Читать интересную книгу Сельва не любит чужих - Лев Вершинин

Воистину достойные подношения принес Дгобози! Давно не видала Великая Мать мурга столь жирного, и нгая столь голенастого, а грбе, толстошеяя птица снегов, распростерла крылья так, что иной незнающий принял бы ее с первого взгляда за г'ог'ию, хищноклювый ужас небес…

Удачлив Дгобози, щедр! Как не помочь такому? — Встань, сын мужчины, — с довольным видом кивнула старуха. — Негоже тебе, быстроногому, преклонять колени надолго, неладно тебе, остроглазому, упирать очи в траву! Да будут благосклонны к тебе живущие в Выси, ибо чтишь ты дряхлость и почитаешь седины, и пусть отпрыски иолда твоего будут почтительны к тебе, Дгобози, в пору твоего увядания, как нынче уважителен ты. Я же в меру скромных сил своих не откажу тебе, исполню, о чем просишь…

Подчиняясь властному жесту худенькой ладошки, светлокожий охотник почти незаметным движением переменил позу: вот, миг тому еще почти лежал он ничком, а вот уже и сидит, поджав ноги, недвижный и бесстрастный, и только лохматые перья слегка покачиваются над головою, колеблемые ласковым восточным ветерком.

Он ждал. Ждать пришлось недолго.

Уже облаченная в одежды, назначенные для малых гаданий, Великая Мать явилась из зева пещеры, позвякивая десятками тонких медных браслетов, в пору юности плотно облегавших предплечья, а ныне бессильно спадающих к запястьям; голову ее теперь прикрывала маленькая шапочка, плетенная из высушенных побегов молодой травы нгундуни; в ночь, когда розовая луна сменяет синюю, такая трава вскрикивает и выбрасывает новые стебли, не зеленые, какими им надлежит быть, а ярко-желтые, словно едва вылупившийся цыпленок. Жутко кричит трава, и так ядовита она в этот редкий час, что любой, коснувшись, сокращает жизнь свою ровно на день. Но стоит дня жизни желтая нгундуни, ибо шапочка, сработанная из нее, защищает вопрошающего Высь от подсказок демонов лживых…

— Дай! — протянула руку к юноше Великая Мать, ничего не поясняя, ибо пояснений не требовалось. И Дгобози покорно чиркнул себя по запястью, выпустив на свет струйку темно-алой влаги тела.

— Т'тах! — повелительно крикнула Великая Мать, и тугая струя покорно увяла, а ранка сморщилась, и совсем немного свежей крови осталось в пригоршне старой женщины, окрашивая в багрянец пять иньи, гадальных костей из прозрачно-серого горного хрусталя.

— К-ках! — гортанно вскрикнув, Великая Мать плюнула себе в ладонь, смешав кровь со слюной и жидкой жвачкой из лающих ягод, и то, что было в ладони, вскипело, закрыв от взоров иньи, а когда улеглось кипение, ладонь была суха, а шестигранники приобрели серебристый оттенок.

— Думай, сын мужчины, — плавно вращая перед собой сжатым кулаком, Мэйли произносила слова ясно и отчетливо, но губы ее, сжатые в ниточку, не шевелились. — Думай, думай, думай! Что ты увидишь, ты не поймешь, что ты услышишь, тебе не узнать; воля высших кладет предел знанию смертных, но священные иньи знают все, кроме того, что ведомо лишь одному из всех, великому Тха-Он-гуа…

То чуть приподнимаясь, то становясь глуше, плелась-сплеталась цепь наговорных слов, усыпляющая внимание демонов, охраняющих лаз в нору грядущих событий.

— Думай, сын мужчины, думай!

Морщинистое лицо старухи неестественно побледнело, и синие круги, намалеванные на впалых щеках, казались черными, будто птенцы птицы грбе после трех раз по пять дней жизни.

— Йо'йо-йоооооо' й'Тха'анг'Онгуа!

Уродливо искривив лицо, прокричала последнее из заклинаний Великая Мать, а затем резко вскинула руку к Выси, одновременно разжимая пальцы. Пять прозрачно-серебристых капель взлетели высоко-высоко, рассыпались в воздухе и, собравшись воедино, вернулись в подставленную ладонь.

— Т'тти!

Подслеповато щурясь, старуха внимательно разглядывала иньи, поднесенные близко-близко к ослабевшим за годы труда глазам. Потом губы ее дрогнули, ноздри гневно раздулись, и в голосе зазвучало негодование.

— Ты! Двали! Нельзя тебе думать о таком!

— Мне — можно, — упрямо насупившись, откликнулся юноша, — я — Дгобози, сын Къяндъ'я г'ге Нхузи, потомок Предка, разве ты забыла, Мэйли?

Он был прав. А старуха, напуганная кощунственными мыслями вопрошающего, и впрямь забыла то, чего нельзя забывать хранящим обычаи. Нет дггеббузи для потомков Красного Ветра, даже строжайшие из запретов не связывают мужчин и женщин из рода дгаамвами; Дгобози же из тех немногих, в чьих жилах течет кровь Предка, наичистокровнейший; от младшего сына Ветра-Пращура тянется линия его дедов, и только вождь, капля от чресел старшего сына Ветра, превосходит юношу благородством.

По лицу Великой Матери пробежала тень. Двали он или не давали, но юнец посрамил старуху. Поймал ее на забывчивости. Стоит ему обмолвиться словом кому-то из длинноязыких женщин, и среди людей дгаа побежит слух о том, что-де Мэйли излишне стара, тело ее устало жить и не пора ли помочь травнице? Не пришло ли время отблагодарить ее за долгую службу народу дгаа быстрым и легким уходом?..

Нет, этого Мэйли не хотела. Как ни сладок мед в голубых редколесьях Выси, она еще не утомилась ходить по исполненной тягот и страданий Тверди, она еще может быть полезна племени, и память подводит ее редко!

— Не скрывай от меня то, что можно знать, Великая Мать Мэйли, — вкрадчиво и почтительно попросил юноша. — Это поможет мне забыть то, о чем знать не надо…

Напряженный лик старухи разгладился. Она и сама была когда-то молода, и ее добивались многие, но немногим позволяла юная Мэйли-нггу, девочка Мэйли, доставлять ей наслаждение в густой траве, входя через разрешенное. Ей ли, помнящей о жгучем пламени, что пылает в глазах жаждущего, не понять упорство храброго и разумного Дгобози?

— Дай! — голосом, вновь приобретшим силу, приказала Великая Мать, указывая на чашу, стоящую поодаль.

Дгобози повиновался.

— Йло!

Первая иньи, помеченная двумя линиями, взбулькнув, утонула в прозрачной воде, заполняющей чашу. Пусть длинное станет коротким!

— Ила!

Вторая иньи, несущая крест, последовала за первой. Пусть туманное станет ясным!

— Илу!

Третья иньи, хранящая тройной круг, ушла под воду. Пусть далекое станет близким!

— Йлэ!

Четвертая иньи, испятнанная звездами, разбросала пузырьки по колеблющейся глади. Пусть неявное станет явным!

— Или!

Последний шестигранник, сверкнув серебряной брызгой, упал в воду громко, словно причмокнул.

Пусть уснут на время демоны лживые, пусть пропустят вопрошающего в грядущее духи прямосердые!

— Смотри! — резко вскрикнула Великая Мать.

И Дгобози поспешно наклонился над чашей, жадно вглядываясь в быстро мутнеющую влагу; она сейчас серебрилась, словно пропитанная лунным сиянием, и туманилась, будто десятки десятков незримых паучков суетились по донцу и стенкам сосуда, все гуще и гуще переплетая паутиновые сети.

Все напряженнее становилось склоненное над каменной гадальной чашей лицо двали. Все резче заострялись черты. С каждым мгновением юный охотник делался все более похожим на яркоглазую г'ог'ию, терпеливо высматривающую с недостижимых высот ничего не подозревающую добычу. Там, в подергивающейся, шелестящей воде священного ключа Лламмввати ГгеТью, Несущего Знание, творилось нечто, заставившее юного Дгобози превратиться в хищника, жаждущего убийств…

—Нет!

Отшатнувшись, словно в лицо ему улыбнулась сама Ваарг-Таанга, сын Къяндъ'я г'ге Нхузи, Собирающего Головы, с трудом удержал равновесие, и лишь случайность помогла ему избежать позорного для воина дгаа падения на заднее место; губы его подергивались и кривились, на обострившихся скулах плясали желваки… Он по-прежнему походил на ужас небес, но эта г'ог'ия не была опасна, она бессильно билась на Тверди, пытаясь взмахнуть перебитым крылом.

— Агх… Агх… Кхха-а…

Дгобози захлебывался, словно в груди его воздух превратился в травяной кляп, и этот кляп никак не желал выходить наружу, он давил и душил, исторгая из распахнутого рта комки густой слюны и невнятные всхлипы.

Baaрг-Таанга и впрямь подбиралась к нему.

— Ило! Ила! Илу! Йлэ! Или! — скрючив пальцы, Великая Мать вцепилась в ничто, раздирая его в лохмотья, и лицо ее помолодело от напряжения. — Ийяйя вван'гр'гийя, Хха!

Ничто не поддавалось. Оно тянулось, вырывалось из рук, оно никак не желало оставлять в покое подпрыгивающую на измятой траве птицу.

— Ак'койа т'таВаанг-Н'гур-анъяньи!!

Упряма безликая, но и на нее есть управа. Если услышит мольбу слепой брат ее, Ваанг-H'ryp, если пожелает откликнуться и если еще не исчислены дни того, кто пойман в сети Ваарг-Таанги, тогда придет он и успокоит сестру…

— Иойо! Иойэ! Ак'койа мме дденгели!

Хрустнуло ничто, треснуло под крепкими ногтями травницы, и невнятное, неразборчиво-успокаивающее бормотание вместе с холодноватым порывом ветра пробежало над поляной, всколыхнув ветви. Прекратив щебетать, притихли птицы в высоких кронах. Змеиное шипение откликнулось ветру, оно явилось ниоткуда и шелестело, словно возражая уговорам, сперва настойчиво, угрожающе, потом — тише, словно бы с сомнением, и еще тише, будто соглашаясь…