Читать интересную книгу Президентский марафон - Борис Ельцин

И вот после него пришел Жак Ширак. Совсем другой человек, другая личность - открытый, раскованный, заряженный эмоциями.

Многое было связано для меня и с Джоном Мейджором, премьер-министром Великобритании, замечательным дипломатом, который морально поддерживал меня и во время путча 91-го года, и во время событий 93-го. Вроде бы по-английски сухой, но внутри - теплый, дружелюбный человек... Ему на смену пришел Блэр, дитя 70-х, - живой, эмоциональный, очень непосредственный политик.

Легко ли мне будет ужиться здесь, внутри "восьмерки", с этой новой генерацией политиков? Они ведь не просто моложе. Они мир видят по-другому. По-другому видят они и меня.

Особенно волновал этот вопрос в связи с уходом из "восьмерки" моего друга, с которым мы много раз встречались, Гельмута Коля. Нам с Колем всегда было психологически легко понять друг друга - мы были похожи по реакциям, по манере общаться. Мы видели мир с одной поколенческой колокольни. Кроме того, нам хотелось скорее растопить лед, накопившийся в послевоенную эпоху между СССР и ФРГ. Добавить теплоты в наши отношения. Нам казалось, что после падения Берлинской

стены это чрезвычайно важно.

Шредер, политик новой либеральной волны, с социал-демократическими убеждениями, будет стремиться к новому стандарту в отношениях с Россией более сухому, рациональному. Я это понимал с самого начала.

И тем не менее для меня в этом процессе узнавания новых европейских лидеров был не только трудный психологический барьер, но и позитивный смысл. Мне будет легче, чем кому-то другому, обеспечить преемственность отношения к России.

Тем более что в "восьмерке" я и самый старый, и самый опытный. Так уж получилось.

В "восьмерке" нет старших. Нет ранжира. Но старший по возрасту, по опыту, Гельмут Коль всегда был нашим неформальным лидером. В его отсутствие старшинство естественным путем перешло ко мне.

Когда-то очень давно он пошутил: "Не бойся, Борис, если проиграешь выборы, я тебя устрою работать в Германии, я знаю, что у тебя диплом строителя".

... И вот прошло время. Мы с Гельмутом построили все, что смогли, в своей жизни. И мне очень хочется, чтобы наша общая постройка - отношения наших стран - никогда не развалилась, стояла прочно, веками.

Надеюсь, что мой диплом действительно в этом помог.

РАБОТА С ДОКУМЕНТАМИ

Я вхожу в свой кабинет. Несколько шагов - и я за столом.

Этот стол я знаю как свои пять пальцев, как выученное еще в школе стихотворение.

На столе лежат папки. Красные, белые, зеленые. Они лежат в определенном порядке, который установлен долгой практикой. Если сдвинуть их или поменять местами - во мне что-то произойдет, я знаю это точно. Как минимум я испытаю безотчетное раздражение или тревогу.

Слева от стола - президентский пульт связи. С этого пульта я могу связаться с любым руководителем, да что там, с любым человеком в стране.

... Самые важные - красные папки. Это документы, которые нужно срочно прочесть.

Или подписать.

Тонкая стопка моих сегодняшних решений. Немедленных. Безотлагательных.

Она лежит по центру, чуть справа от меня. Прежде всего в ней - указы. Письма в официальные органы (например, в Думу или Совет Федерации). Вышел указ из папки - и состоялась отставка или

назначение. Не вышел - решение не принято. Этих указов ждут порой несколько человек. Порой - вся страна. Так или иначе, содержимое этих красных папок уже завтра окажется в программе новостей. Возможно, национальных, а возможно, и мировых. Но моя работа - это не только отставки и назначения. Не только публичные выступления и визиты. В этой главе я хочу рассказать, из чего складывается незаметная, будничная сторона этой работы.

К содержанию красных папок я еще вернусь. Но одно я знаю точно: то, что лежит в них сегодня, завтра становится итогом, вехой, главным событием. Если в папке оказалось невнятное, непродуманное решение, значит, что-то не так во всей системе. В механизме принятия решения. Что-то не так во мне.

Справа от красных - белые папки.

В них вся жизнь государства. Государства, как определенной, если хотите, машины, со своим режимом управления, со своим двигателем и ходовой частью.

По этим белым папкам можно понять, как работает эта машина. Не стучит ли двигатель. Не отваливаются ли колеса.

В них - документы различных ведомств, министерств, ждущие согласования. Это не мои решения, не мои приказы, не моя прямая ответственность. Но за каждой строкой - сложнейшие взаимосвязи государственного управления. Секретный доклад или просьба руководителя правительства, отчеты Министерства обороны или ФСБ, финансирование государственных программ - тут может быть многое, что остается за кадром политических новостей. Но именно из документов этих белых папок, порой тихо проходящих мимо общественного внимания, и состоит реальная жизнь огромного государства.

На каждом таком документе - моя виза, мое поручение.

Зеленые папки. Как правило, это законы. Законы, регулирующие жизнь граждан. Подпись президента под законом - и он становится нормой для всех. На долгие годы вперед. Возможно, на десятилетия. Дать им жизнь или наложить вето?

И принимая решения по документам из зеленых папок, я призываю на помощь весь свой человеческий опыт, свое понимание нашего времени. Порой это бывает гораздо труднее, чем принять какое-то политическое или кадровое решение.

Вот судьба лишь одной зеленой папки.

22 июля 97-го года я подписал обращение к гражданам России в связи с отклонением Федерального закона "О свободе совести и религиозных объединениях".

"Это было тяжелое решение, - написал я в своем обращении. - Закон поддержали 370 депутатов Государственной Думы, Русская православная церковь и десять других религиозных организаций России".

... История этого закона такова. После падения СССР в новую Россию потоком хлынули миссионеры из самых разных стран мира. Среди них были мудрые, достойные люди, но были и коммерсанты от религии, были и те, кто не останавливался ни перед чем, лишь бы завладеть юными, неокрепшими душами. Религиозные секты заполонили залы пустующих кинотеатров и дворцов культуры. Псевдомиссионеры вербовали восторженных поклонников среди студентов и старших школьников, порой

тоталитарные секты становились причиной многих человеческих трагедий: люди бросали свои семьи, работу, учебу, дети уходили от родителей "в бега", начинали бродяжничать. Это был колоссальный ущерб для их духовного развития, для их психики. Я знал о подобных случаях. Знал, что православная церковь апеллирует к правительству, указывая на такие полукриминальные или просто криминальные эпизоды, и ставит вопрос о серьезном ограничении конституционных положений о свободе совести.

Закон, принятый Думой, вводил жесткие ограничения на пути возникновения новых религиозных объединений. Ограничения такие, что, по сути, устанавливался запрет на появление в России новых конфессий.

После принятия закона в обществе разгорелась ожесточенная дискуссия. Интеллигенция, правые партии, либералы требовали от президента отклонения закона как противоречащего основополагающей

норме цивилизованного права - свободе совести. Папа римский, президент Клинтон, лидеры мировых конфессий, парламентарии практически всех стран, в конце концов, мои помощники считали, что я обязан наложить вето на принятый Думой закон.

А с другой стороны, вот что писал мне патриарх Всея Руси Алексий Второй: "Закон совершенно справедливо различает религиозные объединения по степени их присутствия в России, по численности их последователей и по времени их образования. Он создает серьезные предпосылки для ограждения личности и общества от разрушительной псевдорелигиозной и псевдомиссионерской деятельности, наносящей очевидный вред духовному и физическому здоровью человека, национальной самобытности нашего народа, стабильности и гражданскому миру в России".

Такова была позиция нашей церкви.

... Тончайший, сложнейший вопрос о духовной свободе человека. Да, использовать эту свободу во вред - действительно легко. Многие десятилетия наши люди насильственно были лишены религии, и вот теперь тысячи, десятки тысяч новообращенных, плохо понимая традиции своей страны, отличия одной конфессии от другой, рванулись в заоблачную высь личного спасения. Русская православная церковь говорит: нечестно использовать их наивность, их безграмотность в религиозных вопросах, как делают это сейчас заезжие проповедники. Надо поставить хоть какой-то заслон этой безудержной эксплуатации нашего российского легковерия.

Права ли наша церковь? Да, права.

Но ведь Российская Конституция - не формальный документ. В ее статьях отражена вся глубина взаимоотношений человека и общества.

Имеет ли право государство вмешиваться и диктовать, во что верить, во что не верить? Нет, не имеет. В кого мы превращаем таким образом наших граждан? В послушных овец?