Читать интересную книгу Земля и Небо (Часть 1) - Леонид Костомаров

-- Не твоя, -- говорю, -- забота, я тебе не мать -- понукать меня...

Он притих, есть стал. Я главное сказал:

-- Попрощайся с Васькой, отдаю его...

Вытащил наконец я страдальца. Володька увидел ногу эту его железную -аж кусок у него изо рта выпал.

Васька будто застеснялся ноги своей инвалидской, клюнул меня за то, что допек я его.

-- Как... отдаешь? -- Сынка снова пряник уронил.

Рассказал я про предложение майора.

-- Опять Мамочка этот? -- Сынка не понял, что тот добра хотел.

-- Молчи, -- говорю, -- прав он, или заберет да сбережет, или пристрелят здесь нашего ворона.

Смотрю, поверил, взял Ваську осторожно, ногу-костыль оглядел.

-- Оба, -- говорит, -- мы теперь с тобой на костылях... -- печально так говорит. -- Ну я-то оклемаюсь, а ты... -- слеза прямо на глазах навернулась.

Подул ему на холку, в глаза, рассматривал, словно прощался...

-- Вся зона практически уже про него знает, Сынка... -- говорю я ему. -- а прапора сейчас знаешь какие...

-- А назад прилетит?

Приятно было это слышать, даже чуть улыбнулся, незаметно для Сынки.

-- Думаю тоже об этом. Прошлый раз майору не дался в руки... Думал я, умная птица, а дура, не понимает, что пристрелить могут...

Тут Васька оглянулся на меня и так посмотрел, что у меня не было в этот миг сомнений, что он -- понял. Отвернулся к Сынке, чуть каркнул, застыл у него на руках, обиженный. Ишь ты...

НЕБО. ВОРОН

Слушать это, согласитесь, милостивые государи, товарищи и господа, неприятно. При этих словах в мой адрес у меня было вполне естественное желание взмыть вверх и более не приземляться около этого экземпляра -Воронцова Ивана Максимовича...

Вообще, положение мое столь двусмысленно, что впору выть, как это делает с досады волк. Пожалуйста, могут и дураком обозвать, и усомниться даже в моих умственных способностях... А я должен за все это платить лишь верностью, кротостью нрава и послушанием... Так у кого судьба жестче, Иван Максимович?! У вас, все ж услышанного, или у меня, все деяния которого для людей будут сокрыты навсегда -- и за них получу я в лучшем случае еще одну железную ногу... или свинцовую пулю...

БОЛЬНИЦА. ЛЕБЕДУШКИН

Смотрю, рана-то уже у ворона зажила, срастаться стало мясо с протезиком. И больно на это смотреть, и смешно видеть, как он, как генерал игрушечный или пират какой, ковыляет -- тук-тук по скамейке. Умора -- и плакать хочется.

-- Только вот при тебе и стал прыгать, все боялся. А сегодня первый день на полигон прилетел. Груз я ему не привязываю, слаб он еще. Да и решил вообще завязать с этим делом, пусть по-хорошему уйдет на волю... -- Батя совсем грустный был, растерянный. -- А сейчас мед все жрет да молоко попивает. Вчера пару селедок сожрал, и хоть бы хны. Будет жить. Ладно, -совсем погрустнел, -- прощайтесь, пойдем, майор ждет...

-- Куда ж его? -- спрашиваю, а сам последний раз прижал ворона, тот аж заурчал, как кот, в надежде, что хоть я не дам его в обиду, не отдам дурному погоннику Мамочке.

-- Он завтра катит в область, вот и отвезет в лес. За двести километров, -- быстро проговорил Батя, сгреб Ваську, отнял буквально у меня его. -- Все, Сынка, выздоравливай, а мы попёхаем.

Нес он инвалида, а тот озирался по сторонам, ничего не понимая, дурилка. Я заметил: Батя потух, не побрит, одет как-то неряшливо, хотя всегда очень привередливо относился он к своему внешнему виду. Глаза усталые, скулы сведены... ох, Батя, Батя...

ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ

Тянулось больничное время для Лебедушкина медленно и сонно. Только вечерние притчи Ивана Ивановича о своих скитаниях по Руси, когда был зрячим, развевали ненадолго хандру.

Сначала было интересно наблюдать, как по три раза на дню ссорились-мирились из-за любого пустяка слепые. Иваныч в пух и прах разбивал в словесных перепалках тяжеловесного на язык, медлительного Клеста, и тот, насупясь, сдавался и замолкал -- надолго, до утра. Удивляло и то странное обстоятельство, что самый противный контролер Зоны, Шакалов, каждый раз после возвращения с работы зэков заходил к слепым и оставлял каждому на кровати по нескольку пачек сигарет с фильтром. Изымал их Шакалов при обыске, и тем самым они становились как бы ничьи. В местном ларьке такой шик, как сигареты с фильтром, не продавался, значит, проносились они с воли. Почему столь щедрым был к ним черствый с виду прапорщик, выяснить так и не удалось: слепцы молчали как немые...

Уже неделя прошла после этапирования ворона лично Медведевым, и однажды после обеда, выйдя погулять в тихий час, не поверил Володька своим глазам: в окружении серых ворон на тополях сидел их... Васька. Отдельно от всех, на крайнем дереве.

Вороны строптиво каркали, разглядывая чужака, а тот на них ноль внимания. Володька хотел было крикнуть, но не успел: ворон -- а это был, наверное, все же Васька -- вспорхнул и полетел в сторону вышки, на запретку. Серое воронье проводило его недружелюбным карканьем... На следующий день Лебедушкин уговорил выписать его на амбулаторное лечение.

-- Ты здесь хоть манку с маслом поел бы, -- заметил врач Павел Антонович. -- Выписать всегда успеем.

-- Спасибо, -- пожал плечами Лебедушкин, -- мне надо, серьезно... Спасибо. И так отъелся, -- чуть стеснительно заметил он. -- Если не побрезгуете, на свадьбу позову, как освобожусь... вместе попляшем...

Врач оглядел его, вздохнул. Вообще он был странный человек, этот похожий на чеховских персонажей не только бородкой своею доктор. Сказывали, что у него были два сына, и погибли они в мирное время, и с тех пор он ужасно переменился и стал для всех зэков очень добр, за что имел частые неприятности в штабе.

-- Хорошо, -- улыбнулся он. -- Все зажило у вас, можете жить, любить, ну вообще... все.

Да что у него это "все"? Вкалывай от зари до отбоя -- вот и "все", вся наша забота...

-- Жизнь большая, -- заметил мягко врач Павел Антонович, -- вам жить еще долго... В футбол играть, дачу строить... детей заводить. Вы только не делайте дурных поступков, Володя, -- серьезно сказал он. -- Вы не представляете, сколь прекрасна жизнь... и без денег, и без проказ дурных. Просто жизнь...

Володька слушал открыв рот, с ним давно так не говорили...

Батю не видел после последнего его прихода: закрыли доступ в санчасть. Кто-то пронес анашу, и больные, обкурившись, решили собрать сахар для браги. Не доигравшую брагу и пыльцу конопли извлекли при обыске из-под половицы, прапорщик обратил внимание, что та чуть оторвана. Капитан Волков налетел как вихрь, более всех обвинил Казарина, который был в доле с соседями. Вообще, бурду не успели зэки и попробовать, и дальнейшее свое лечение вся компания продолжила в штрафном изоляторе.

Когда шмон и разборки утихли, Альбатрос резюмировал:

-- Мамочку я знаю уж восьмой год. Волков, пройдоха, пургу метет, нагрубит, нашумит, но его можно вокруг пальца обвести. А вот Мамочка посложнее... Он только один раз может поверить, обманешь -- труба...

-- Так уж прямо и труба? -- засомневался Володька.

Альбатрос кхекнул недовольно, не стал более спорить.

-- Ладно, Володя, тебе с ним жить -- мне уходить. Я тебе свое мнение сказал.

-- Ну не обижайся, деда, -- взял его за руку Лебедушкин.

Слепой отошел от доброй Володькиной интонации, вообще отходчивый был человек, не злился понапрасну.

-- Был вот у него случай, моих слов в подтверждение... -- присел Иван Иваныч на кровать, принял свою обычную "баечную" позу.

В палате сразу наступила тишина, даже храпевший Сойкин примолк во сне.

-- Проводил он раз политинформацию, это уж года четыре назад было... Ну и вот, зэк один у нас был, шебутной парень, Бекас кликуха, херсонский, вор был на загляденье, щипач. И вот этот Бекас просится у Мамочки в туалет, живот, мол, прихватило. Ну тот -- иди, а Бекас уже изготовил ключ от кабинета Мамочки. Вот пройдоха, -- улыбнулся Альбатрос. И все заулыбались сметливости незнакомого Бекаса. -- Открыл он, значит, кабинет Мамочки, быстренько облачился в его пальтухан с погонами, шапку, все честь по чести. И попылил к вахте -- Мамочка вроде домой к жинке спешит! -- засмеялся тут уже слепой в голос. И был смех подхвачен благодарными слушателями, особенно дурным Казариным, заржавшим во всю глотку. -- Он рассчитал все точно: осень поздняя стояла, Зона пустая, все на политинформации, а на вахте как раз стояли новобранцы, салажня...

Альбатрос чуть прервался, будто оглядывая притихших своих слушателей, чуть повел головой, улыбнулся.

-- Еще надо сказать, что Бекас был даже чуть похож на Мамочку и обычно подражал его голосу -- пугал дневального. И движения его имитировал, такой был клоун -- умора... Вот потому совершенно спокойно прошел он на вахту, и...

Все напряглись, открыв рты.

Альбатрос же сунул руку под подушку, поискал курево, кряхтя, стал чиркать спичками, разглядывая собаку на пачке сигарет "Лайка", которые звали тут "Портрет тещи".

-- Сволочь же ты, деда... -- беззлобно, почти любовно произнес изнывающий от ожидания продолжения Казарин.

Альбатрос неспешно закурил, с удовольствием выпустил дым, прокашлялся и продолжил: