, кто-то баловался в Метро с нейтронными звёздами.
Усевшись на своё место, Пер Гюнт, вспомнил о метафизической девушке Мураками, и о стопроцентной девушке Мураками, и о тех девушках Мураками, которые, с возрастом не меняются. Ты взрослеешь, стареешь, а они, уже изрядно подзабытые, навсегда остаются с тобой, такими, какими ты помнил их когда-то и какими ты плохо их помнишь теперь. И вдруг ты, – в смысле, не ты, а Мураками, – начинаешь их встречать в самых разных неожиданных местах. Они выглядят по-прежнему юными, весёлыми, привлекательными, совсем не изменившимися. Эти встречи, вследствие их невозможности, разумеется, выглядят мистическими, случайными, если можно считать случайной твою юность. И особенно подходящее место для подобных встреч, естественно, токийская подземка.
Он только теперь понял, что это, в самом деле, естественно – подземка. Раньше ему казалось – авторский вымысел, приёмчик – фантазирует старик. Но, нет. Форель – Джулианна Мур была и метафизической, и стопроцентной, и, такое ощущение, что он знал её давным-давно, когда-то, а теперь просто припомнил, воспрянув ото сна.
- Записки из сабвея, или Главный Человек моей жизни - Петя Шнякин - Русская современная проза
- Женские истории пером павлина (сборник) - Николай Беспалов - Русская современная проза
- Zевс - Игорь Савельев - Русская современная проза