Читать интересную книгу Моя Европа - Робин Локкарт

4.

Луна над Мюнхеном.

Подобно каждому жителю Праги, от самого Бенеша до последнего босоного юнца, рассуждавшему о политике и имевшим на этот счёт своё собственное мнение, я тоже пришёл к определённым выводам ещё задолго до окончания моего визита. Я старался воспользоваться всеми доступными неофициальными источниками. Самой приятной и в некотором отношении наиболее полезной стала встреча с семьёй Бубелы.

Борек Бубела (Borek Bubela) был первым чехословацким секретарём нашей Дипломатической Миссии в 1919 году. Лиля, его жена, стала моей личной секретаршей и учила меня чешскому языку. Их супружество способствовало развитию успешной карьеры. Со временем Борек Бубела перешёл на работу в Англо-Чехословацкий Банк, а ещё позже он занял руководящий пост в самой крупной угольной компании Чехословакии. Во время моего приезда в 1947 году он занимал высокий пост Контролёра Угольной промышленности и был в отъезде. Борек и его жена всегда любили всё английское. Лиля настолько восхищалась Англией, что их три сына были воспитаны почти настоящими джентльменами.

Из всех чехов, с которыми мне довелось встретиться, Лиля оказалась самой пессимистичной. Она искренне советовала мне не доверять официальному оптимизму. Коммунисты, говорила она, заняли все ключевые позиции в правительстве и контролировали секретную полицию. Если они и не набрали достаточно голосов на выборах, то, тем не менее, у них была чёткая организация, и имелись тайные склады оружия. Другие партии не могли похвастаться такой организованностью и были не способны оказать серьёзного сопротивления в случае коммунистического переворота. Лиля пребывала в уверенности, что фактическая власть уже находилась в руках коммунистов. Она боялась за будущее своих сыновей. Работа мужа, утверждала она, висела на волоске.

Лиля пригласила меня в Ставовский театр http://en.wikipedia.org/wiki/Estates_Theatre на пьесу о войне «Облако и вальс», написанную Фердинандом Пероутка (Ferdinand Peroutka). ) Пероутка - прекрасный журналист, проведший четыре года в немецком концлагере и яростный противник коммунизма. После коммунистического переворота в феврале 1948 года ему удалось бежать в Лондон. Сейчас он проживает в Соединённых Штатах. (Его, видимо сын, тоже криптоеврей, американский политик: http://en.wikipedia.org/wiki/Peroutka_2004#2004_presidential_campaign ).

Пьеса сама по себе мрачная, в ней практически отсутствует мораль, и представляет собой серию ужасающих картин войны. В одной из сцен, происходившей около пражской тюрьмы, две чешки терпеливо пытаются увидеть в окне лица своих мужей. В ещё нескольких сценах действие разворачивается в камерах концлагеря: перед расстрелом чеха посещает священник, и гестаповцы жестоко издеваются над пленным евреем и заставляют его петь антиеврейские песни. Самой завораживающей и самой тяжёлой является сцена в кабинете чехословацкого интеллигента, которому стало известно, что нацисты узнали о его связи с подпольем, и он посылает за своим врачом. Между ними разворачивается душещипательный диалог: этот человек умоляет врача дать ему яд, и, наконец, опасаясь проявить малодушие в самую последнюю минуту, уговаривает врача ввести яд внутривенно.

Заключительная сцена происходит в гестапо где-то на севере Германии. Два нацистских офицера только что услышали по радио сообщение о взятии англичанами Гамбурга и Бремена. Эти офицеры скидывают с себя форму в надежде остаться не узнанными. Младший офицер выходит из комнаты и застреливается. Старший остаётся на месте. Снаружи раздаётся шум, в комнату врываются два английских офицера, за ними появляется девушка из A.T.S. (Auxiliary Territorial Service – служба обслуживания). Они заводят пластинку «На прекрасном голубом Дунае» и начинают танцевать. Немецкий офицер ухмыляется.

В каждой сцене звучат отрывки из «Голубого Дуная». Хотя эта пьеса навела бы тоску на лондонскую публику, меня она захватила. Чехи заворожено смотрели на сцену в полном молчании, и только когда появились английские офицеры, встретили их аплодисментами и радостными возгласами.

В самый последний вечер мне пришлось испытать неприятное чувство и убедиться в падении английского финансового влияния. Я пригласил мадам Бубела на ужин в шикарный ресторан Барандова, с высокой террасы которого открывался прекрасный вид на Влтаву. При мне не оказалось чешских денег, и когда принесли счёт, я протянул три английских фунта стерлингов. Официант застыл в нерешительности. Затем, извиняясь, он сказал, что не может принять эти деньги. Я с грустью вспомнил свою жизнь в Праге после Первой Мировой войны. Тогда английские фунты высоко ценились, и их можно было выгодно обменять по высокому официальному курсу. Теперь они были не в ходу.

Так совпало, что в ресторане находилось много англичан и американцев, почти все они состояли на службе в дипломатических миссиях. Их присутствие заставило мадам Бубелу язвительно произнести: «А что здесь делают эти люди? Недавно мой муж побывал в Английском Посольстве, и когда он вернулся, то сказал мне: «Во времена Сэра Георга Клерка нас было только семеро, и мы представляли важную и уважаемую Дипломатическую Миссию. Теперь это напоминает "Селфриджес». (прим. "Selfridge’s" - Известная торговая фирма в Лондоне http://en.wikipedia.org/wiki/Selfridges - Вернее, это "напоминает" английскую оккупацию. Прим.ред.).

Надо заметить, что Английское Посольство пользовалось популярностью у чехов, поскольку, если сравнивать с Советским или Американским Посольствами, его штат не был таким раздутым. Ян Масарик сказал мне, что даже при меньшем числе сотрудников, мы бы всё равно пользовались уважением. Тем не менее, в замечании мадам Бубелы имелась истина, поскольку по размерам дипломатического корпуса можно было судить о значимости влияния и престиже страны.

После коммунистического переворота в феврале 1948 года семье Бубелы удалось бежать из страны. Я с радостью сопровождал их по дороге в Англию. Сейчас они находятся в Перу. Мужество и сопутствующая удача помогли им начать новую жизнь. Конечно, я бы не стал упоминать о них, если бы они ещё находились на территории Чехословакии.

Естественно, что большую часть времени я проводил с Яном Масариком. Он приложил все усилия, чтобы я получил удовольствие от пребывания в Праге. Видимо, он понимал, что это мой последний приезд. За тот короткий отрезок времени я привязался к Яну ещё сильнее, чем за все годы нашего знакомства.

Особенно запомнился одна поездка в конце недели. Она началась в субботу 17 мая. В тот день нам предстояло единственное официальное мероприятие: чай с президентом и мадам Бенеш в местечке Лани, их загородной резиденции, в двадцати пяти милях к западу от Праги. Сразу после полдника мы с Яном сели в машину и отправились на встречу. Наш путь лежал через Лидиц, или точнее, через то место, где находилась эта деревня, поскольку от неё ничего не осталось. В ответ на убийство Рейнхардта Гейдриха, жестокого нацистского Протектора Чехословакии, немцы не только расстреляли всё мужское население деревни, но и целиком стёрли её с поверхности земли, включая старое деревенское кладбище. Остановившись у опустошённого холмистого поля, мы увидели, как люди пытались отыскать могилы своих предков, устанавливали небольшие деревянные кресты и высаживали цветы. В глаза бросалась огромная братская могила у подножья пологого холма, где были захоронены жертвы нацистов, и установлена памятная доска с надписями на трёх языках: русском, чешском и английском. Цветы сплошным ковром покрывали поверхность братской могилы. В основании возвышался высокая деревянная мачта, которую со временем предполагалось заменить на памятный обелиск. Этот временный мемориал был сооружён по распоряжению советского командования. Для осуществления этой цели сразу после занятия Праги оно приказало направить сюда военное подразделение под командованием полковника. Опять русские снова приписали себе заслуги, воспользовавшись промахом американцев освободить Прагу.

Во время нашего посещения за мемориалом мозолила глаза уродливого вида деревянная трибуна, предназначенная для выступления коммунистических ораторов. Ян, в голосе которого зазвучали металлические нотки, сказал мне: «Мне следовало бы убрать это, даже если бы меня сняли с работы».

Посещение Лидиц произвело на меня гнетущее впечатление. Ян, однако, заметно волновался и не произнёс ни слова, пока я не пробормотал, какими чудовищными дураками были нацисты. «Вполне согласен, – грустно заметил Ян. – В то время я находился в Соединённых Штатах, и никто не проявлял интереса к Чехословакии. А когда произошла трагедия в Лидиц, Чехословакия опять появилась на карте».

От Лидиц мы направились в деревушку Лани, утопавшей в сирени, и остановились у деревенского кладбища, где был похоронен Томаш Масарик. Здесь царили покой и простота. Могила Масарика представляет собой небольшой прямоугольный холм, примыкавший к увитой листьями стене. Нет ни камня, ни креста, ни могильной плиты. Ничто не указывает, что это могила Масарика, за исключением венков с повядшими цветами и пышными лентами с именами даривших, да маленьких скромных букетиков полевых цветов, которые поклонники Масарика приносят каждый день. В тот час на кладбище кроме сторожа никого не было. Ян отвёл его в сторону, обнял за плечи и тихо попросил убрать завядшие венки. «Мой отец, – пояснил он, – не любил всякой пышности, особенно флагов и бантов. Ему нравились скромные вещи». Сторож, простой крестьянин, с уважением проникся к просьбе. Я видел, с каким восхищением он смотрел на Яна, который сам в душе оставался крестьянином и был близок и понятен простому народу.