Читать интересную книгу Леди-босс - Дарья Истомина

— Да не сунется он сюда! Вот увидишь, кого-нибудь вместо себя на переговоры откомандирует. Он сейчас не тебя, он меня трухает. Ребяток моих! Почуял, что я колпак над ним ставлю, хвост за собой чувствует… Уже уходил пару раз, и довольно удачно.

— И долго он за собой ваши хвосты таскать будет?

— Как выйдет. А пока возьми вот это.

Он протянул мне наплечную полукобуру из мягкой белой кожи. Полукобура была пуста, и я удивилась, на кой она мне.

Но он лишь загадочно ухмыльнулся:

— Увидишь!

Зазвенел звонок к началу рабочего дня, и мне принесли корзину цветов, десятка три кремовых свежих роз с воткнутой открыткой — от персонала банка "Славянка "Т".

И началось! На меня накатил вал приветствий и поздравлений, из которых явствовало, что меня уважают, обожают и искренне любят в основном совершенно неизвестные мне персоны, как физические, так и юридические лица, компании, фирмы, фирмочки и даже кое-какие редакции. Прежде всего — как женщину. Лавина обрушилась телеграфно, по факсам, которые дымились от перегрузок, телефонно, в виде посыльных и курьеров, которые перли и перли цветы и подарки. Все это напоминало мне роскошные похороны. Словесные загогулины в мой адрес смахивали на некрологи. В открытках писалось, что я добра, прекрасна внешне и внутренне и вообще наделена такими достоинствами, достигнув которых можно было и впрямь спокойно откидывать копыта. Поскольку человечество меня уже просто не имеет права забыть.

Кабинет под завязку был забит цветами всех видов, от развратно-разверстых орхидей до целомудренных лилий. Была даже пара кактусов в керамических горшках. В кабинете устоялся запах земли и сырости, в этом и впрямь было что-то могильное. Во всяком случае, гроб с молодым еще телом Л. Басаргиной (ныне Туманской) смотрелся бы здесь гораздо естественнее, чем полуоглоушенная особа, которая всерьез начинала подумывать о том, как бы поделикатнее, не обидев никого, смыться.

Но все это было еще терпимо, если бы не поздравители, которые сочли необходимым приветствовать меня вживую. Элга, конечно, все предвидела — в углу кабинета была выставлена сверхмощная батарея праздничного пойла, от джина до горилки с перцем, цимлянского и анжуйского, мельхиоровые лохани с колотым льдом и бокалы.

Это предназначалось для особ клюкающих. Но зачем она заготовила коробки с шоколадом и всякие игрушки, включая несколько плейеров, я поняла, когда в кабинет вторглась делегация из четверых детишек — двух мальчиков и двух девочек — в сопровождении веселого молодого дебила в цирковой униформе, со шнурами аксельбантов, значками, эмблемами и погончиками, в пилотке с изображением двуглавого орла. Дети тоже были упакованы во что-то похожее. Оказывается, это были скауты из какого-то детского клуба, который опекала прежняя Туманская. Их предводитель свистнул в свисток, дети встали, вытянув руки по швам, и запели песенку на английском. В приветственном спиче их вожак (между прочим, точь-в-точь мой пионервожатый из лагерных времен) ненавязчиво напомнил, что обещанный Викентьевной бильярд, два компьютера и музыкальные инструменты для кантри-оркестра детским клубом еще не получены. В ответной речи я пообещала все на этот счет выяснить. Они мне подарили чучело совы (очевидно, как символ мудрости), получили свои конфеты и плейеры и, отсалютовав деревянными посохами, промаршировали прочь.

Но это было только начало. Двери в приемную уже не закрывали, и я с ужасом видела, как там разоблачаются, перекуривают и переговариваются какие-то незнакомые джентльмены стандартно-елового типа, одинаковые, как кегли. В типовых костюмах и галстуках, оснащенные тоже типовыми часиками «картье», не расстававшиеся с чемоданчиками ноутбуков даже в праздник, лощеные, воспитанные и безразлично-любезные, они исполняли некий затверженный ритуал. Нечего и пытаться было отличить, к примеру, представителя авиакомпании «Трансаэро» от владельца салона компьютерной техники с Таганки. Ясно было, что все они собирались, тоже одинаково, припасть к моим стопам.

Запомнились какие-то декоративные казаки, в низких сапожках, шароварах с лампасами и картинных фуражках, с саблями и при нагайках. Они обращались ко мне почему-то «Мамо!», целовали в плечико, крякали, тяпнув, и все благодарили за какие-то деньги, которые отслюнила им когда-то в какое-то землячество Викентьевна, и выражали надежду, что теперь уже я не забуду про возрождение некоего конного завода на Кубани.

Еще прорезался знойный темнолицый тип с орлиным шнобелем, говоривший с бакинским акцентом и с ходу приклеившийся своими жгучими маслинами к моим коленкам и декольтушке. Я до сих пор не могу вспомнить, кто он такой, но он потряс меня количеством золота, которым был оснащен. Мало того что у него была сияющая золотом пасть, витые браслеты на обеих руках, золотые четки длиной с приличную змею, которые он все время перебирал, на его блейзере были золотые, величиной с пельмени, пуговицы, портсигар, из которого он извлек сигарету с золотым обрезом, отливал червонно, и даже спичечница, в которую он прятал коробок спичек, была золотой. Он источал желтое сияние, как истукан древних ацтеков, и оставил в презент корзину потрясающих громадных гранатов, терпко-сладких и сочившихся темно-алым, как кровь, соком. В этом человеке было что-то людоедское. Я спросила Элгу, кто он такой, она не знала.

В генерал-лейтенанте милиции, которого почтительно сопровождал Чичерюкин, ничего загадочного не было. Он был в штатском, что мне понравилось. Огромная башка куполом возносилась над его мощными плечами. Лобешник у него был почти что сократовский — было понятно, что насчет количества мозговых извилин у него полный порядок. В его одежде было что-то артистическое. Светлый пиджак в крапинку, шейный платочек, вельветовые брюки, белоснежные манжеты с хорошими запонками охватывали его запястья. Он курил трубку, как Шерлок Холмс, слегка косолапил, как комиссар Мегрэ, и следил за своей внешностью, как месье Эркюль Пуаро. Я чуть не всхлипнула, когда уловила аромат голландского трубочного табака в смеси с «Данхиллом» — то же курил и Сим-Сим. Он приложился к моей ручке, сказал, что министерство, которое он представляет, всегда высоко ценило деловую дружбу с корпорацией Туманских и надеется на продолжение этой традиции, и вручил мне презент — в черной коробке на мягкой подложке небольшой, похожий на игрушку, пистолетик (позже я выяснила, тяжелый, будто налитый ртутью). Пистолетик, как он мне объяснил, был немецкий, реквизированный на таможне в Шереметьеве, новенький. Название у него было смешное, что-то вроде «лилипута». И я решила, что он у меня будет «Малышок». К пистолетику прилагались две коробки патронов, по сорок восемь штук в упаковке, свидетельство о том, что отныне он принадлежит мне, и разрешение на ношение оружия.

Мне стало понятно, почему Михайлыч подарил мне полукобуру.

— Стрелять умеете? — спросил генерал.

— С этим у нее порядок, — заверил его Чичерюкин.

— Поосторожнее только. Эта штучка кусачая. Он пригубил водочки и отчалил.

— С чего это от них такие радости, от этих ментов? — полюбопытствовала я.

— Будет нужно, и бронетранспортер подгонят, — усмехнулся Михайлыч. — С гаубицей… Если прижмет, я могу и ОМОН задействовать. Если будет нужно…

— Не поняла.

— В отличие от тебя, Лизавета, Туманские были понятливые, — сказал Чичерюкин. — Они все просчитали еще лет десять назад. Когда к ним «братки»

Начали присматриваться. Прямых наездов они избежали — в смысле никому не отстегивали от навара положенный за «крышу» процент. Но предложения любви и дружбы поступали от солнцевских, кунцевских, южные товарищи тоже липли… Меня тогда еще в деле не было, знаю из рассказов. Викентьевна понимала — отстегивать все одно нужно, куда от этого денешься? Вся Россия делится, оседлали… Все помечено. Так уж лучше ментуре давать. Какие-никакие законы, а они за ментов. Ты тоже еще не одну платежку подпишешь…

— Кому? Вот ему?! — изумилась я.

— Ну, все не так примитивно и грубо. Ты хотя бы представляешь, что такое нормальный мент сегодня?

— Не забыла еще. Дубинкой по кумполу, сапогом под задницу и мордой в стенку!..

— Все бывает, чего уж… — вздохнул он. — Только сама прикинь: служба — собаке не пожелаешь… Жалованье державное — курам на смех. А если еще и семью кормит? А если — на пенсию вытуривают? По возрасту или изношенности? А если его, бедолагу, на боевом посту прирезали или пристрелили и папа с мамой без кормильца остаются? Так что есть, само собой, такие общественные фонды — для ветеранов, скажем, для семей, которые своих родных службе отдали и получают — шиш. Они же нищие, из бюджета, тоже нищего, клюют. А тут живые деньги От тех, у кого много денег. Все чинно и благородно. Любовь, дружба, и по мозгам тем, кто конвенцию нарушить вздумает. Взаимопонимание. Ферштеен?

В общем, я, конечно, «ферштеен», только что-то Михайлыч опять недоговаривал. Если все так распрекрасно, почему он с Кеном осторожничает? Или у Тимура Хакимовича есть своя «крыша»?