Читать интересную книгу Чинить живых - Маилис де Керангаль

День умирал там, на западе, понемногу погружая город в темноту; девочка стояла перед родителями, чьи фигуры превратились в расплывчатые силуэты. Марианна и Шон сделали шаг; малышка не двигалась, хранила молчание, а её глаза пожирали темноту, белки глаз, словно каолин;[103] Шон подхватил дочь на руки, Марианна обняла их, — три тела сплавились в одно: закрытые веки, памятник потерпевшим кораблекрушение, установленный в порту на юге Ирландии; затем они вновь вернулись на диван, улеглись по диагонали, не разрывая кольца рук: римская триада, защищающая себя от внешнего мира; закуклились в собственном дыхании и запахе кожи: малышка пахла булочками и конфетами «Харибо»; впервые после катастрофы они ощутили, что дышат; впервые обнаружили каверну-убежище внутри собственной подавленности; и если бы кто-то тихий и незаметный приблизился к ним, подкрался на цыпочках, он услышал бы, как бьются их сердца; бьются в такт, перекачивая ту жизнь, которая ещё осталась; как суматошно эти сердца стучат, словно на их створках и клапанах разместили чувствительные датчики; как сердца эти испускают инфразвуковые волны, которые пронизывают пространство, проходят сквозь предметы, — чёткие, точные волны, устремляющиеся к Японии, к Сето-Найкай, к небольшому острову, к дикому пляжу и к деревянной хижине, в которой хранятся удары человеческих сердец, сердечные следы, собранные по всему миру, привезённые сюда теми, кто отправился в долгое путешествие; и если сердца Марианны и Шона бились в одном ритме, то сердце Лу барабанило быстрее, — именно поэтому она первая не выдержала, приподнялась, лоб покрыт испариной, и выпалила: почему мы сидим в темноте? Проворный котёнок, малышка выскользнула из родительских объятий и вихрем промчалась по комнате, зажигая все лампы, одну за другой; потом она развернулась к маме с папой и объявила: я хочу есть.

Телефоны не прекращали пиликать, сигнализируя о том, что в них множатся сообщения и неотвеченные звонки; теперь необходимо продумать, что говорить, как сообщить страшную новость, — ещё одно испытание, Марианна вышла на балкон, она так и не сняла пальто, закурила сигарету, напомнила себе, что надо позвонить, узнать, как дела у Криса и Йохана, взялась за мобильный и обнаружила пропущенный вызов Жюльетты; Марианна растерялась: она не знала, как поступить, что сделать; она боялась заговорить и услышать голос; боялась, что слова застрянут в горле, потому что Жюльетта — это особый случай… Симон представил её в прошлом декабре, представил неохотно; в среду мадам Лимбр вернулась домой раньше обычного и обнаружила их на кухне; он не сказал «моя мама», нет, но представил их друг другу: Жюльетта — Марианна, процедив тут же: мы уходим, но Марианна уже завела разговор с девушкой: вы учитесь в том же лицее, что и Симон? Она была ошарашена самой возможностью узнать, как выглядит юная особа, поселившаяся в сердце её сына; неординарная внешность — это изумляло, но Жюльетта нисколько не походила на ярых поклонниц пляжного отдыха: хрупкое телосложение, отсутствие груди и странная мордашка, глаза в пол-лица, уши со множеством дырок для серёжек, щель между верхними передними резцами и светлые, словно вылинявшие, волосы, подстриженные как у Джин Сиберг в фильме «На последнем дыхании»; в тот день Жюльетта была одета в вельветовые обтягивающие джинсы бледно-розового цвета, в ярко-зелёные высокие кроссовки, в жаккардовую двойку, сверху наброшен красный плащик; Симон раздражённо-терпеливо ждал, пока его подруга ответит на все вопросы Марианны, а затем потащил её к двери, ухватив за локоть; немного позднее слово Жюльетта стало постоянным в его речи; он вставлял в его в любой рассказ, который соглашался поведать матери, что случалось весьма редко, и в итоге это имя начало соперничать с именами друзей, даже с названиями сёрфинг-спотов в Тихом океане; мальчик изменился, думала Марианна: он променял «Мак-До» на ирландский паб, пахнущий мокрой псиной; стал читать японские романы; собирать ветки, выкинутые морем на пляж; время от времени готовиться к занятиям вместе с ней, химия, физика, биология, — все эти предметы Симон щёлкал, как орехи, а вот Жюльетта в них совсем не разбиралась; по вечерам Марианна часто слышала, как сын описывает подруге все этапы формирования волны: посмотри (должно быть, он начертил схему): вот здесь зарождается волнение, и волна движется к берегу; по мере того как сокращается глубина, она становится более упругой — это называют «зоной подъёма»; именно здесь волны начинают изгибаться, иногда очень резко; затем волна достигает зоны бушевания, которая может растянуться на сотню метров, особенно если дно спота скалистое, — это point break:[104] после чего волна разбивается в зоне внутреннего сёрфинга, но продолжает двигаться к берегу; тебе всё понятно? (Должно быть, она кивает, опуская свой маленький подбородок.) И в конце заезда, если, конечно, тебе повезёт, вот здесь, на пляже, тебя ждёт девушка, такая классная девушка, в красном плаще; они разговаривали друг с другом поздно ночью, когда весь дом спал; может быть, даже шептали: я тебя люблю, сами не понимая, что говорят, но они это говорили друг другу — и это было главным: да, Жюльетта — это особый случай, потому что она — сердце Симона.

Марианна стояла на балконе, её пальцы примёрзли к металлическому ограждению. С этой высоты она могла видеть весь город, эстуарий и море. Уличные фонари с колбами, зажжёнными электрифицированными оранжевыми ампулами, выделяли шоссе, порт и прибрежную полосу, словно фломастерами; холодное пламя, создающее в небе пыльный ореол; серая пейна;[105] сигнальные огни на входе в порт в самом конце длинной насыпи; а дальше — безбрежное пространство; морская гладь, этим вечером совершенно чёрная: ни одного корабля на рейде, ни единого отблеска света; медленная, пульсирующая масса; тьма. Что станет с любовью Жюльетты в тот момент, когда сердце Симона начнёт биться в чужом теле? что станет со всем, что наполняло это сердце, со всем тем грузом, который складировался в нём со дня рождения? куда денутся взрывы радости и вспышки гнева, дружба и неприязнь, горечь и надежда, пыл и страсть Симона, его серьёзные и нежные чувства? что станет с теми мощнейшими электрическими импульсами, которые оживляли это сердце, когда приближалась волна? что станет с этим наполненным, даже переполненным сердцем — the heart is fuii? Марианна окинула взглядом двор; неподвижные сосны; отдалённые лесные поросли; машины, припаркованные у тротуара; окна домов напротив, изливавшие в темноту тёплый, живой свет: красные отблески гостиных и жёлтые — кухонь, топаз, шафран, мимоза и самая яркая неаполитанская жёлтая за грязными стёклами; зелёный прямоугольник газона на люминесцентном стадионе; скоро наступит время воскресного ужина — у всех разная еда; у них — самообслуживание и поднос к телевизору: гренки, блины, варёные яйца — ритуал, означающий, что воскресным вечером Марианна ничего не готовила; затем они голосовали, что будут смотреть: футбол или фильм; воскресными вечерами они всегда смотрели телевизор всей семьёй — профиль Симона выделялся в тусклом свете торшера. Марианна обернулась: Шон подошёл к балконной двери и смотрел на неё, прижав лоб к стеклу; к этому времени Лу, растянувшаяся на диване, уже уснула.

* * *

Ещё один звонок; ещё один телефон, вибрирующий на столе; ещё одна рука, тянущаяся к мобильному: её украшало золотое кольцо — широкое, матовое, со спиральной насечкой; ещё один голос, сменивший трель звонка; голос, словно пропущенный через мясорубку, — мы можем понять почему, ведь на экране мобильника высветилась надпись «Арфанг, хир.»: алло? Ещё одно известие, его ждали — это можно было прочесть по лицу женщины, взявшей трубку: волнение исказило её лицо, но потом его черты снова разгладились.

— Есть сердце. Совместимое. Бригада врачей отправится за ним немедленно. Трансплантация назначена на эту ночь. Будьте в хирургическом блоке около полуночи.

Повесив трубку, женщина начала задыхаться. Она повернулась к единственному окну в комнате и стала вставать, чтобы открыть его; оперлась обеими руками о письменный стол, чтобы подняться: три следующих шага дались с трудом — а сколько усилий ещё понадобится, чтобы повернуть шпингалет. За рамой притаилась зима — застывшее, полупрозрачное, ледяное панно. Оно впитало в себя звенящий уличный шум, ставший приглушённым, словно вечерний гул в провинциальном городе; нейтрализовало скрип надземного метро, тормозящего на входе у станции Шевалере; сцапало запахи и швырнуло в лицо охапку замёрзшего воздуха, холодная, липкая плёнка; женщина вздрогнула, медленно перевела взгляд на другую сторону бульвара Венсана Ориоля и остановила глаза на окнах здания напротив: именно там находилось кардиологическое отделение госпиталя Питье-Сальпетриер, которое она посетила три дня назад для очередного обследования, показавшего, что состояние её сердца существенно ухудшилось; после этого кардиолог дал заявку в Биомедицинское агентство, чтобы его пациентку внесли в список реципиентов, нуждающихся в срочной трансплантации: в листе ожидания её имя должно стоять одним из первых. Она подумала о том, что в данную минуту всё ещё жива, и сказала себе: я спасена, я буду жить; она говорила себе: а вот чья-то жизнь прервалась самым жестоким образом; она повторяла: сейчас, этой ночью; она пробовала на вкус полученное известие; она хотела, чтобы настоящее не кончалось, чтобы оно стало инертным; она говорила себе: я смертна.