Кровотечение есть, довольно сильное, но не из артерии. Кто у вас медик? Доктор, фельдшер? Ты? Ну давай, парень, работай, если надо — я помогу. Что у вас там в аптечках? Это противошоковое? Всё, уже понял, да тут и неграмотный поймёт — картинки. Ну да, ну да — внутривенно. Я сделаю, ты пока бинтуй.
Есть три вещи, которыми не устаёшь любоваться: как горит огонь, как течёт вода и как санитар перевязывает раненного, блин, в самое неудобное для перевязки место…
Я держу, а ты под него протаскивай. Понял, да? Молоток.
Все три навылет, что не может не радовать. Но крови потерял парень много, и совсем мы её не остановим, и что делать? Молиться, конечно.
Ну всё уже, всё. Оставь пару бинтов, нам ещё идти и идти.
Очнулся? Хе, ребята, он очнулся. Хорошие у вас противошоковые.
Не мешало бы и нам чего-нибудь подобного, Паша, где там твоя фляжка? Да потому что я видел. О, вот это я понимаю — щирость. Семьсот пятьдесят, наверное? Ну и мои триста пятьдесят… давайте, гауптман, присоединяйтесь сами и ребятам скажите: поскольку мы в Зоне, приём спиртного в малых дозах строго обязателен…
Конечно, никакой пьянки быть не могло, какая пьянка в Зоне, да и что такое литр даже семидесятиградусного на восемь здоровенных мужиков только что из боя? Хлопнули, выдохнули… и нет литра. А чтобы ночь не тянулась совсем уж бесконечно (а ведь она могла!), гауптман (Франц Шаффхаузер, геноссе, для тебя — просто Франц!) играл на губных гармониках что-то очень-очень знакомое, щемящее, давнее…
Юре хотелось отодвинуть упавшую лестницу и проверить подвал, но в лестнице было, наверное, больше тонны веса, и в этом узком коридорчике к ней было не подступиться; Юра походил вокруг, попинал — и решил остаться в неведении. Ну, бюрер. Дохлый бюрер. Видел на картинках.
Надо только не забыть сообщить по сети, что в здании поста ГАИ подвал завален…
И едва он подумал про сеть, как ПДА у него и у Паши почти синхронно запищали. А ещё через несколько минут начало светать.
Путь до КПП почти высыпался из его памяти — по маленьким кусочкам, как осыпается мозаика. Шли, меняясь у носилок. Раненый то приходил в себя, то пропадал. Он был лейтенант, его звали то Вернер, то Вольфганг. Паша сначала пропал, потом он, хромая, плёлся в хвосте, потом хвастался перед Юрой добычей: почти килограммом «навьей икры» в полиэтиленовом пакете.
Вдруг они как-то неожиданно оказались перед воротами, им орали в мегафон что-то неразборчивое, и Юра, велев всем оставаться на месте и на всякий случай залечь, пошёл к приоткрывшейся в воротах щели, которая никак не желала приближаться, покачивалась, всплывала вверх, отбегала назад… Он всё-таки дошёл.
23
— Понятно, — сказал Светличный. — Письменный рапорт жду завтра. Ребята твои до лагеря добрались живыми, только машину угробили. Подробностей не знаю. Сейчас прими тонизирующего, садись в мой «корвет» и поезжай на базу, водителя я предупредил…
— Игорь Иванович, — перебил его Юра, — я хотел попросить…
— Догадываюсь, о чём. Тебя на базе как раз следователь ждёт.
— Следователь? — тупо переспросил Юра.
— Да. По поводу исчезновения госпожи Кутур Елены Вячеславовны. Оно?
— Да.
— Ну вот. Давай разберись со следователем, а потом обсудим остальное.
Юра нашёл зелёный побитый «корвет» Светличного, забрался в прокуренный салон, что-то сказал водителю — и уснул. Видимо, кучка таблеток и капсул, выданных ему Быстрорезом, действовала не сразу.
Да, наверное, так. Ибо через сорок минут езды не по самой ровной дороге он проснулся бодрым и необоснованно весёлым. Вернее, не весёлым, а просто дурным. Хотелось беспричинно хихикать. Над всем.
Чтобы убить эту попавшую в рот смешинку, он заглянул в столовую и быстро накидал себе чего-то в желудок. Потом пошёл искать следователя.
Следователь как будто сошёл с экрана голливудского боевика категории «Д», где фигурируют ГУЛаг, заснеженная Сибирь, медведи с балалайками, следователи НКВД в пенсне или с моноклями и в кожаных крагах и окровавленных фартуках. И хоть этот был в гражданском, Юра никак не мог отделаться от иллюзии, что одним глазом он видит одно, а другим — другое, возможно, истинное, но это другое расплывается, прячется, превращается в фон. Как было в первый миг, когда он заглянул в подвал…
В общем, следователь производил впечатление комически-гнусное. Костюмчик отутюженный, довольно дорогой, но как бы снят с убитого и не подогнан: штанины коротковаты, а рукава длинноваты; галстук цвета и консистенции сырого несвежего мяса; рубашка именно в ту мерзкую полосочку, от которой начинает рябить в глазах. Тонкая кадыкастая мелкоморщинистая шея, треугольная мордочка саблезубой крысы, розовые полупрозрачные хрящеватые ушки, безбровые и лишённые ресниц воспалённые глазки за круглыми толстыми очёчками.
— Шихметов Юрий Иванович?
— Да.
— Удостоверение предъявите, пожалуйста.
— А вы?
— Разумеется.
«Підпятий Віктор Тихонович. Міністерство внутрішніх справ України. ГУМВС України в Київській області. Департамент боротьби з кіберзлочинністю і торгівлею людьми…»
— Могу ещё показать временное удостоверение сотрудника Интерпола, — добавил Подпятый.
— Не надо, — сказал Юра и предъявил своё.
Следователь долго сличал изображение с оригиналом.
— Устал, — сказал Юра. — Только что из Зоны. Спал сорок минут.
— Был обязан убедиться. Чаю, кофе?
— Лучше не надо, сомлею. Давайте быстро к делу. Что с Алёной?
— Быстро не получится, Юрий Иванович. Придётся сначала формальности…
Формальности заняли почти полчаса.
— Итак, ваши отношения с Алёной Вячеславовной были достаточно близкие?
— Да. Я ей сделал предложение.
— Она отказала.
— Не совсем. Просто чуть позже мы поссорились. Потом я узнал, что она переехала в Отрыв, и перевёлся поближе к ней.
— С какой целью?
— Эм… Чтобы чаще встречаться.
— Вы уже помирились?
— Да.
— Когда произошли разрыв и примирение?
— Это важно?
— Да.
— Разрыв — двадцать шестого июля. Примирение — две недели назад.
— А когда вы её видели в последний раз?
— Пятнадцатого июля.
— То есть помирились вы?…
— По телефону.
— Ещё раз: с пятнадцатого июля вы Елену Вячеславовну не видели?
— Нет. Я пытался с ней встретиться, но всё время мы ухитрялись чуть-чуть разминуться.
— То есть — вот чтобы я точно понял: после пятнадцатого вы её глазами не видели?
— Не видел. Только слышал.
— Вы уверены, что разговаривали именно с ней?
— Да.
— Вы знаете, что уже можно подделать голос, манеру говорить, интонации, темы — в общем, всё? Вы проболтаете с программой всю ночь, а будете уверены, что разговариваете с женой.
— Я знаю, что такое возможно, но… В общем, тот, кто писал бы опорные темы, должен был бы знать обо мне всё.
— Это нетрудно.
— Да, но… Зачем?
— Пока не знаю. Просто отметим этот факт: последняя встреча пятнадцатого июля. Давайте перейдём к другой теме. Вы знали, чем занимается ваша невеста?
— Да.
— То есть её участие в контрабандных перевозках для вас не секрет?
— Не сразу, и узнал я об этом не от неё.
— А от кого?
— От моего прежнего начальника.
— И как вы к этому отнеслись?
— Ну, во-первых, она этим занималась не совсем по своей воле. Во-вторых, я никогда не считал контрабанду преступлением. Так, мелкое правонарушение, не более.
— Даже наркотиков?
— Нет, это отдельная тема.
— То есть перевозку наркотиков вы осуждаете?
— Осуждаю.
— Что такое «спираль», вы знаете?
— Уточните вопрос.
— Наркотическое вещество «спираль»?
— Я о нём слышал. Нечто, добываемое в Зоне. Сам дела не имел, свойств не знаю.
— Наркотик, не обнаруживаемый никакими способами. Скорее галлюциноген, но есть и другие эффекты. Правда не знаете?
— Правда.
— Врёте ведь, — сказал Подпятый. — Я всегда знаю, когда врут. А зачем врёте?…
— Этого, получается, не знаете. Я не вру. Я сказал вам то, в чём совершенно уверен. А слухи и сплетни… какой смысл?
— Подчас слухи и сплетни бывают наиболее информативными. Вам ли не знать, товарищ командир разведвзвода?
— Ну, в общем, да. Всё бывает, — сказал Юра.
— Давайте так, не под запись: вы мне слухи и сплетни, а я вам — чуть больше, нежели мне разрешили, о вашей невесте. Как обмен?
— Неравноценный, — сказал Юра. — Вряд ли я расскажу больше, чем вы и без меня знаете.
— А мы попробуем. Итак?
— Что?
— Слухи и сплетни о «спирали». Рассказывайте.
— Слухи и сплетни… Я уточнить хочу: «спираль» в список запрещённых веществ входит?
— Нет. Ещё нет. Бюрократия — штука медлительная.