Читать интересную книгу Сталинград - Энтони Бивор

Командир 221-й стрелковой дивизии, например, не только не имел никакой информации о дислокации и силах противника, но даже не знал точно, к какой армии относится его соединение. 1 сентября он приказал разведывательной роте, разбившись на группы по 10 человек, установить, где же все-таки находятся немцы. Верхом на взятых у местных жителей лошадях солдаты направились на юг через железнодорожную линию Сталинград—Саратов. Следом за ними двинулись главные силы. Внезапно дивизию обнаружили немецкие самолеты, возвращавшиеся после бомбежки. Часть двухмоторных Ме-110 отделилась от группы и стала обстреливать противника из пулеметов, а остальные вернулись на аэродром, чтобы пополнить боезапас. Обернулись они быстро, но дивизия уже успела рассредоточиться.

Разведывательные группы вернулись, заметив впереди немецкие части, однако начертить для командира дивизии линию фронта они не смогли – ее просто не существовало в привычном понимании этого слова. Все были встревожены.[255] Хотя численностью пехота русских значительно превосходила противостоящие немецкие части, к ним еще не успели подойти танки и артиллерия. К тому же было очень мало противотанковых орудий.

Еще более сложная ситуация сложилась в 64-й стрелковой дивизии, выдвигавшейся на новые позиции. Авианалеты подорвали боевой дух. Кроме того, при одном из таких налетов был уничтожен полевой госпиталь. Погибло много врачей и медсестер. Раненые, доставленные в тыл, рассказывали всякие ужасы, пугая новобранцев, которым вот-вот предстояло выйти из резерва и отправиться на передовую. Солдаты начали дезертировать, сначала поодиночке, затем целыми группами.

29 августа в Сталинград, чтобы на месте ознакомиться с ситуацией, прибыл Жуков, только что назначенный первым заместителем Верховного главнокомандующего. Очень скоро он понял, что три армии, которым предстояло участвовать в операции, укомплектованы призванными из запаса уже немолодыми мужчинами и плохо вооружены. Боеприпасов не хватает, артиллерии почти нет. Жуков связался с Москвой по защищенной линии. Ему удалось убедить Сталина отложить контрнаступление на неделю. Советский вождь согласился, однако 3 сентября он узнал о немецком наступлении на западные окраины города – корпус Зейдлица соединился с 4-й танковой армией. Сталин позвонил начальнику Генерального штаба Василевскому и потребовал, чтобы ему доложили о реальном положении дел. Василевский подтвердил, что немецкие танки вошли в пригороды. Сталин взорвался: «Они что, не понимают там, что, если сдать Сталинград, юг страны будет отрезан от центра и мы уже не сможем его защитить? Там понимают или нет, что это катастрофа не только для Сталинграда?! Потеряв этот город, мы лишимся своей главной водной артерии, а вскоре и нефти!»

Василевский спокойно, но с внутренним напряжением в голосе ответил: «Все, что есть под Сталинградом боеспособного, мы подтягиваем к участкам, оказавшимся под угрозой. Думаю, что шансы отстоять город еще не потеряны».[256]

Сталин бросил трубку. Вскоре он перезвонил и продиктовал приказ Жукову: наступление должно начаться немедленно, независимо от того, все или нет дивизии развернуты и вся или нет артиллерия прибыла. «В настоящий момент промедление, – закончил он, – равносильно преступлению».[257] Действительно, Сталинград мог пасть на следующий же день. После долгого спора Жукову все-таки удалось уговорить Верховного главнокомандующего подождать еще два дня.

Трудно сказать, кто был прав, Сталин или Жуков. У Паулюса было время, чтобы усилить 16-й танковый корпус, и немецкая авиация также в полной мере воспользовалась своим преимуществом, сумев уничтожить множество целей на открытом пространстве – в степи. 1-й гвардейской армии удалось продвинуться всего на несколько километров, а 24-я была вынуждена отойти на исходные позиции. Но в любом случае это неудачное наступление отвлекло на себя резервы Паулюса в самый критический момент, когда рассеянные остатки 62-й и 64-й армий откатились к окраинам города.

Немецкие войска также понесли очень большие потери. Не меньше шести командиров батальонов были убиты всего за один день, а численный состав рот сократился до 40–50 человек.[258] (Общие потери на Восточном фронте к этому времени превысили 1 500 000 человек.) Допросы советских пленных показывали, что русские полны решимости стоять до конца. «Из нашей роты, – говорилось в одном донесении, – в живых осталось всего пять человек. Мы получили приказ ни за что не сдавать Сталинград».

Солдаты и офицеры Красной армии сражались доблестно и упорно. Они яростно защищали свою землю. «Здравствуйте, дорогие мои! – писал своим родным один боец. – С 23 августа мы постоянно ведем тяжелые бои с жестоким и коварным врагом. Командир взвода и политрук были тяжело ранены. Мне пришлось взять командование на себя. На нас надвигалось около семидесяти танков. Мы с товарищами обсудили положение и решили драться до последней капли крови. Когда танки проехали по окопам, мы забросали их гранатами и бутылками с зажигательной смесью».[259] Солдаты гордились тем, что защищают Сталинград. Они знали, что мысленно с ними вся страна. Конечно, все они прекрасно понимали, какие жестокие схватки ждут их впереди. В тот момент город обороняли меньше 40 000 человек – им и предстояло сдерживать натиск 6-й армии и 4-й танковой. Все командиры помнили, что Волга является последней линией обороны перед Уралом.[260]

В первую неделю сентября немцев переполняла уверенность в своей победе. Бои тяжелые, писал домой один солдат, «но Сталинград падет в течение ближайших нескольких дней».[261] «Как говорят наши офицеры, – делился со своими родными артиллерист 305-й пехотной дивизии, – Сталинград обязательно падет».[262] В штабе 6-й армии не скрывали торжества, когда офицер связи доложил о соединении южного крыла 51-го армейского корпуса с левым флангом 4-й танковой армии. «Кольцо вокруг Сталинграда на западном берегу Волги замкнулось!»[263] За период с 23 августа и 8 сентября – между форсированием Дона и выходом на окраины Сталинграда – 6-я армия взяла в плен 26 500 человек, уничтожила 350 артиллерийских орудий и 830 танков.

Паулюс получил письмо от полковника Вильгельма Адама, одного из офицеров своего штаба, который находился на лечении в Германии. Адам горько сожалел, что в такой исторический момент он не на фронте. «Здесь все с нетерпением ждут падения Сталинграда, – написал он своему командующему. – Хочется надеяться, что это станет переломным моментом в войне».[264]

Между тем ночи уже стали настолько холодными, что по утрам землю покрывал иней, а в брезентовых ведрах, из которых поили лошадей, вода затягивалась коркой льда. Русская зима скоро снова собиралась заявить о своих правах.

В это время мало кто из немцев видел главное препятствие, с которым предстояло столкнуться 6-й армии. Массированные бомбардировки люфтваффе не только не сломили волю неприятеля – страшные разрушения превратили город в идеальное поле смерти, которым скоро так эффективно воспользуются русские.

Часть третья

Судьбоносный город

Глава 9

«Время – это кровь»: сентябрьские бои

В первые немецкий народ узнал о Сталинграде как о военной цели из сводки о положении на Восточном фронте за 20 августа. Однако всего через две недели Гитлер, до того не желавший, чтобы его войска ввязывались в уличные бои в Москве и Ленинграде, вознамерился захватить город на Волге любой ценой.

В этом новом стремлении фюрера во что бы то ни стало овладеть Сталинградом значительную роль сыграли события на Кавказе – предположительно, главной цели вермахта второго военного лета. 7 сентября, в тот день, когда Гальдер отметил «прогресс под Сталинградом»,[265] недовольство Гитлера темпами наступления на Кавказе достигло предела. Фюрер упрямо не желал признать тот факт, что у фельдмаршала Листа не хватает сил для выполнения этой задачи. Генерал Альфред Йодль, недавно вернувшийся из штаба Листа, заметил за ужином, что военачальник только выполнял приказы ставки, то есть самого фюрера. «Это ложь!»[266] – взвизгнул Гитлер и в бешенстве покинул своих гостей. После этого, словно стремясь доказать, что его речи намеренно искажались, фюрер приказал стенографировать все, что он говорил на ежедневных совещаниях.

После триумфа в Польше, Скандинавии и во Франции Гитлер перестал принимать во внимание такую рутину, как поставки боеприпасов и горючего, а также бесперебойное обеспечение личного состава продовольствием. Он словно стоял выше обыденных требований. И данный взрыв гнева, похоже, свидетельствовал, что с психическим состоянием фюрера не все в порядке. Генерал Варлимонт, вернувшийся в ставку после недельного отсутствия, был потрясен застывшим взглядом Гитлера. Генерал подумал: «Этот человек посрамлен. Он потерял лицо и осознает, что роковая партия проиграна, Советскую Россию не удастся сокрушить».[267] Николаус фон Белов, адъютант фюрера от люфтваффе, тоже скоро понял, что ситуация полностью изменилась. «Все окружение фюрера производит удручающее впечатление. Гитлер оказался совсем один».[268]