— А нет у вас такого старика, который бы работал со Сталин и говорил бы про Сталин по-другому? — неожиданно обратилась она ко мне, подойдя к машине.
— Все, кто работал со Сталиным и встречался с ним, будут говорить о нем, как Бичиго. Других мнений нет. Плохо говорят о нем те, кто его в глаза не видел.
Мартина задумалась.
— Мне надо, чтобы говорили о его ошибки! — досадно пробормотала она.
— Какие ошибки? Что за постановка вопроса? Какое мы имеем право судить о своих родителях, которых мы не выбирали? О своей истории, которая творилась без нас? Какая она есть, такая и есть. Она уже состоялась, уже написана набело. В ней нельзя искать никаких ошибок. Она была, есть и будет. В ней ничего нельзя вычеркивать, исправлять или корректировать. Над ней нельзя смеяться и глумиться, ее нельзя проклинать или прикрашивать. Она — данность, как небо, как земля…
— Хорошо, — согласилась англичанка. — Тогда, если можно, встретимся еще с один человек, который знал Сталин, да?
— Да. Я договорился с виночерпием Сталина. Он самый молодой из моих стариков и даже еще работает. Ему всего восемьдесят шесть лет, и для Погребного и Эгнаташвили он просто Павлик. Он нередко заходит ко мне, да и я дома у него бывал. Замечательный, веселый старик. В винах как бог разбирается. Был со Сталиным в Тегеране на конференции. Видел Черчилля и Рузвельта.
— Очень хорошо. Давайте послезавтра в двенадцать часов.
— Договорились.
Павел Михайлович Русишвили рассказал о своих впечатлениях после встреч со Сталиным, о том, насколько был прост в общении с людьми Иосиф Виссарионович. Когда речь зашла о репрессиях, он искренне, положа руку на сердце, клялся.
— Я не знаю, поверите мне или нет, — убеждал он англичанку, — но в тридцатые и сороковые годы я слыхом не слыхивал о каких бы то ни было репрессиях, о том, что кого-то арестовали за политические убеждения. Не было такого. Это потом стали говорить, после смерти Сталина. Клянусь вам, никто из близких мне людей, из окружения по работе и быту никогда не заговаривал об этом. Может, мне повезло и меня миновала какая-то страшная тень эпохи, а может, должность моя была не такой уж важной и значительной, но ни намеком, ни каким-то еще едва уловимым чутьем я не почувствовал в своей жизни угрозы для себя. Может быть, еще и потому, что я честно и добросовестно выполнял свой долг и свою работу, а может, очень чутко чувствовал ситуацию и не лез туда, где меня могли просто-напросто подставить. Об одном таком случае я рассказывал Владимиру Михайловичу, когда меня Власик хотел назначить заведующим главным винно-водочным складом Кремля. Тогда я деликатно отказался, сославшись на плохое здоровье, потому что понимал, что перед генералами и маршалами мне, капитану госбезопасности, не устоять, а подставить меня они могли как дважды два.
Вспоминая военный период, Павел Михайлович заговорил о Якове Джугашвили, которого знал лично и даже был дружен с ним, ибо они были почти ровесниками.
— Как он все-таки попал в плен? — спросила Мартина.
— По результатам последних писательских и журналистских расследований, — ответил я, — там было предательство, и немцы просто-напросто его выкрали.
— Но почему Сталин не поменял свой родной сын? — сокрушалась Балашова. — Неужели ему сын так дорог был нет?
— Якова он очень любил, но государство и доверие своих людей ему были дороже, — ответил я, — в отличие от Хрущева. Вот вам два типа советских лидеров. Дело в том, что и у Хрущева была аналогичная ситуация с сыном Леонидом от первого брака. Он тоже был на фронте и тоже офицер, но при этом страшный картежник и пьяница. А хуже всего — еще и подонок. Излюбленным его занятием было следующее. Проигравшему ему в карты офицеру он ставил на голову винную бутылку и стрелял в нее из нагана. Вот такие «невинные» забавы, одна из которых кончилась тем, что он, залив глаза, всадил пулю не в бутылку, а в голову товарища и попал под трибунал. Хрущев прибежал к Сталину просить за него. Кстати, такими развлечениями увлекались и некоторые немецкие офицеры. Только их подопытными были военнопленные. Так вот, Сталин спросил у первого секретаря ЦК КП(б) Украины и члена Военного совета одного из фронтов: «Вы ходатайствуете о своем сыне как член Политбюро или как отец?»— «Как отец», — взмолился Хрущев. «А вы думали о том отце, сына которого убил ваш сын? Что он скажет?»
Поскольку Сталин был коллективным президентом, а не диктатором, как любят сейчас утверждать, дело сына Хрущева рассмотрели на Политбюро. Леонида разжаловали в рядовые и отправили в штрафбат. Вскоре он оказался в плену, и немцы стали использовать его в прифронтовой зоне, как сына члена Политбюро. Он неоднократно выступал по радио, агитируя бойцов Красной Армии сдаваться в плен. Это было уже чересчур, и Сталин дал указание начальнику Центрального штаба партизанского движения П. К. Пономаренко выкрасть его у немцев. Когда Сталину доложили, что его приказ выполнен и партизаны ждут самолет для отправки Леонида в Москву, то он ответил: «Не надо рисковать еще одним офицером. Судите его на месте». Леонид Хрущев был расстрелян как изменник Родины в расположении одного из партизанских отрядов. Я думаю, что именно тогда Хрущев затаил злобу на Сталина и стал мстить ему даже мертвому. А Яков не предал ни отца, ни свой народ, и отец, как больно ему ни было, пожертвовал сыном ради победы над проклятым врагом.
— Но семья это самое дорогое, что есть! — воскликнула Мартина. — Вот вы бы поменяли свой сын, если он был в плен, будь на месте Сталин?
— Я бы сделал как Сталин.
— Я бы тоже, — поддержал меня Павел Михайлович.
— Удивительные вы, русские, — усмехнулась англичанка.
А я вспомнил утреннюю передачу Би-би-си на русском языке, в которой говорили, что на сто тысяч зарегистрированных браков в год в сегодняшней Англии приходится сто пятьдесят тысяч разводов и большинство англичанок предпочитает вовсе не вступать в брак, а иметь хорошую работу и рожать ребенка, от кого им захочется. Вот до чего довела поголовная эмансипация. И по этой статистике половина, а то и две трети детей в Англии живут без отцов. И это у них называется «семья дороже всего»! Хотелось бы спросить у Мартины, есть ли у нее муж или ребенок. Да как-то было не совсем тактично. Бог с ними, с англичанками. Им нас не понять. А после ее отъезда я и вовсе утвердился в мысли, что им даже себя не понять.
Приложение
От автора
Как известно, Хрущев, объявивший войну культу Сталина, решил увязать убийство Кирова со всеми последующими политическими процессами 1936–1937 гг. Небезынтересно в связи с этим познакомиться с закрытым письмом ЦК ВКП(б) по поводу убийства С. М. Кирова «О террористической деятельности троцкистско-зиновьевского контрреволюционного блока», со статьей современного историка Эрика Котляра «Выстрел в Смольном в 1934 году», с малоизвестным письмом Сталина (октябрь 1936 года), с речью И. В. Сталина на расширенном заседании Военного совета при Наркоме обороны 2 июня 1937 года и со статьей историка Александра Рослякова «Раскрытый заговор».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});