На лицах грабителей отразилась борьба между жадностью и страхом. Они смотрели с ужасом на драгоценные товары, но все же не могли оторвать от них своих крючковатых пальцев.
— Доминико, умоляю тебя именем моего брата, будь милосердным! — продолжала Беатриче, схватив его руку. — Защити синьора Сиани, если ты не хочешь, чтобы все наше семейство поклялось тебе в вечной вражде!
Самолюбие Доминико было сильно польщено. Он вырос в собственных глазах при мысли, что может покровительствовать патрицию. Выпустив руку маленькой певицы, он прошептал:
— Постараюсь, моя красавица, и докажу, что мое красноречие так же способно произвести чудеса, как и твой серебристый голос.
Джиованна между тем подошла к отцу, который при виде ее нахмурился и уже готов был разразиться упреками за то, что она решилась выйти так поздно из дому.
Но девушка опередила его и, обняв его, сказала, едва сдерживая слезы:
— Дорогой отец, сжальтесь над вашей дочерью!.. Я объясню вам после, по какому странному стечению обстоятельств я очутилась здесь… Простите мне, папа, и употребите свое влияние над этой чернью, чтобы спасти Валериано! Ваш голос имеет значение: вы знаете, как смягчать эти каменные сердца… Вас послушаются все… Сжальтесь же!
Бартоломео ди Понте тихо оттолкнул дочь и проговорил с какой-то странной и неопределенной улыбкой:
— Я отругаю тебя после, непокорная. Но ты все же будешь благодарна мне!
И он, скороговоркой обменявшись несколькими словами с далматом, обратился к толпе:
— Подождите, добрые люди! — произнес громко Бартоломео. — Мы должны поступать справедливо и дать этому патрицию возможность оправдаться в том, в чем его обвиняют. Если он докажет свою правоту, если окажется, что он не хитрит, то мы пощадим его. В противном же случае да будет на все воля Божья!
— Чего вам надо от меня? — спросил Сиани, окидывая смелым взглядом негоцианта и разъяренную толпу. — Если жизни, то она принадлежит вам уже давно, так как я поклялся посвятить ее Венеции и сдержу эту клятву.
Ропот умолк.
— Мы не разбойники, — проговорил купец. — Я верю, что ты подал нам хороший совет, и желаю от всего сердца, чтобы ему последовали. Ты был прав, говоря, что следует сжечь все вывезенное из зачумленной местности. Бери же все эти вещи, которые выброшены на наш берег бурей, и сожги их; мы же готовы помочь тебе в этом.
Толпа снова зароптала, один только далмат продолжал хранить упорное молчание.
— Вы настоящий патриот, господин Бартоломео! — воскликнул с увлечением Сиани.
— Мы устроим славный костер из всего этого хлама, — продолжал купец, — но ты должен положить на него эту иностранку: она опасна для Венеции не менее зачумленных тюков и ящиков, если прибыла вместе с ними. Тогда мы поверим тебе, что она не твоя любовница, мы освободим тебя и скажем: синьор Сиани оказал великую услугу отечеству и загладил этим все свои ошибки, сделанные им в бытность его посланником.
Услышав эти слова, толпа захлопала в ладоши, испуская радостные крики, а Сиани побледнел и сказал в ответ:
— Горе вам, морским разбойникам, если вы продолжаете безумствовать!.. Валериано Сиани не настолько низок, чтобы спасти себя ценой жизни женщины!
— Слышите, друзья мои! — обратился Бартоломео вторично к толпе. — Наш вероломный Сиани отказывается исполнить наше желание. Значит, он признает себя виновным, а эта женщина — его любовница! Теперь нечего сомневаться в этом. Она пожаловала в Венецию, чтобы повидаться с ним, и везла ему эти сокровища, цену его измены, которые правосудный Бог рассеял по морю. Да, Бог выдал нам шпионку Комнина и сокровища изменника, и мы согрешим против Него, если поверим опасности, которой угрожают нам этот патриций и его сообщница.
Пока негоциант говорил это, прекрасная невеста Валериано стояла, не двигаясь с места. Она с ужасом смотрела на своего отца, спрашивая себя мысленно: что означало такое бессердечие и неужели Бартоломео стал покорным орудием ненависти далмата против Сиани?
В это время Зоя собрала все свои силы и подползла к ногам патриция.
— Оставьте меня и позаботьтесь лучше о своей жизни: вам все равно не спасти жизнь Зои! — прошептала гречанка, устремив умоляющий взгляд на дорогое ей лицо.
— Пощадите его, — обратилась она к Бартоломео. — Его жизнь нужна Венеции! Никто лучше его не защитит вашу родину против козней Комнина и греков… Что касается меня, то я готова и даже должна умереть, чтобы не погубить всех вас… Я уже чувствую в теле зародыш этой страшной болезни, которой вы так боитесь; меня пронизывает предсмертный холод и…
— Не верьте ей, она лжет! — перебил порывисто Валериано.
— Я не лгу, — сказала Зоя. — Вы можете видеть это по моему лицу. Синьор Сиани хочет спасти меня, потому что он добр и ему трудно видеть страдания женщины. Сожгите же меня, чтобы спасти ваших жен и детей от бича Божия.
Толпа притихла. Все слушали с напряженным вниманием этот спор двух великодушных людей и ими уже начало овладевать более человеческое чувство.
— Берите же ее! — проговорил Сиани, с горькой иронией указывая на Зою. — Берите, изверги, свою жертву, она беззащитна!
Все вздрогнули и отскочили назад при этом предложении.
— А! Вы боитесь дотронуться до меня? — произнесла гречанка. — Ну, в таком случае я соберусь с силами и дотащусь сама до места вечного покоя. Но обещайте мне, что вы не взыщете с синьора Сиани за то, что он заступился за меня.
Беатриче и несколько женщин из толпы заплакали при этих словах.
— А! — воскликнул Бартоломео, взглянув на дочь, которая смотрела на него как безумная. — Сиани хотел пожертвовать Венецией ради твоей красоты, хитрая гречанка! Пусть же ослепление любви послужит ему извинением! Если он любит тебя искренно, если ты была его любовницей во время его пребывания в твоей стране и признаешься в этом, то мы не тронем его!
Зоя вспыхнула и затрепетала.
— Не лгите, Зоя, если не желаете, чтобы я проклинал вас как своего злейшего врага! — проговорил Сиани.
Бедная девушка не знала, что делать. Она окинула говорившего тоскливым взглядом, попросила мысленно Бога вдохновить ее и обратилась к Бартоломео с мольбой:
— Не вынуждайте меня делать унизительные признания, которые бросят тень не только на меня, но и на моего отца! Не забудьте, что у вас самого прекрасная и великодушная дочь!
Купец был, видимо, тронут этой мольбой, но жажда мести вытесняла из его сердца все другие чувства.
— Если хочешь спасти своего возлюбленного, то скажи всю правду, — возразил он, стараясь принять тон строгого судьи.
Зоя опустила голову, чтобы не видеть сверкающих глаз Валериано, который проговорил глухо: