Сам Барыка стоял в воротах, опираясь на свой посох с черепом, глазницы которого также излучали свет; ветер колыхал его бороду и длинные седые космы, спускавшиеся по плечам свалявшимися прядями. Двое его учеников – чуть моложе Барыки, но тоже седовласые – расположились по обе стороны от ворот, держа большие чаши для крови, которую они собирались добыть из растерзанных тел.
«Тише, народ! – громогласно приказал Барыка, простирая руку вперёд. – Да свершится подношение богине нашей Маруше, да смягчит оно её сердце, и да утихнет её гнев, принявший облик смертельной хвори… Недостаточно усердно мы её почитали, оттого она и осерчала на нас!»
По толпе прокатился сокрушённый гул. Жрец гневно обличал народ: не делали того-то, позабыли о том-то, а он сам, дескать, не может разорваться, чтобы проследить за всеми. С каждым упрёком люди всё ниже опускали головы, понурился даже сам Островид. Его волхв тоже пожурил:
«А ты, батюшка Островид Жирославич, поставленный следить за порядком в городе сём, отчего не радел должным образом о почитании великой Маруши, да народ, под твою заботу вверенный, в страхе перед нею не держал, обычаев не блюл? Сколько раз тебе говорено было мною, сколько раз напомнено! Где твоё прилежание? Вот и получил ты беду страшную, за которую невинные девицы жизнями своими расплачиваться будут!»
Мрачнее тучи, темнее ночи стал Островид, забрав в кулак бороду да кусая ус долгий, сединой выбеленный.
«Дык… Старался я, как мог, почтенный Барыка, – прогудел он виновато со своего седла. – Все обряды нужные творил, запретов – не припомню, чтоб нарушал. Но коли б знал я, что Маруше моих усилий недостаточно, я б десятикратно эти усилия увеличил!»
«Если бы да кабы! – насмешливо и горестно выкрикнул волхв. – Все вы задним умом крепки… Что ж, смотри теперь, батюшка Островид, как девы юные за твоё нерадение расплачиваться будут! – И, воздев руки к светлеющему небосклону, Барыка зычно воззвал: – Слуга Марушин верный, пёс грозный и сильномогучий, приди, угощение наше прими!»
Глаза его при этом воодушевлённо сверкали, усы топорщились, бороду трепал ветер – одним словом, вид у волхва был совершенно безумный, а если дополнить всё это светящимися глазницами черепов, мрачными очертаниями мёртвых деревьев, бликами на поверхности угрюмой воды, зябким предутренним сумраком и скорбными воплями матерей жертв, то впечатление получалось крайне тягостное. Когда толпа заволновалась и по ней прокатилось испуганное, леденящее «ах», Цветанка поняла: главная героиня этого действа появилась. За спинами людей воровке было не разглядеть, что происходило впереди, и она белкой вскарабкалась на дерево.
«Глянь, глянь, Прядун, какой страхолюдина-то!» – послышался с соседней ветки голос Олешко.
«Ох, ну и морда! А пасть!» – ответил ему дрожащий голосишко Прядуна.
Мальчишки, как оказалось, уже давно сидели на дереве и прекрасно видели, как вдоль береговой линии неторопливо шагал огромный чёрный зверь, заставляя толпу шарахаться в ужасе. Бабы падали без чувств, мужики пятились с выпученными глазами, а кони под дружинниками начали нервно приплясывать, и только умелые руки седоков кое-как успокаивали животных. Сами дружинники старались удержать на лицах маску служебной непроницаемости, но не всем это хорошо удавалось – у некоторых в глазах читался откровенный страх.
«Ох, етить-колотить!» – вырвалось у самого Островида, конь под которым также дрогнул и затопал копытами.
Зверь прошёлся вдоль толпы туда и обратно, обводя народ совершенно человеческим, осмысленным взглядом; чёрная шерсть лоснилась в свете огней, с ярко-розового языка капала слюна, а под шкурой перекатывались бугры мускулов. А Цветанке хотелось крикнуть: «Глупые люди! Если бы вы знали, КОГО боитесь!» Если бы устрашённая толпа услышала печальную историю, рассказанную Невзорой минувшей ночью… Хотя, впрочем, чем эти люди отличались от отца и братьев Невзоры, прогнавших её вилами и топорами? Цветанка ожесточённо прищурилась и стиснула челюсти, заглушая стон сердца.
«Иди же, посланец Маруши! – простирая к зверю руки с исступлённо скрюченными пальцами, страстно восклицал Барыка. – Иди к алтарю своей госпожи и отведай дар, который мы принесли всем городом! Пусть великая Маруша простит нам наши прегрешения и снимет с народа горесть и болезнь, которой она нас наказала!»
Зверь вступил на мосток, соединявший капище с берегом. В наставшей тишине слышался каждый скрип досок под его тяжёлыми лапищами, а когда он вступил на землю островка, волхвы дружно упали на колени и простёрлись ниц в верноподданническом порыве. Цветанке хотелось выдрать бороды этим лицемерам. Перед людьми Барыка обходился с Невзорой, как со священным зверем, неприкасаемой посланницей богини Маруши, а на деле… Тьфу. Но старикашка ещё не знал, что его власти над Невзорой пришёл конец.
Чёрная волчица, проходя мимо простёртых в подобострастном поклоне волхвов, враждебно приподняла верхнюю губу, обнажив клыки, и слабо рыкнула. Обезумевшее сердце Цветанки частило так, что ей стало не хватать воздуха… Грудь разрывалась в ожидании, занемевшие руки из последних сил держались за ветку.
Волчица миновала ворота и направилась вверх по крутой тропинке к алтарю, вокруг которого сидели девочки. Как мягколапая ночь с глазами-звёздами, она приблизилась к ним, внимательно заглянула в их заплаканные лица, потом склонилась над самой младшей и принялась умывать её широким языком, слизывая с её щёк слёзы.
«Лебёдушка!» – заголосил знакомый женский голос.
Зверь на миг поднял голову, высматривая в толпе кричавшую, потом снова обернулся к девочкам. То же самое волчица проделала с соседкой младшей жертвы, затем облизала третью девочку… Люди застыли, не понимая, как это расценивать: то ли Марушин пёс пробовал жертв на вкус, то ли утешал их. Конечно же, все предполагали первое, и только Цветанка знала правду и ликовала на дереве.
«Лижет – знать, пробует, – шёпотом высказал всеобщую мысль Олешко. – Щас жрать будет, зверюга проклятый!»
«Умолкни, дурачина», – сердито фыркнула на него Цветанка.
На светлеющем небе всё ярче разгоралась заря. Озеро дремало под полупрозрачным покрывалом тумана, и Цветанке ни к селу ни к городу снова привиделся белый волк, тревожно глядевший на огромное, раскинувшееся почти на всю озёрную гладь отражение зеленоглазой красотки. Сморгнув наваждение – сейчас было не до девиц, – Цветанка во все глаза следила за оборотнем, который к общему удивлению вёл себя по отношению к девочкам не как кровожадное чудовище-убийца, а как огромная ласковая псина. Закончив с облизыванием жертв, он направился вниз, обратно к воротам. Глаза наблюдавшего за этим Барыки изумлённо и непонимающе выпучились.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});