Читать интересную книгу Война перед войной - Михаил Слинкин

Предназначение учебного полка — подготовка из грамотных солдат-срочников унтеров, то есть младших командиров всех мастей для сухопутных войск теперь уже Народных вооруженных сил страны. Наладить учебный процесс и призваны советские военные советники. Когда был «дележ» переводчиков, меня приставили к капитану-мотострелку. Я тихо порадовался, не только потому, что капитан производил хорошее впечатление — молодой и веселый, но и потому, что перевод обещал быть полегче — простенькие команды вроде «лечь — встать», «вперед — назад», а не какие-нибудь «казенники, лафеты, дульные тормоза и панорамы», как у артиллеристов, или «коленвалы, поршни, лыски (слово-то какое?) и форсунки», как у автомобилистов, с чем я изрядно намаялся в прошлую командировку, работая какое-то время сначала на курсах по изучению новой техники, а затем на военной фабрике, где группа офицеров осваивала устройство и особенности ремонта дизельных двигателей. Для того чтобы обеспечить качественный перевод, необходимо было не только знать всю эту специфическую лексику, главным образом терминологию, но и самому стать немного специалистом, чтобы не называть «лыску» «лысиной», отличать форсунку от форсажа, искру от впрыска и разбираться в прочей путаной технической галиматье. Тогда мои усилия в этом направлении не остались незамеченными. Как-то после очередного всенародного праздника преподаватель, к которому я был прикреплен, мучаясь утром похмельем, неожиданно оказал мне величайшее доверие, революционно изменив устоявшийся характер проведения занятий:

— Слушай, — говорит, — ты все и без меня уже знаешь, бери лекцию, читай ее сам, чего воздух дважды сотрясать, — и, жадно выпив очередной стакан воды, бухнулся на койку избавляться в одиночестве от головной боли и других нехороших последствий праздничных возлияний.

С тех пор я частенько приезжал на работу один с его заветной папочкой, в которой лежали исписанные крупным почерком листочки лекции, и пояснял группе, что у уважаемого устаза[37] недомогание, не раскрывая его причину, на что группа, покачивая из стороны в сторону головами, неизменно отзывалась сочувственно: «Вах! Вах!» А затем, елозя указкой по принципиальной схеме изучаемого узла, рассказывал о его устройстве и важнейшем значении для безотказного функционирования дизельного двигателя в условиях сухого и жаркого климата Афганистана. После чего некоторые офицеры группы начинали путаться, используя при обращении ко мне форму «господин инженер», что более почетно в местных представлениях, чем по праву положенное мне «господин переводчик».

Помимо моего советника-капитана, в учебном полку науку побеждать пехоте преподают два афганских подполковника. Оба черноволосы, усаты, смешливы, невысоки ростом, но один из них тонкий, другой толстый. В разговоре постоянно обыгрывают тему о том, что они уже старики, особенно тогда, когда со смехом удаляются справить малую нужду за бугорок, ведь кустиков в округе нет. А делают это они весьма часто. Понимаю причину их стремления в старики — людям преклонного возраста, седобородым на Востоке всегда почет, но сомневаясь, что они к данной категории относятся, спрашиваю как-то у толстого:

— Сколько вам лет?

— Тридцать пять, — отвечает.

Худой оказывается постарше, ему почти сорок. Но оба, на мой взгляд, внешне вполне могут сойти за пятидесятилетних. Тоже, в общем-то, не старики, но на Востоке свой счет времени. Приходит неожиданно мысль: «А может быть, и местные патриархи в самом деле всего лишь люди в расцвете сил, просто жизнь их, для большинства не очень-то сладкая в этой нищей стране, преждевременно состарила».

Советник мой, быстро сообразив, что при таких бравых помощниках из местных преподавателей самому можно проводить занятия лишь изредка, решает больше сил и времени уделять их организации, в том числе и на местности, которую в этих целях мы и начинаем планомерно изучать. Уже определено место для стрельбищ: здесь будем палить из автоматов и винтовок, тут — из пистолетов, а там, подальше, — из противотанковых гранатометов. В качестве цели для последних из камней сложено подобие танка: дерева для такой большой мишени не нашлось, слишком дорого, не удалось даже отыскать хворостины для обозначения ствола.

В сопровождении веселых подполковников подыскиваем местечко попросторнее для отработки засад, рейдовых действий и прочих тактических приемов, характерных для борьбы против иррегулярных формирований. Заглядываем за перевал. Подходяще — горные увалы под горизонт. Но оперативная информация не позволяет использовать эту местность в учебных целях. Там, оказывается, уже укрепились злые противники революции, как бы не наваляли ее не до конца подготовленным защитникам по первое число. Забираем правее, под соседнюю горку. Место хорошее, раздольное, но чуть ниже виднеются черные шатры кочевников-пуштунов. От них, не предвещая ничего хорошего, отделяются два серых комочка и легким галопом начинают приближаться к нам. Волкодавы голоса не подают, но мерно скачут вверх по склону. Понимаю — по нашу душу: то ли увидели, то ли почуяли посторонних. Расстегиваю кобуру, достаю пистолет. За руку придерживает толстый подполковник:

— Проще отойти в распадок, — шепчет с тревогой в голосе, — с нашими кочевниками лучше не ссориться.

Спускаемся ниже, скрываясь с глаз долой, и идем окольными путями к понравившемуся нам месту. Подбираемся к нему с другой стороны, там, где арык отделяет уже возделанные крестьянские делянки от каменистой пустоши, на которой расположились кочевники. Пользуемся случаем и, сидя на корточках, омываем лица и руки в арыке с чистой кяризной водой.[38] Поднявшись первым, обнаруживаю рядышком малолетних парламентеров — славную, но грязненькую девочку лет четырех-пяти в охранении двух мальчишек чуть постарше, таких же черноглазых, чумазых и пропахших дымом. Девчушка молча протягивает мне плошку, сделанную из кокосового ореха, с болтающейся в ней беловатой жидкостью, дугом, наверное. Прикладываю руку к сердцу, стараясь как можно мягче и деликатнее уйти от необходимости принять угощение, тем более что в нем, помимо какого-то мусора, барахтаются и мелкие мошки. Толстый подполковник — знаток местных традиций — торопливо подсказывает:

— Нельзя отказываться.

— Почему это? — вопрошаю с недоумением.

— Обидишь, — и легонько кивает в сторону кочевников. — Посмотри!

Осторожно перевожу взгляд на шатры. Рядом с ними мрачно стоят бородатые пуштуны с английскими винтовками в руках и внимательно наблюдают за нами. У их ног, тоже не сводя с нас глаз, сидят два огромных волкодава, уже пытавшихся познакомиться с нами поближе. Можно разглядеть на их ошейниках торчащие в разные стороны стальные шипы — это против волков, чтобы в горло не вцепились. Но и без них эти звери, раза в два превышающие в размерах серых разбойников, легко с ними расправляются. Что уж тут говорить о нас, лишенных природой острых когтей и клыков.

— Нельзя отказываться — смертельная обида, неуважение к законам гостеприимства, — напоминает подполковник.

Беру плошку, гадая, как же на это почетное угощение прореагирует мой нежный европейский желудок, и делаю маленький глоток. Злорадно протягиваю оставшееся толстому подполковнику — радетелю местных традиций. Тот отпивает немного и передает плошку тонкому, обращаясь при этом ко мне:

— А теперь денежку дай девочке и кивни кочевникам в знак глубочайшей признательности за гостеприимство.

Роюсь в кармане, достаю монетку и отдаю девочке: «Спасибо, тебе, малышка!» Прикладываю руку к сердцу и киваю кочевникам, получаю сдержанное ответное приветствие и с несказанным удовольствием наблюдаю, как бородачи закидывают за спины винтовки, отправляясь заниматься своими делами.

Возвращаемся в расположение полка. По пути толстый поясняет, что согласно подробно разработанному кодексу этических норм и принципов афганцев «Пуштунвалай» они рассматривают гостеприимство как дело своей чести. В соответствии с этим же кодексом за преднамеренное убийство собаки пуштуна, как и за убийство человека, взыскивается полный «хун», то есть «цена крови», или же к виновному применяется кровная месть.

— Велика ли «цена крови»? — интересуюсь, полагая, что с гостеприимством и кровной местью и так все ясно.

— Порядочная, — отвечает, — машину японскую можно купить, правда, подержанную.

«Да, — думаю, — хорошо все же, что мы на этот раз с пуштунами мирно разошлись. Куда нашим четырем коротким стволам против их мощных винтовок и матерых волкодавов, столь высоко, оказывается, ценимых местным кочевым и оседлым людом. Все больше не нравится мне этот пирог слоеный: настороженные кочевники у подножия гор, хмурые феодалы в долине, коварные оппозиционеры за перевалом, да еще и „внутренние“ враги в правящей партии и в войсках, которых то и дело вычисляет и арестовывает служба безопасности».