Читать интересную книгу Лука - Станислав Шуляк

Из небоскреба выходил все плутоватый и предприимчивый народ и поспешно рассеивался по тротуару.

Что-то такое совершенно поражало во всей работе точильщика. Лука и сам поначалу не совсем понимал своего удивленного чувства, пока наконец не заметил, что от наждачного круга нисколько не сыплется искр, хотя точильщик то и дело проводил по быстро бегущему кругу звонкими лезвиями, все более разгоняя круг ногой и делая на лице отчаянно-свирепые выражения. Приглядевшись, Лука обнаружил, что круг у точильщика был обмотан мягкой, залоснившейся от трения плюшевой лентой, и хотя ножи оттого, к сожалению, нисколько не точились, зато и не было слышно обыкновенного в таких случаях, неприятного, хватающего за душу скрежета, и точильщик только иногда исподлобья поглядывал на Луку, как будто бы укоризненно сообщая ему - вот, мол, что из-за вас приходится непременно терпеть.

Проходивший по улице мимо народ иногда бросал точильщику деньги за его бесполезную работу, с жалостливой брезгливостью посматривая на старика, как будто бы он со своим неуклюжим станком был собирающим подаяние нищим, но в лице того, кажется, точно не читалось ни удовлетворения, ни благодарности народу, даже несмотря на несомненный заработок.

- Да ведь это же, - неожиданно догадался Лука о странном поведении точильщика, - ведь это же он из-за меня... чтобы не мешать моим ученым занятиям, пускай бы даже пожертвовавши своей работой...

Да и вообще, все, виденное им тогда, поражало Луку своей особенной какой-то необъяснимой безмолвностью. И точно, никто совершенно там из народа - ни грузный, одутловатый, сутулый майор, с усатою губой, с синим хвастливым эмалевым ромбом на груди, ни стройный гладколицый молодец, неторопливо пробиравшийся по тротуару и привычно разглядывавший в каждой витрине свое довольное отражение с известными сладостью и удовлетворением жизни, ни двое рабочих из мастерских по какому-то механическому ремонту, случайно затесавшиеся сюда, одинокие здесь посреди всей городской сутолоки, ни казенно ухоженный курсант, корректно озиравший здешние помпезные городские чудеса, ни пьяная баба-торгашка, вылезшая на люди для продажи своей сомнительной бижутерии, ни какие еще иные, замеченные здесь Лукой, живописные городские типы, - никто совершенно не производил никакого, даже едва слышного шума, не говорил ничего, как будто бы он был немым, не шаркал подошвой, как если бы она была из самого мягкого войлока (и, наверное, там точно все имели войлочные подошвы), не кряхтел и не сморкался, и не мучился одышкой, каким бы он, может быть, тогда не обладал тучным обременительным телом.

- Эй, - крикнул Лука точильщику, а также и всем, прохаживающимся около небоскреба, - вы можете вести себя совершенно как хотите. Вы нисколько не помешаете мне, даже если будете разговаривать или вести себя совершенно свободно. Все ваши дела я считаю такими же важными, как и мои, я не хотел бы, чтобы вы хоть в чем-нибудь себя ограничивали из-за меня.

Кое-кто из народа тогда оборачивался в сторону Луки, иные недоуменно крутили головами в поисках говорившего, точильщик так только еще ниже пригнулся над своим кругом, едва не задевая его подбородком, но никто, кажется, точно ничего не мог разглядеть против света, и потому все остерегались нарушать молчание, несмотря даже на самую лучшую, доброжелательную санкцию Луки, а в стороне, из-за небоскреба с безмолвной зажигательной пляской, с немыми бубнами, потрясаемыми над головами, с беззвучным пиликаньем скрипок с приспущенными жильными струнами, с недовольно упирающимся медведем, ведомым с двух сторон под передние лапы, с беззвучно едущей потрепанной повозкой, из которой дерзко, испуганно и немо чумазые и сопливые ребятишки, уже выходил по самой середине проезжей части, промеж разбегающегося опрометью городского обывателя, цыганский табор, вороватый, многолюдный, разнузданный и вместе с тем даже более еще призрачно-безмолвный, чем все те, кого прежде любопытно и пристально, со все более возрастающим вниманием тогда наблюдал Лука.

На другой день после изучения освещенных пространств Деканова кабинета (это оказался четверг) к Луке пришел человек сурового вида и объявил ему о необходимости исполнения одного известного Луке долга. Лука, разумеется, сразу догадался, о чем идет речь, и выслушал сообщение своего обыкновенного провожатого с учащенно бьющимся сердцем.

Когда они выходили из Деканова кабинета, Деканова секретарша как обычно испуганно за столом от человека сурового вида, и тому это даже теперь, кажется, доставило некоторое удовольствие, и лицо его, по обыкновению суровое и бесчувственное, теперь осветилось незначительной, сдержанной улыбкой, вскоре, впрочем, угаснувшей.

- Да ничего, - удовлетворенно говорил человек сурового вида, небрежно кивнувши головой в сторону Декановой секретарши, - привыкает уже понемногу.

Лука с одобрением тогда выслушивал речи человека сурового вида.

Спустившись по лестнице, пролеты которой теперь отчего-то показались очень длинными Луке, они вышли на улицу. Наблюдательный Лука сразу заметил увязавшегося за ними поодаль какого-то молоденького студента, который точно их никак не желал оставить. Иногда он подходил к ним так близко, что Лука хорошо слышал юношеское, неровное, торопливое шарканье подошв его узких ботинок, иногда же отдалялся так, что сам, должно быть, пугался, как бы ему не упустить его высокопоставленных вожатых, и тогда поспешно догонял Луку и человека сурового вида почти вприпрыжку, отчего-то заметно подволакивая одну ногу, как будто ушибленную.

Лука тут же указал человеку сурового вида на их преследователя. - Да ничего, - отвечал человек сурового вида, даже не оглянувшись, очевидно зная, о ком идет речь. - Бог с ним. Пусть он идет себе. Он свой. И к тому он еще так молод, что совершенно старается не отставать от изменения всех внешних форм справедливости и благомыслия. Я тоже... в очень теперь уже давние времена... Уж я сколько раз говорил ему, - решительно добавил еще человек сурового вида, - что он слишком не унимается в своем безотчетном желании усердия.

- Да, ну если так, тогда - конечно, - соглашался Лука. - Мне только жаль, что я не знал его прежде, потому как мне, может быть, был бы интересен его стремительно возрастающий дух. Особенно, несомненно, возрастающий в самом справедливом, благочинном направлении, что точно полезно для примера многим неокрепшим, неоформившимся, молодым субъектам...

- Да нет же, - возражал Луке человек сурового вида почти без размышления, как будто случайно вырвавшейся, машинальной тирадой, - он нисколько не стоит того, я и сам его совершенно не знаю. Хотел было однажды узнать его лучше, а потом думаю: да зачем же это, когда он точно не стоит никакого внимания. И так вот его до сих пор и не знаю теперь нисколько...

Человек сурового вида вел Луку, вовсе не затрудняясь дорогой (должно быть, ему хорошо известной), но только шел очень медленно, иногда как обычно сильно прихрамывая, и Лука тогда порой останавливался на минуту и подавал руку человеку сурового вида, для того, чтобы тот мог на нее опереться и перевести дух. Возле Академии на краю тротуара, бесстыдно отставивши колена, дерзко стояли две легкого поведения девицы, еще издалека нагловато-сладостно и заманчиво улыбаясь Луке и человеку сурового вида. Обе они точно были очень легкого поведения и мыслей, даже в положениях серьезных или трагических; а однажды на одних очень важных похоронах (на которых особенного накала достигло тогда обыкновенно для всяких похорон трагическое напряжение) они вели себя и разговаривали там так свободно, непринужденно и легкомысленно, что вызвали тогда даже вокруг себя несомненное, значительное негодование всех присутствующих.

- Что это такое! - говорят тогда девицам. - Что это вы ведете себя так легко?! Вот вы посмотрите на нас. Мы-то себе такого ни за что не позволяем. Тем более особенно по причине нашего ясного понимания скорбной строгости всего происходящего здесь, несмотря даже на многоразличные возможности разнообразного восприятия его.

- Да идите вы! - пренебрежительно отвечали девицы, нисколько не смутившись негодованием окружающих. - Мы-то, может быть, и легко сейчас себя ведем, да только вам не поднять.

Человек сурового вида, заметивши девиц, презрительно сплюнул себе под ноги, но затем, как будто пересиливши себя, он все же подошел к девицам и дружелюбно потрепал их обеих по щекам, сначала - одну, потом - другую. У девиц же отчего-то с приближением обоих высокопоставленных путников заметно сходили с физиономий их непристойные гримасы, а на смену им оказывалось что-то едва ли не почтительное, церемонное и сдержанное и, можно сказать, скромное, никогда прежде, конечно, не бывавшее на этих лицах.

Лука, терпеливо стоя поодаль, наблюдал, как человек сурового вида треплет девиц по щекам. - Вот черт, - говорил потом, догоняя Луку, человек сурового вида, - иногда даже хочется чисто отмыть руки после всех этих тварей.