тяжело вздохнув, спросил у Гродненского, председателя Крайисполкома:
— Гродненский! Скажи, это кто такой? – И указал глазами на Сеню Сурикова, который, не переводя духа, работал лопатой.
— То товарищ Суриков... – пояснил Гродненский.
— А кто Суриков?
— Из Крайплана. Референт. Ты же, Озолинь, и дал указание направить его в Крайплан. В соответствии с разнарядкой...
— Зайдет ко мне. Пусть зайдет.
После посещения товарища Озолиня Сеня Суриков стал заметно молчаливее. И, только если вопрос заходил об оппозиции, тут Сеня не молчал, не проходило ни одного собрания, ни одного заседания президиума Крайкома, чтобы Суриков не заговорил об оппозиции и о необходимости самой жестокой борьбы с ней.
Товарищ Прохин должен был останавливать Сурикова, прерывать его: «Это, товарищ Суриков, очень серьезно, но об этом в другом месте!»
А Лазарев-то? Демократ-то?
Теперь, когда его не стало, он вспоминался, как живой, и даже, более того, в каких-то подробностях и качествах, которые при жизни его и заметны-то, кажется, не были.
Так вот, демократ, оказывается, был диктатором, такого во всем Крайисполкоме, во всех отделах нельзя было сыскать!
Чтобы Лазарев от кого-нибудь что-то требовал, а его бы требования не были выполнены? Такого не могло быть!
Чтобы Лазарев пригрозил кому-то увольнением с работы, понижением в должности и в окладе, а потом угрозу не выполнил?
И партячейка в Крайплане была, и женячейка была, и комсомольская была ячейка, и профсоюз – все свободно, заинтересованно и детально обсуждали вопросы найма-увольнения, повышения и снижения служащих в должностях, а все равно вопрос решался ими так, как поставил его Лазарев. Хотя на Лазарева в этих обсуждениях никто не ссылался, имени его никто не упоминал, а вот надо же!
Хотя бы и Сеня Суриков, да разве бы при Лазареве он на заседаниях президиума позволил себе говорить о чем-либо другом, кроме вопросов повестки дня? Хотя бы и об оппозиции?
А вот Прохин, бывший чекист, человек суровый, немногословный, Сеню хотя и прерывал, а все-таки слушал, а Сеня, хоть его и прерывали, говорил и говорил.
И это не только к Сене Сурикову относилось – без Лазарева, без его необременительного диктаторства Крайплан понемногу становился чуть ли не обыкновенным отделом Крайисполкома, уравнивался с другими в своем значении и авторитете.
Лазарев кого считал нужным, того и вызывал на заседания президиума: директоров краевых трестов, председателей акционерных обществ, начальника Сибопса из Омска и Упбезосибири – Управления по безопасности плавания по северным морям из Тобольска, вызывал в уважительной, правда, форме («Желательно ваше присутствие»), но никому и в голову не приходило уклониться от приглашения. Регулярно посещал заседания Крайплана и предкрайисполкома товарищ Гродненский. Теперь по приглашению Прохина чаще всего приходили не руководители учреждений, а их заместители, иногда заместители заместителей, приходили нередко с запозданием, а уходили без разрешения, если только считали свое присутствие лишним: «Никак не могу оставаться дальше... Тем более что мой вопрос уже рассмотрен».
Лазарев, тот ответил бы так: «Вам полезно познакомиться с общими задачами края!» Прохин же пожимал плечами, иногда говорил: «Мне кажется, вы напрасно уходите...»
В то же время к Прохину, нынешнему и. о. председателя Крайплана, аппарат привык быстро. С Прохиным было проще, не стало того, иной раз и непосильного напряжения, с которым работал сам и которого требовал от других Лазарев.
Что греха таить, кое с кем Лазарев позволял себе играть словно кошка с мышкой, две-три фразы он то и дело позволял себе бросить на испытание ума и догадливость собеседника. А Прохин? Прохин нынче никаких таких фраз-вопросов или выражений лица себе не позволял... Легче, легче было с Прохиным, Корнилов и тот заметил – легче! Но Лазарева-то все-таки не было. Нет, не было.
А что было уж совершенно неожиданным: Лидия Григорьевна Прохина, супруга и. о. председателя, первая подошла к Корнилову во дворе крайплановских жилых домов и неуверенно, робко даже пригласила на «чашечку чая». «И Александрович тоже будет рад видеть вас у нас...» «Александрович» надо было понимать так: сам Анатолий Александрович Прохин.
Лидию Григорьевну Корнилов и видел-то редко и как-то невнимательно. Заметил только, что смех у нее был кратким, торопливым, что иногда она замирала, будто прислушивалась к чему-то неслышному, и тогда вся ее стройная, высокая, сухая фигура с небольшой головкой на длинной шее, с плотно, волосок к волоску уложенной прической как бы деревенела. Но это были только секунды, одна, другая, не больше, потом Лидия Григорьевна двигалась снова – резко, быстро, по-мужски.
Впрочем, все это могло Корнилову лишь казаться, он видел ее редко. Она работала в какой-то кооперации в отделе найма и увольнения. То есть она работала с кадрами, а это требовало времени да времени, глаз да глаз – кооперация, всем известно, кем только, каким чуждым элементом не была засорена!
Еще достопримечательность семьи Прохиных – у них была домработница по имени Груня, пожилая, смуглая, полная и когда-то, видимо, очень красивая, хотя и с заячьей губой женщина.
Никто из крайплановцев домработниц не имел, одни только Прохины, хотя они и были бездетны.
Говорили, был у них сынок Ванечка, очень слабенький здоровьем, он умер.
Не очень-то хотелось Корнилову «чашечки чая», но тут случилось, что Прохин попросил занести ему домой бумаги по КИС в выходной день, отказаться было неудобно, вот он и оказался в гостях.
В небольшой двухкомнатной квартире чистота была стерильная, на круглом столе с белоснежной скатеркой стояли чашечки, крохотные, чуть побольше кофейных, и самовар, на самоварной конфорке чайник. Этот был пузатым и ярко расписанным синими и красными цветами.
Груня, чуть пошевеливая заячьей губой, разливает чай по чашечкам и угадывает любое твое намерение – только взглянешь на вазочку с печеньем, она уже подвигает вазочку к тебе. Наливая чай, в упор смотрит гостю в лицо – угадывает, чтобы получилось по желанию, не слишком крепко и не слишком жидко. Говорить Груне ничего не надо, ни слова, только чуть кивнуть, подать знак, и она нальет гостю чай не густой, не жидкий, не холодный и не слишком горячий, какой надо.
Проходит десять минут, двадцать, полчаса, Корнилов погружается в чудеса чаепития, в этот почти священный обряд, к которому он был приглашен Лидией Григорьевной.
Через полчаса все-таки кое-что определилось в разговоре, Ванечка определился, сынок Прохиных, который умер.
Они оба, Лидия Григорьевна и Анатолий Александрович, в ту пору работали в одном учреждении, с утра до ночи