Читать интересную книгу Цвет мести – алый - Галина Романова

– Помощь нужна, в том самом деле, из-за которого я ушел в отпуск.

– Вона как! – Шеф неожиданно оживился, будто Вениамин предложил ему участие в увлекательной игре. – Давай диктуй, что надо!

– Где-то пасется на вольных хлебах при богатых тетушках некий Симон. Знаю, что он хороший фотограф, и еще имею его номер телефона.

– Так позвони!

– Недоступен!

– Диктуй! И жди! Попробую…

Результат его проб Вениамин получил на следующий день к обеду.

– Короче, пиши! Суворовский переулок, строение восемь, второй этаж. Там у твоего Симона студия. С обеда до вечера он почти всегда там. К ночи поближе парень выдвигается на охоту. Как тебе результат?

Горделивый клекот в голосе начальника требовал немедленной награды, и Вениамин тут же принялся его нахваливать и благодарить.

– Да ладно, не вопрос, Белов! Обращайся, если могу, помогу.

И вот тут Вениамина посетила еще одна шальная мысль – вдобавок к той, что заставила его восстановить зачеркнутый телефонный номер папика.

– Что, тоже недоступен абонент? – спросил любивший всяческие интриги начальник.

– Поначалу он ответил, но после нашего с ним нелицеприятного разговора отключился.

– А о чем вы говорили?

– Я спросил, он ответил. Ответил грубо, с угрозами.

– Да? – Начальник немного помолчал. – Может, и не стоит тогда, а, Белов? Не стоит туда лезть?

– Да я лезть-то и не желаю, просто хочу узнать, что за дядя такой авторитетный? Угрожал он нешуточно.

– Ну, ну, смотри сам, – закончил начальник уже без особого энтузиазма. – Позвоню…

Пока он пробивает номер Маринкиного любовника, сам Белов, как он решил, посетит строение номер восемь, располагавшееся в Суворовском переулке. У него не было уверенности, что его пустят дальше парадного, но все же попытаться стоило.

А Горелову он ничего не скажет, сто два процента! Уж рядом с модным фотографом бывшей жене сыщика точно не было места. Маринкиным он был знакомым, и только ее…

Глава 11

– Василий Степанович. – Услужливая физиономия водителя заглянула в дверь его кабинета. – Домой…

– Изыди! – рявкнул Гольцов, запустив в его сторону малахитовой чернильницей.

Чернильница тяжело стукнулась о дверь, оставив на ней царапину, и беззвучно шлепнулась на ковер. Гольцов взглянул на нее неприязненно. На кой черт ему купили этот малахитовый набор? Он что, перьевыми ручками пишет, что ли? Для солидности? Для форсу? Ох, понты дешевые его достали!

А с другой стороны – он ведь сам полез с растопыренными локтями и со свиным своим рылом в калашный ряд? Сам. Никто его не неволил. И жена, Татьяна, была всегда против. Всегда уговаривала его купить домик в деревне и фермерством заняться. Она хорошая была, его жена, добрая, любила его, заботилась. Никогда ничем не попрекала. Все молча сносила – и грубость его, и девок, и запои, которые нет-нет да случались. Молча, с укором глянет, когда мокрое полотенце ему с похмелья на лоб кладет, – и все. Ни слова, ни звука.

Не выдержала Танюшка лишь единожды. Это когда он с Маринкой закрутил. Да как закрутил-то! Начал с ней на людях появляться, светские вечеринки посещать. В меха начал ее наряжать, цацки покупать. Квартиру в центре снял шикарную, обещал выкупить со временем…

– А когда? – игриво улыбалась Марина, растянувшись, как породистая игривая кошка, поперек кровати.

– Вот как только полюбишь меня сильнее, так и…

Чуть было не ляпнул тогда, что узаконит их с ней блуд. Вовремя язык прикусил, вспомнив про детей и Танюшку. Пожалел их, промолчал. Хотя мысли о том, чтобы постоянно жить с Мариной, его стали посещать все чаще и чаще. Может, так и случилось бы, ушел бы он к ней. Да Танюшка не выдержала.

– Вася, я скоро умру, наверное, – сказала она ему как-то за завтраком, когда дети уже ушли из кухни.

– Что? – Он не сразу понял, привычно отгородившись от нее газетой. – Что ты сказала?

Газету он так и не убрал. Он вообще редко в последнее время смотрел на жену. Слишком уж резал глаз контраст между Маринкиной свежей молодостью и Танюшкиным увяданием.

– Я сказала, Васенька, что, наверное, скоро умру, – повторила жена чуть громче.

Гольцов скомкал газету и запулил ее в угол.

– С дуба рухнула, что ли?! – совсем не по-светски выпалил он. – С какой это хреновни ты в ящик должна сыграть, Тань? Болит у тебя что-то?

Он пригляделся к ней. Да нет, она по-прежнему выглядит. Привычно, по-домашнему. Как его верная старая жена.

– Болит, Васенька, очень болит, – кивнула она, и вдруг слезы покатились по ее щекам. – Вся душа моя нарывает от твоего паскудства, дружок! Я-то ладно, я старая. Детей жалко! Газеты читают, журналы листают, а там – ты, с этой курвой с сиськами голыми, во всю страницу! Они мне вопросы задают, а мне и ответить им нечего! Стыдно!!! До смерти стыдно! Лучше помереть, честное слово.

Он просто побелел, услышав все это. Наговорил ей кучу гадостей, смахнул какую-то посудину со стола, пригрозил в монастырь загнать и ее, и отпрысков, и уехал к Маринке. Кутили они с ней три дня, не вылезали из койки – столько же. Потом ему вдруг до смерти захотелось малосольных огурцов, которые Танюшка делала ему круглый год, и он домой поехал. А она – она какой-то другой стала. Похорошевшая, принарядившаяся, с прической, глаза подкрасила – в театр собралась с детьми.

– А огурцы? – мутно взглянул на нее Гольцов.

– Ты знаешь в своем доме все, где что лежит, ты в курсе, – улыбнулась она ему и в лоб поцеловала, успев шепнуть перед тем, как уйти: – Все, кроме меня, Васенька! Прокляну ведь! Или уйду от тебя. Детей заберу и уеду к тетке.

– В нищету? – не поверил он. – Голыми задами трясти?

– А хоть бы и так, – пожала она плечами, укутанными в норковый палантин. – Что тут в горе жить, что там… Там мы хоть паскудства твоего не увидим, ни я, ни дети. А с гадиной этой ты еще горя хлебнешь, поверь…

Гольцов со вздохом провел по лицу пятерней.

Напророчила Танюшка! Или прокляла его? Маринку вон ухандокал кто-то прямо белым днем, а ему теперь какие-то хрены на граблях названивают! И хорошо еще, что пока только они, а может ведь и кто-то посерьезнее позвонить. Сразу все грехи его молодости вспомнят. Сразу замурыжат его.

Ох, Маринка, Маринка… Упустил, распустил! После тех Танюшкиных слов он пыл-то поубавил и встречи на людях прекратил. Виделись они теперь лишь на квартире, которую он, к слову, выкупать теперь тоже не спешил. Доходили до него слухи, что мотает подолом Маринка-то. Направо и налево будто бы мотает.

Ну, он ее не осудил бы, если что. Понять такое он мог. Молодая, здоровая баба, чего ей сидеть одной и ждать, пока он соизволит ее покрыть? А он-то все реже и реже этим занимается теперь, все чаще компенсируя это деньгами.

А ведь и правда: чем реже он с ней теперь встречается, тем больше задаривает… Он боялся, что замену она ему найдет, и тогда уж он ее никогда не обнимет. А она нравилась ему, сильно нравилась! Шкодливая была, сучка, игры любила опасные. У него аж дух захватывало и сердце останавливалось от ее любовных опасных игрищ.

– Доигралась, – с горечью выдохнул Гольцов и потянулся к телефонной книжке.

Надо звонить. Как ни воротило его – кланяться уж больно не хотелось, он-то думал, что уже разогнул спину перед этим человеком, – ан нет, придется.

– Алло! Я! – пробасил Гольцов. – Помощь нужна.

– Что это вдруг? – удивился его собеседник. – Давненько ты обо мне не вспоминал. В какую лужу вляпался, Вася? Небось бабы? Они, проклятые? Угадал?

– Слыхал, что ли, уже?

– Да так… Земля-то, она ведь кругленькая. По ней слухи легко бегут, по шарику-то.

– Если слыхал, должен понимать, что я в этом никак не замешан.

– Не дурак, понимаю! Помню я твои методы! – меленько, дробненько захихикал его собеседник. – И не я один, к слову сказать, помню.

– Ну вот, если помнишь, должен понимать, что я тут ни при чем.

– А что, наехали на тебя? – удивленно воскликнул собеседник.

– Пока нет, но мало ли… – Гольцов пожевал толстыми губами, покосился на чернильницу, валявшуюся под дверью. – Ты там нажми куда надо-то, лады?

– С целью?

– Чтобы имя мое не трепали и чтоб ни один мент и носу в мой дом не вздумал сунуть! Идет?

– Это запросто, дорогой. Это запросто. Только вот стоить это тебе будет…

Гольцов закончил разговор, положил трубку и выдохнул с облегчением.

Слава богу! Слава богу, все утряслось. Деньги – фигня, не вопрос! – он заплатит. За покой свой, за покой своей семьи, за уважение детей. Главное, не вляпаться бы снова.

– Пора завязывать, Вася, с телками, пора, – просипел он, поднимаясь из кресла и выбираясь из-за стола. – Ушло твое время.

– Василий Степанович, – в крохотную щель между дверью и притолокой втиснулся сначала ботинок, потом колено водителя, а затем уж – в профиль показалась и физиономия. – Татьяна Николаевна уже три раза звонила. Мы домой едем?

– Домой-то?.. – Он опять со вздохом покосился на бесполезную чернильницу. – Только домой, Виталян, и поедем. Больше – никуда отныне! Ни-ни…