Сказала, что с нами будет очень интересный и богатый человек — Марк Шубин. Ну, Марк… Сами понимаете. Марк есть Марк. Наикрасивейшее имя. Имя моего папы. И Марк не может быть плохим или хорошим. Человек с именем Марк может быть только замечательным. Заехала за нами машина, новейший «роллс-ройс». Как сказал бы Хрюн Моржов — «внушаеть». Марк приличный мужчина лет сорока пяти, немногословен, скорее молчалив. Уехал из Союза очень давно. Это слышалось, когда он путал времена и местоимения.
Говорила Марта. Говорила о том, что у Марка есть интересная идея. Набрать курсы манекенщиков — парней и девушек. Во всей Америке очень много славяноязычной молодежи, которая хотела бы этим заняться. А от меня что нужно? Оказывается, я для них во многом образец. Меня знают как актрису по фильмам. Моя книга популярна в Америке. Нравится, как я одеваюсь. Хотели бы устроить мой мастер-класс. И хорошо, если бы я побыла на конкурсе и помогла выбрать лучших. Платить за экзамен молодые люди будут $39.99.
В Америке все цены некруглые. Психологически легче заплатить за вещь, скажем, не $10, а $9.99. Все-таки в мозгу отпечатается девять долларов, а не десять. Уже легче. Просто и хитро. «Сколько ты за это заплатила?» — «Да девять долларов». — «О, недорого». «Десять? У, недешево!»
Да, так вот ужинаем, разговариваем. А я размышляю, что все сейчас куда-то устраиваются. Дома я уже одна. Да черт с ним. Подумаешь, приехать на месяц в полгода. Дело нетрудное. Только вот смогу приехать через три месяца, когда закончу картину в Москве. Это и была картина «Послушай, Феллини». Шубин сказал, что именно тех трех месяцев, что я буду занята на съемках в Москве, ему будет предостаточно, чтобы хорошо провести, говоря нашим языком, это «мероприятие». Так и договорились. Ни сколько буду получать, ни что они мне будут предоставлять — ни-ни. Я, как истинный испуганный постсоветский человек, о деньгах ни слова. Шубин еще побывал на моем выступлении. Убедился, что все те, кто рекомендовал меня ему, очевидно, правы. На том и расстались. Я же еще на несколько дней задержалась в Нью-Йорке. Чтобы сходить на мюзиклы, пройтись по Бродвею, по Пятой авеню, зайти в красивые магазины.
Результат не заставил себя ждать. Вот я уже «владелица авиакомпании». Читаю в нашей газете статью, перепечатанную из американской русской газеты «Новое слово». О боже мой! Оказывается, я открываю школу в Майами. В ней будут выпускаться актеры, операторы, гримеры, художники по костюмам и т. д. и т. д. В Америке есть и хорошие операторы, уехавшие из СССР, и гримеры, и художники по костюмам… А я возглавляю эту школу и, конечно, веду мастерскую актеров. Вот это оперативность! У Шубина есть личные самолеты, он владелец авиакомпании, и я теперь совладелица. А еще мне предлагают три миллиона долларов на картину, которую я собираюсь снимать.
Читаю и не верю своим глазам. Автора статьи знаю хорошо. Молодой человек. Во все мои приезды в Америку брал у меня интервью. Всегда бойкий, острый на язык. Язык у него в свободной стране проснулся, выпрямился, сделал сальто и быстро заговорил. Я ему позвонила. И он с испугу опять замямлил.
И конечно, московская пишущая братия начала меня лягать со всех сторон. Она-де и режиссер, и актриса, и оператор, и… и… Наверное, с тех пор пресса и «заимела на меня зуб». Дотоле я ведь ни с какой стороны вроде не заслуживала никаких нападок. А может, горячему и взбалмошному времени тогда еще было вовсе не до меня? Но вот сейчас! Чтобы не воспользоваться такой сенсацией?! Гурченко в Америке открывает свою школу! Ха-ха! Не такая слабая наша пресса, хоть тогда она только-только предчувствовала свою осеннюю желтизну. А папарацци еще были за кулисами, еще только готовились к будущим выступлениям.
В Майами со всех концов Америки, Канады и даже Парижа полетели молодые люди. Просмотр $39.99. Рекламная работа пошла! Я позвонила Шубину и рассказала о статье. «А чем вы недовольны? Надо радоваться — столько людей хотят у вас учиться!».
— Но это же неверная информация! Какая школа? Какие операторы, художники по костюмам? Какую картину я собираюсь снимать? Что с вами?
— Да у нас такие люди! И операторы. У нас все есть! И картину снимем!
— Так зачем же вы со мной говорили о манекенщицах, о мастер-классах для них?
Говорю и понимаю, как все глупо, наивно, стыдно, что я не смогу так: плюй в глаза — божья роса.
— Я вас убедительно прошу убрать мое имя из рекламы.
— А оно уже сделало свое дело.
Вот я и соприкоснулась с другой планетой. Неужели же и здесь, у нас, будет так? Да, конечно будет. Не сегодня, так завтра. Уже есть.
Это негативная сторона. А если со стороны другой? Наконец-то в нашей стране я узнала себе цену. Мой телефон трещал, бился в истерике, орал, просил о помощи! Но отдыхать ему не приходилось. Только повешу трубку: «Люся, дорогая, ты, только ты можешь воспитать актеров, — возьми меня в ассистенты. Я тебе пригожусь, увидишь». И кто звонит? Актриса, которая вот уже столько лет в мою сторону не смотрит. Интересно! «Людмила Марковна! Я мечтаю быть у вас на курсе. Я хочу быть актером». Ну, таких звонков изо всех уголков страны были сотни. Звонили известные операторы, оказавшиеся после перестройки без работы. Художники по костюмам, с которыми работала. Каких только не было слов, признаний. Вот, думаю, когда о себе узнаёшь то, что думают твои коллеги. Ведь иногда собираешься кивнуть, поприветствовать, а они мило проходят мимо.
Думаю, а что я им плохого сделала, что не так сказала? Да ничего. Тогда что это? И вдруг — такая любовь. А главное — признание.
У меня из головы не выходит такой эпизод. В ту пору, когда я так долго не снималась, и об этом часто говорилось на собраниях Театра киноактера, что, мол, актриса хорошая, и не работает, даже снята с зарплаты. Безобразие! Я помню эту актрису! Ого! Еще бы не помнить. Я ей так была благодарна за поддержку, сочувствие. Прошли годы. Я начала сниматься из картины в картину. Эта актриса успешная, талантливая, всеми любимая. Я бросаюсь к ней, — давно не виделись, хочу ей сказать самые-самые теплые слова благодарности. И на меня льется ушат ледяной воды: «Слушай, а не часто ли ты мелькаешь? Как ни включу «ящик», - все мелькаешь!»
Я так и осталась с открытым ртом и протянутыми руками.
А тут после американской школы все мелькания мне простились, забылись и наоборот — я всемогущая! Мелькай, мелькай почаще! Помоги!
Ничего никому я не объясняла. Стала еще чаще закрывать клапан доверия и открытой души. Но иногда вырывается наружу, не могу сдержать. Недавно так вот посочувствовала в горе, так хотела прикрыть собой амбразуру боли у коллеги. Момент прошел, и я отброшена. Но почти не переживала. Почти. Это уже прогресс. Значит, приспосабливаюсь к новым жанрам нашего времени.