Читать интересную книгу Кирза и лира - Владислав Вишневский

Сержант, этакий увалень-здоровяк, спортивный, подтянутый, недавний выпускник сержантской школы, с красной повязкой на рукаве, сидит, развалившись на подоконнике, курит в форточку. Опершись локтями на колени, покачивая широко разведенными ногами, покрикивая, обучает солдат драить краны и раковины. Работа у молодых уже идет по-третьему кругу. Несколько человек опять моют стены, другие — по одному человеку на кран — с усердием вновь трут желтые краны. Третья часть солдат усиленно трёт кое-где побитую эмаль раковин, другие — кафель, по одному солдату на квадратный метр. Помещение до краев заполнено шумом с энтузиазмом работающего большого подневольного коллектива, занятого непроизводительным, но ответственным и важным трудом.

Увидев дневального, дежурный, вытянув шею, вопрошающе замирает. Ну? Не глядя, ткнув сигарету во влажный кафель, выбрасывает ее в форточку. Так же, механически, глянув на наручные часы, соскакивает с подоконника.

— Товарищ сержант, — на всякий случай издалека — чем дальше от рук сержанта, тем себе здоровее — сквозь шум уборки, начинает дневальный…

— Ну? Обход! — Догадывается дежурный.

— Нет, — извиняюще успокаивает дневальный. — Товарищ старший лейтенант сказали, чтоб вы не проспали.

— Чего-о? Кто это «не проспали»! Ты, что ли? — передразнивает сержант своего помощника. Перешагивает через вёдра, стараясь не наступать в море воды на полу. — Пошли, олух. — Приказывает. — А вы, недоделанные, работайте давайте, работайте. И чтоб через десять минут у меня всё тут блестело, как у кота яйца, понятно? Приду принимать… — тоном, не предвещающим ничего хорошего, обещает сержант, — душу вытрясу. А ты, мешок, — давай на тумбочку, — командует дневальному. — Да запр-равься ты… бля… штаны подтяни. И не вздумай там, на тумбочке, сидеть у меня. Понял? Вали. — Подталкивает в спину. Потом, вспомнив, добавляет. — И когда придут проверяющие, не вздумай у меня орать во все горло — «рота, смирно, дежурный, на выход!» Понял?

— Так точно! — громко старается помощник.

— Не ор-ри, я сказал, — замахиваясь, морщится сержант.

— Так точно. — Привычно уже резко втянув голову в плечи и непроизвольно — автоматически — вильнув всем корпусом в сторону, сдавленным голосом отвечает дневальный.

— Вот так вот. Вали на место… — миролюбиво заканчивает сержант.

В туалете, в курительной комнате — большой пустой комнате, в центре которой под пепельницу-плевательницу приспособлена обрезанная на три четверти железная бочка с приваренными для переноски ручками, заполненная почти доверху песком — в коридорах, учебных классах, на лестницах — везде моют и что-нибудь трут молодые солдаты. Где уже по третьему разу, где по второму, где и более…

На корточках, на четвереньках, где стоя, оперевшись на стену, с разной степенью засыпания — везде трут. Воды не жалеют — неопытные! Действительно, воды и мыла вокруг очень и очень много. Полы трут щетками и скребками. «Скреби, я говорю, чтоб блестел у меня, как котовые яйца», требует сержант. Вот, опять эти, понимаешь, котовые яйца. Прямо ключ какой-то к боеспособности армии, и только!

И вообще, нарядчикам еще много чего нужно успеть сделать-переделать до обхода, и пока совсем уж не раскисли. Дежурный быстро обходит всю территорию. Опытным взором замечает невидимые простым глазом огрехи. Возмущенно-вдохновляюще покрикивая, вновь и вновь заставляет там и здесь что-то переделывать. Оставшись после нагоняя одни, солдаты, чуть успокоившись, снова начинают бороться с дремотой, клюют носами, оскальзываются на ровном месте, мимо ведра макают грязными тряпками — спят на ходу.

Но главная, черновая работа, пожалуй, уже и сделана, оглядываясь вокруг, замечает дежурный. Основную грязь уже вымели. Остальное — так, мелочи. И суточный наряд может легко доделать… «Ну спят, сопляки, просто в наглую… Ты смотри, а! Отпустить, что ли?» — лениво размышляет сержант.

— Эй, ты! Заснул? Тр-ри давай лучше, тебе говор-рят, три. — Набрасывается ещё по инерции. «Ладно, всё равно толку от них уже нет. На ходу спят». Вслух грозно рычит. — Так, все-ем… Протер-реть всё насухо. Через пять минут буду пр-ринимать!

Спит рота. Спит.

В спальном помещении тепло. Душный воздух соединил в себе высыхающие портянки, запах кирзовых сапог, сапожный крем; запахи множества потных тел; изредка когда громкие, когда с претензией на музыкальность, естественные звуки неконтролируемого во сне физиологического отправления человеческого организма, увеличивая пряность атмосферы. Всё это вместе — запахи и звуки — придают воздушной среде казармы своеобразный, с разной степенью насыщенности, непередаваемо пикантный армейский казарменный аромат. К этому добавляется запах хлорки из туалета, когда сильный, когда слабый, в зависимости от направления сквозняка в казарме. И всегда стойкие запахи пыли и влажной уборки.

Спит учебная рота. Спит.

За окнами ночь. За стенами казармы сыплет снег. Легкий пушистый снежок. Первый в этом году. Нежно укрывает собой голые, некрасивые уже ветки деревьев, серые крыши домов, зданий, всяких гражданских и негражданских сооружений. Щедро засыпает дороги, мокрые лужи, грязные морщинистые поля… Белое одеяло выравнивает всё вокруг, сглаживает, прячет малоприятное по внешним результатам вмешательство человека в среду своего проживания. Снежную работу дополняет осторожный ветерок, который помогает правильно распределить белое одеяло по этой безобразной земной поверхности. Легкий морозец надёжно схватывает, по-своему цементирует эту влажную ситуацию — молодец он, старается! Луна, изредка появляясь из-за облаков, как строгий ответственный дежурный, зорко контролирует общее состояние дел: «Ну, как вы тут? Как тут у вас, внизу, всё нормально?»

Коротко тренькнул телефон на тумбочке дневального.

Дзинькнул, и умолк.

Дневальный, от неожиданности чуть не упав, просыпаясь, испуганно подскакивает, хватает трубку. Дунув в неё, предусмотрительно прикрыв рукой — рота спит! — срывающимся хриплым шёпотом докладывает: «Дневальный треть…», тут же замолкает, видимо, его там прервали. Далее, по мере поступления важной военной информации, лицо у него вытягивается, а глаза становятся круглыми. Судорожно сглотнув, кивает головой, шёпотом добавляет: «Есть!» Двумя руками аккуратно кладет прыгающую в руках трубку на рычаг, растерянно замирает над ней. Секунду приходя в себя — как ТАКОЕ докладывать?! — раздумывает, затем осторожно выглядывает в коридор. Размышления дневального прерывает выскочивший из туалета сержант.

У сержанта уши и днем, и ночью, тоже работают в экстремальном режиме восприятия жизненно важных армейских звуков. Они чутко, в любой ситуации, ловят голоса и шаги командиров и начальников, телефонные звонки, сообщения и тому подобное. В общем, его уши сами по себе знают что фиксировать. И на этот раз они его не подвели. Хоть он и находился чёрт-те где от телефона — не так уж и чёрте где, — в туалете — но его треньканье мгновенно различил. А кто может сейчас звонить? Конечно, помдеж по штабу или по полку, тоже сержант, свой человек. А зачем они ночью звонят, беспокоят, не знаете? Эх, вы! Знайте, этот звонок своевременно и спасительно предупреждает: «К вам, долб… то есть остолопы долбанные — это можно и опустить, здесь могут быть несущественные взаимозаменяемые варианты — идет проверяющий. Встречайте начальство!»

На этом моменте можно бы чуть остановиться, оценить, осмыслить, так сказать прелесть ситуации… А действительно, какая всё же полезная и нужная, эта неувядаемая армейская выручалочка — вовремя предупреждающий телефонный звонок! Сколько жизней, сколько судеб спас, поднял на недосягаемые армейские, например, высоты такой вот важный, нужный, вовремя вякнувший, предупредительный звонок. И этим тоже сильна наша армия — ещё как! Да только ли армия!.. Своим единством, товарищеским плечом и взаимовыручкой. А если б не позвонил, не предупредил? О-о!.. Страшно представить, порой, последствия!.. Тьфу, тьфу, тьфу!

Расшифровав этот важный для себя знак, сержант, огорченно бросив своё экстренное дело на полдороге, соскочил с туалетного очка. Спешно застёгивая штаны и оправляя гимнастерку, ещё с кольцом ремня на шее, нервно выскакивает из туалета как раз вовремя — навстречу дневальному.

Дневальный, которому ещё не приходилось бывать в такой сложной ситуации — ой, что-то будет! — от страха и ужаса не мог говорить. Причем, не столько от резкого неожиданного треньканья в сонной тишине казармы, сколько от содержания тех слов и того тона, каким донесла трубка свое важное экстренное сообщение. Той армейской ненормативной лексикой можно было напрочь вывести из строя даже очень тренированного врага, наверное целый его взвод, не то что этого, совсем еще зеленого солдата. Те слова дежурного почти парализовали… По одному только виду поняв всё без слов, сержант резко махнул рукой: