– Откуда вам это известно?
– Да так, люди говорят, – смутился Константин.
– Кто именно говорит?..
Домработница Лидия Анисимовна Чарнецкая, служившая Мейерхольдам уже седьмой год, пробыла в больнице около недели и потом приехала в Балашиху. Но через два-три дня на дачу явился вооруженный наряд, и женщину под конвоем увезли на Лубянку. О ней не было ни слуху ни духу около трех месяцев. Потом она вернулась. Неузнаваемая, вся черная, глаз не поднимала. Сказала только, что ей ни о чем нельзя говорить. Быстро собрала вещи и уехала на родину, в Витебск. Сгинул и дворник Сарыков, который на одном из допросов сдуру ляпнул, что видел тем самым утром, как двое незнакомых людей, которые удалялись от их дома, сели в поджидавшую их черную «эмку».
Слухов по поводу убийства Райх по Москве блуждало множество. Ей и при жизни к ним было не привыкать. После ареста Мейерхольда Зинаиду Николаевну преследовал злой шепоток: «Демоническая женщина… Играючи разрушила жизни двух гениальных мужчин. И Есенина, и Мейерхольда…»
Кумушки говорили, что негодяи якобы выкололи Зинаиде глаза, ведь всем же известно, что в момент смерти зрачки жертвы способны, как фотоаппарат, зафиксировать увиденное в последнее мгновение, а значит – и лица своих убийц. Болтали, что Зинаиду Николаевну изнасиловали то ли перед убийством, то ли уже умирающую… Некоторые были уверены, что убийство Райх – дело рук антисемитов. Но их урезонивали: Зинаида Николаевна из немцев…
Когда следствие было закончено и наконец поступило разрешение похоронить убитую, Николаю Андреевичу Райху позвонил Москвин, народный артист, депутат Верховного Совета СССР, и сухо сказал: «Общественность отказывается хоронить вашу дочь…»
– Я похороню сам, – сказал гордый Райх. – Об одном прошу вас: остановить выселение детей из квартиры. Требуют, чтобы они немедленно…
В ответ Райх услышал:
– Я считаю, что выселяют правильно.
Гроб с телом Зинаиды Николаевны разрешили завезти домой из института Склифосовского ровно на полчаса.
«В назначенный час у подъезда на Брюсовском, – рассказывала Татьяна Есенина, – встали в две шеренги молодые люди в одинаковой штатской одежде и никого не пускали, кроме своих. Они же сопровождали нас на кладбище и стояли у открытой могилы…» Зинаиду Николаевну похоронили на Ваганьковском, неподалеку от могилы отца ее детей, Сергея Есенина. В гробу она лежала в черном бархатном платье Дамы с камелиями.
«То, что все кончено, доходит до меня в редкие минуты, – писала Таня своей подруге Мирэль Шагинян, – я пишу тебе и ничего не сознаю и не понимаю. У меня в голове что-то спуталось, и я не могу связать своей мамы со всем, что произошло, и в те редкие минуты я понимаю не умом, а каким-то инстинктом… Дедушка говорит, пусть каждый несет свой крест, но Мейерхольд говорил, что он верит в свою звезду, и я теперь ничего не понимаю… Я очень спокойна, и Костя хорошо себя держит, я только кричала, когда надо было поцеловать, потому что я сразу поняла, что это неправда. У меня в мозгу сейчас заросло, какие-то отверстия, где все можно связать друг с другом… Скажи мне ты – трусы и сволочи – это одно и то же, или нет?.. Я буду гнать всех, кто в эти дни был в Москве…»
Навестивший запретную могилу на сороковины музыкант Николай Выговский скажет: «Каждый из нас, зрителей, терял ее лично, но вот на слова ее игру не переложить: в ней была духовная, мелодическая сила, излучающая особый свет».
А несчастный Мейерхольд примерно в те же дни на допросе во внутренней тюрьме НКВД дополнял свои прежние признательные показания: «Я скрыл от следствия одно важное обстоятельство. Я являюсь еще и агентом японской разведки. А завербовал меня Секи Сано, который работал в моем театре в качестве режиссера-стажера с 1933 по 1937 год…»
Сидевшие в соседних камерах другие «троцкисты» уточняли обстоятельства «изменнической деятельности» режиссера. Журналист Михаил Кольцов заявлял, что Мейерхольд был одним из осведомителей французского разведчика Вожеле. Писатель Исаак Бабель причислял Всеволода Эмильевича к антисоветской организации. Профсоюзный деятель Яков Боярский напоминал, что «именно он готовил режиссерский план массового действа к 300-летию дома Романовых. Позже он солидаризировался с Троцким и вместе с ним защищал Есенина. Пагубно влияет на Мейерхольда его жена актриса Зинаида Райх. Дошло до того, что однажды нарком просвещения Бубнов был вынужден вызвать ее к себе и сделать внушение, объяснив, как сильно она своим поведением вредит Мейерхольду…».
* * *
С квартирой Мейерхольдов вопрос решался фантастически быстро. Уполномоченные сорвали все печати, распахнули двери и велели вывозить имущество, включая уже описанное.
21-летней Тане с мужем и с годовалым сыном разрешили жить на даче. Костю на первых порах приютила Анна Романовна Изряднова. Он вспоминал о ней: «Удивительной чистоты женщина, удивительной скромности. После того, как я остался один, Анна Романовна приняла в моей судьбе большое участие. В довоенном 1940 и 1941 годах она всячески помогала мне – подкармливала меня в трудные студенческие времена. А позднее, когда я был на фронте, неоднократно присылала посылки с папиросами, табаком, теплыми вещами».
После Косте все же выделили комнатку в коммунальной квартире в Замоскворечье, где-то на Зацепе. Для студента, решили, с головой хватит. Главным образом Константина беспокоила сохранность его футбольного архива, всех многочисленных гроссбухов, испещренных цифрами, фамилиями, фактами, сравнительными таблицами, вырезок из старых газет и журналов, стопок разлинованных тетрадей. Когда удалось вывезти все до последнего листочка, он, неузнаваемо сумрачный, подавленный, растерянный из-за случившегося, впервые улыбнулся.
Татьяна же в те тревожные дни лихорадочно занималась спасением основной части мейерхольдовского архива – письмами, документами, фотографиями, стенограммами, публикациями, рукописями и пр. Все это правдами и неправдами удалось утаить от следователей и спрятать в Балашихе. Однако угроза сохранности бумаг все же оставалась. Татьяна обратилась за помощью к верному другу семьи Сергею Михайловичу Эйзенштейну. Гениальный кинорежиссер позже сам не мог объяснить, откуда у него неожиданно проснулись такие способности к «конспиративной» работе. Во всяком случае, в своем дневнике под названием «Сокровище» он так шифровал «операцию» по передаче ему на даче в Кратове архивных материалов Мейерхольда-Райх: «Тогда, когда все кругом мертво и перемешалось. С черного хода. Под крышей. Частью под навесом – над задним крыльцом. Частью в пространстве между скатом крыши и перекрытием кладовой. То самое – ради чего я приехал по зову девушки с синими кругами под глазами. Жарко, как в пекле, на этом получердаке, куда возможно проникнуть, лишь частично отодрав обшивку из досок. С неудержимой резвостью всесокрушения это делает шофер мой Леша Гадов. Рыжая пыль лениво колеблется над сизыми мертвыми папками. Лучи сквозь щели да мухи – они играют над этими грудами бумаги.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});