Читать интересную книгу Лолотта и другие парижские истории - Анна Матвеева

– Вот здесь будет жить Лада, – рассказывает мама, открывая дверь в другую комнату – там тоже куклы и бантики, но теперь уже голубые. А эта для Риты, и той, кто родится. Ты ведь знаешь, что у тебя будет ещё одна сестренка?

Потом в дверях кто-то громко шумит – и на пороге вырастает вот точно что настоящий трицератопс. Такой большой и лысый дяденька, что сердце бедняжки Изиды падает куда-то в живот и начинает там больно сжиматься.

– Мама, а сердце можно выкакать? – шёпотом интересуется девочка, пока лысый дяденька улыбается ей страшными зубами.

Мама хохочет, говорит что-то дяденьке, и он тоже смеётся, и бьёт себя руками по ляжкам, как называла эту часть тела другая Изидина бабушка, так сильно, что ему, наверное, больно.

С дяденькой мама говорит на странном языке – это очень медленный русский, в котором изредка попадаются иностранные слова – как запонки в шкатулке с пуговицами, которыми Изида играла дома, в Екатеринбурге.

Дяденька – Александр, но можно называть его Сашей. Папу Изиды тоже зовут Саша, и ей неприятно такое совпадение. Новый Саша гладит маму по животу, и девочке снова неприятно – там у мамы сидит ещё одна девочка, которая вполне может получиться умнее, красивее и послушнее, чем Лада, Изида и Маргарита.

Лучше бы Изида осталась с бабушкой Наташей, Марусей и тётей Викторией, которая только притворяется злючкой, а на самом деле, она очень добрая и несчастная, как динозавр, которые, как известно, давным-давно вымерли.

Слово «вымерли» звучит ещё страшнее чем «умерли». Вымереть – значит не оставить после себя никаких следов: ни яйца, ни младенца, ни даже мумии.

Мумии для Изиды – на втором месте после динозавров. Мама обещает сводить её в Лувр, где есть комната, целиком заставленная саркофагами. Там есть даже мумия кошки – она похожа на кувшин с изумленной ушастой головой.

Виктория идёт по Парижу, считая львов – памятники, барельефы, рекламы. Каменный лев из сада Тюильри и лев с чьей-то куртки, мелькнувшей в толпе, идут в списке на равных.

В том давнем Париже, когда они с Иваницким не выходили из отеля, Виктории даже в голову не приходило, что она приедет сюда ещё раз – чтобы считать львов, составлять в уме слова и сердиться на мать с дочкой.

На площади Конкорд ей снова улыбается Египет – Луксорский обелиск показывает в небо золоченым наточенным пальцем.

Париж – египетский город. Неслучайно здесь жил и умер Шампольон. Не зря Бонапарт сражался в Гизе, а Йо Минг Пей украсил стеклянными пирамидами вход в Лувр. И площадь Каира названа не просто так, и площадь Пирамид. Под Июльской колонной спят мумии, сфинксы фонтана на площади Шатле плюют водой в туристов.

Виктория садится в метро только на площади Денфер-Рошеро, где ей встречается последний – грозный Бельфорский лев. Ехать три остановки, настроение хуже не придумаешь, хочется плакать и спать.

Она открывает дверь в чужую квартиру, и почему-то вспоминает день рождения маленькой Маруси. Дочка позвала пять подружек и мальчика Илюшу по настоянию Виктории. В итоге подружки не пришли, явился только этот ненужный мальчик, и Маруся плакала над тортом, и дедушка, чтобы утешить её, съездил на Птичий рынок и купил хомяка.

Ненужный Илюша был невероятно похож на маленького Ленина. (Недавно Виктория случайно встретила этого Илюшу в маршрутке – оказалось, что он не превратился в Ленина взрослого, а так и остался маленьким). Илюша с Марусей склонились над трёхлитровой банкой, где возился, обживая пространство, толстый пушистый зверёк. Конечно, хомяк оказался хомячихой, да ещё и беременной – через пару недель начались роды, детёныши появлялись на свет один за другим и тут же умирали. Маруся была безутешна, боялась теперь ещё и смерти хомячихи, и бабушка Наташа отнесла зверька вместе с банкой в школьный «живой уголок», чтобы не травмировать психику.

Виктория до двух часов ночи по уральскому времени ждала Марусю с мамой, но вернулась только мама, уже почти не пьяная, готовая к отпору и борьбе.

– Как ты могла её отпустить? – крикнула Виктория.

– Лучше скажи, как я могла её не отпустить?

10

Утром пили чай с сушками, привезёнными запасливой Марусей из дома. Виктория ломала твёрдые колесики в ладони на четыре части – привыкла так делать с детства. Всё, что ты привык делать в детстве, не отменяется, и почти не меняется. А когда тебе пять лет, сушки, надетые на пальцы, превращаются в драгоценные кольца, и лепестки космеи становятся длинными ногтями, покрытыми ярким лаком…

Мама успела принять душ, сидела напротив Виктории в чужом махровом халате – и ждала начала военных действий. Возможно, она ждала чего-то другого – буквально глаз не сводила с дочери. Непривычно. Виктория вдруг вспомнила, как в детстве её зачаровывали голые мамины ноги – голубые вены походили на реки, мама стеснялась, прятала «реки» под полой халата.

– Ничего сказать не хочешь? – с нажимом спросила мама Наташа. Виктория молчала – сил для спора не было. Да и не хотела она спорить с любимой своей мамой – всегда любимой, пусть даже она не права, жестока, несправедлива…

Они молча убрали со стола, Виктория помыла чашки – и вытерла их вафельным полотенцем. Резкий, незнакомый звонок напугал её – она даже не сразу поняла, что это за звук. Мама Наташа открыла дверь – с порога к ней на шею бросилась Изида.

– Пойдём сегодня мумий смотреть?

– Сегодня? Ну ладно, пойдём…

– Вот и хорошо, а то у меня тут дела появились, – обрадовалась Лена, убирая с дороги помеху в виде тёть-Вики. Прошла в кухню, достала откуда-то матовую черную пепельницу и закурила.

– Лена, ты же ребёнка ждешь! – возмутилась мама Наташа.

– Да подумаешь, – отмахнулась Лена. – Пусть этот жеребёнок знает, что мама курит. А что такого? Я со всеми тремя курила, и ничего.

– Бабушка Люда говорит, у меня от этого астма, – вмешалась Изида, и тут же, спохватившись, прикусила губу, потому что мама рассердилась:

– Бабушка Люда много чего говорит!

– Лен, а чья это квартира? – перевела разговор Виктория. – Вчера не успели спросить…

– Да это Сашкин друг какой-то из Перми перевёз сюда свою маму со всем имуществом – а она возьми и умри.

Изида заплакала. Ужасно, когда мама умирает, даже если не твоя!

Мама Наташа вытерла девочке слёзы, подхватила на руки. Изида совсем легонькая: невесомый человек – но такой при этом важный, весомый…

– А чем он занимается, твой Саша? – Виктория вновь сделала поворот в беседе, опасаясь задеть острый угол. Курит Лена жадно, как будто бы дует в какой-то музыкальный инструмент. Она такая сильная, красная, полная жизни! Виктория не сводит с неё глаз, а Лена тушит сигарету в пепельнице, зачем-то прищуриваясь, хотя дым до её лица не долетает. Она с удовольствием рассказывает про Сашу – коренной француз по имени Александр, и Лена еле как объяснила, что можно звать его Сашей. У французов это два разных имени, Александр и Саша, но у французов вообще всё – сикось-накось.

Саша родился и вырос в Париже, в детстве родители отдали его в школу, где изучали русский язык – как будто предвидели судьбу своего мальчика. А точнее, решила Виктория, своими руками создали эту судьбу. Русский язык он, впрочем, знает средне, – «объясняю всё по сто раз», смеётся Лена.

– Ты ведь в школе учила французский, – вспоминает мама Наташа, но Лена машет на неё своей красной ручищей: какое там «учила», тоже ничего не помню! А у Саши было «эспэ», совместное предприятие с пермяками – потом партнеры перебрались на ПМЖ во Францию, и этот Митя тоже, который маму перевёз, а она – возьми и…

Здесь, к счастью, позвонили в дверь.

– А где Маруся? – спросила Лена.

Вот она, Маруся! Почти засохшая розочка, которой очень вовремя подрезали стебелёк и пустили на целую ночь плавать в ванну с холодной водой. Сияет, как… Виктория не может подобрать нужное сравнение, слова-предатели разбежались в разные стороны. Но дочь сияет, это правда. Без «как». Без сравнений.

– Ты что, подстриглась? – недоумевает Лена. Перемены в сестре налицо, но какие именно, она уловить не может – и настороженно оглядывает счастливую, красивую, совсем другую Марусю.

К груди дочь крепко прижимает трофей – элегантную бежевую сумку, которая ей совсем не подходит. Точнее сказать, эта сумка не подходит прежней Марусе, которая носила тёплые колготки и унылую юбку. Теперь эта одежда выглядит на ней, как маскарадный костюм. Шапка торчит из кармана пальто. Волосы растрёпаны.

Изида с размаху обнимает Марусю, и та сгребает девочку в объятья.

– Это что, «Шанель»? – Лена разглядывает ещё неоторванный ценник. – Ты магазин ограбила?

– Подарили, – небрежно отвечает Маруся. С Изидой на руках она похожа на юную Мадонну, счастливую, не в курсе грядущих мук. Пусть даже кругом разбросаны намёки, прописаны аллегории и сделаны сноски.

Лена закуривает новую сигарету, Изида кашляет, и Маруся уводит её в другую комнату.