Читать интересную книгу Железный Хромец - Михаил Каратеев

ГЛАВА XXIII

«Люди сходны между собою в плохом, а отличают их друг от друга только хорошие качества и степень воздержания от пороков».

Ибн–Халдун.

Вечером того же дня Витовт устроил празднество и пир в честь высоких гостей. В большой трапезной княжеского дворца, которая была невелика по своим размерам, за богато убранными столами поместилось человек семьдесят представителей высшей знати – литовской, татарской и русской. Народ попроще пировал прямо на площади перед дворцом, освещенной огромными кострами и факелами.

Тут жарились на вертелах целые туши домашних и диких животных и птиц, на столах громоздились горы нарезанного хлеба и во множестве стояли расписные глиняные чарки, а на площади, в разных местах, были расставлены бочки с вином, горилкой и медом, из которых каждый черпал, что ему было любо.

В трапезной, освещенной десятками свечей, столетние меды и дорогие вина лились рекой и царило неподдельное веселье. Радовались гости, радовались и хозяева, ибо состоявшееся соглашение было обоюдно выгодным: оно сулило и Витовту, и Тохтамышу то, к чему каждый из них стремился. Но оба они в своих затаенных мечтах шли уже гораздо дальше.

Кто бы не оказался в конце концов на московском престоле, – пусть даже Витовт, Тохтамыш в тайниках души твердо рассчитывал удержать верховную власть над Русью, в чем, если понадобится, – думал он, – ему помогут польский король и тевтонский магистр, которые вовсе не хотят чрезмерного усиления Витовта, а к тому же всегда были врагами Руси.

Витовт, в свою очередь, был уверен в том, что сделавшись при помощи Тохтамыша единым государем Литвы и Руси, он сумеет подчинить себе татарского хана и таким образом распространить свою власть на все земли Золотой и Белой Орды.

Все же в этот вечер все здесь казались искренними друзьями, и с обеих сторон было поднято много здравниц, которые Карач-мурза, нарочно посаженный между Тохтамышем и Витовтом, переводил с татарского языка на русский и наоборот.

– Диву я даюсь, слушая тебя, царевич, – обратился Витовт к Карач-мурзе, когда уже было много съедено, а еще больше выпито. – Ты по-русски говоришь, словно бы всю жизнь на Руси прожил, да и лицом на татарина не похож ни мало. И не знай я наверное, что ты родич близкий великому хану, никогда бы не поверил тому, что ты ордынец.

– Моя мать татарка, князь, а отец был русский.

– Вот оно что! Значит, в него ты и удался. Как же так случилось, что при русском отце ты стал татарином?

– Спасаясь от врагов, которые были сильнее его, пришлось ему покинуть свою отчину и искать прибежища в Белой Орде. Там он женился, там и умер, когда мне еще и году не было.

– Экое дело! А кто же он был-то, родитель твой?

– Был он князем земли Карачевской, а звали его Василием Пантелеевичем. Воровством отняли у него стол родичи его, Козельские князья, – с того все это и пошло.

– Слыхал я про тот случай, хотя и давно это было. Так ты, стало быть, из рода Карачевских князей! Как же тебе доводится князь Иван Мстиславич, что ныне сидит в Кара-чеве?

– По двоюродной ветви он мне племянник, княже.

– Добрый человек, хотя будто и ворог твой, по делам отцов, – хитровато улыбнулся Витовт, наполняя кубки себе и Карач-мурзе из стоявшей перед ним серебряной ендовы[131]. – Женат он на воспитаннице моей, Гольшанской княжне Юлиане, потому и не трогаю его пока, хотя всех иных русских князей в государстве своем я уже согнал со столов, ибо наскучили мне их свары. Земли им оставил много, но то уже не княжества, а поместья, и войска держать никому из них не позволяю. Так оно спокойней и мне, и им.

Витовт говорил правду, но объяснял ее не полностью. В первые же годы своего великого княжения на Литве он упразднил в ней почти все удельные княжества, превратив их в воеводства, поветы и волости, во главе которых отнюдь не всегда оставались бывшие князья. Но мероприятие это было вызвано вовсе не тем, что Витовту надоели распри и претензии удельных князей: приняв католичество и обязавшись, по уговору с Ягайлом, насаждать его в литовско-русских землях, он ожидал сопротивления со стороны православных князей и потому заранее постарался их по возможности обезвредить, лишив права иметь вооруженные воинские силы и обратив в простых, хотя и очень крупных, помещиков, которые оказались в подчинении у поставленных им воевод и поветовых старост. Он даже распорядился, чтобы в государственных грамотах и списках их имена писались без княжеского титула.

Князь Иван Мстиславич Карачевский находился в несколько лучшем положении, чем другие: благодаря своей женитьбе на любимице Витовта[132], он не был лишен удела и еще считался владетельным князем, хотя и был урезан в правах, подобно всем прочим русским князьям.

– Так что ты, по сути, старший в роду Карачевских князей, – продолжал Витовт, – и ныне надлежало бы тебе сидеть в Карачеве. Ну да в том было бы тебе не много корысти: в Орде ты, поди, много большим уделом во-лодеешь?

– Володел, князь, – усмехнулся Карач-мурза. – А ныне и показаться там не могу.

– Ну, о том не печалуйся! Вот побьем теперь ваших ворогов, и не только свое вернешь, а еще больше получишь.

– Да услышит тебя Аллах, князь.

– А в земле отцов своих ты когда-либо бывал? – спросил Витовт.

– Был однажды, в молодых годах, когда княжил там Святослав Титович, – ответил Карач-мурза.

– Дед князя Ивана? Ну, при нем было иное, а сейчас совсем захирел Карачев: стены пообвалились, обветшали дома, народ подевался невесть куда – поглядеть не на что! Отжили свое старые княжества, ныне уже иное идет им на смену.

Карач–мурза промолчал, хотя ему и хотелось спросить своего собеседника: почему же это старые княжества, процветавшие во времена Ольгерда, который прекратил в них усобицы, но никогда не посягал на их бытовой уклад, всего за двадцать лет, прошедших со дня его смерти, так захирели и обезлюдели?

Впрочем, спрашивать Витовта об этом, а также и о том, что именно идет теперь на смену прошлому, у Карач-мурзы не было надобности: за несколько дней до этого ему довелось беседовать с киевским епископом, от которого он знал правду. Старец горько жаловался на то, что православное население Литвы терпит все более жестокие утеснения и несправедливости, не говоря уж о том, что на смену старым русским порядкам, которые соблюдал Оль-герд, теперь пришли польские, несравненно более тяжелые для народа.

На Руси зависимый крестьянин в ту пору работал на барщину три дня в неделю, а в Польше, где свободных крестьян вообще не было, ибо все они были прикреплены к земле, принадлежавшей помещикам, барщина была доведена до пяти дней, причем зимой надо было работать одиннадцать часов в день, а летом шестнадцать. Стократ тяжелее были там и налоги, а потому неудивительно, что под гнетом всех этих перемен, разорявших население русско-литовских удельных княжеств, народ из них начал бежать в Московскую Русь или в низовые, свободные земли, где в те годы стало зарождаться вольное казачество.

– Прежде было так, – пояснил свою мысль Витовт, видя, что Карач-мурза молчит, – землей владели мелкие князья и были они друг другу истинно волками. Но потом пришли львы и передушили волков. Ныне настало время львов, царевич.

– И теперь львы будут душить друг друга? – улыбнулся Карач-мурза.

– Не токмо будут, а уже душат. Те, что послабее, погибнут, а сильные поделят власть и землю. К тому идет.

– У нас говорят: льва может победить и лисица, если найдет правильный способ.

– Так оно и есть! И одолеет не тот, у кого крепче когти и зубы, а у кого лучше голова. Ты слыхал сегодня, о чем договорились мы с ханом Тохтамышем и, должно быть, сам уразумел, что одной силой того не достигнешь: нужен и светлый разум. Коли хан, снова сев в Сарае, не заплывет жирком и не позабудет о том, что клялся мне в дружбе навеки, крепка будет его власть в землях Орды, а моя на Литве и на Руси. Ты ему близок, царевич, и коли будет нужно, укрепи его в этом, а я тебя тоже не забуду. Мало ли что может случиться у вас в Орде? Так вот, ежели придется тебе когда-нибудь плохо, приезжай прямо ко мне и в обиде не останешься. Земля твоих отцов ныне под моей властью и потому ты для меня как-никак свой. На княжение тебя не посажу, ибо покончил я с этим, но поместье дам такое, что не всякий князь у меня имеет.

– На добром слове тебе спасибо, пресветлый князь, – промолвил Карач-мурза, которому внезапно вспомнились предсказания митрополита Алексея и колдуна Ипата. – Никто не знает, что ждет его впереди. Может быть, судьба меня заставит напомнить тебе об этом великодушном обещании.

ГЛАВА XXIV

«И беша Едигуй преболе всех иних князей ордынских, лукавый и злохитрый, крепок и храбр зело, иже все царство держаша един и по своей воле царя поставляша, его же хотяща».