На следующее утро я отпустил доктора по своим делам. Договорились, что в два часа мы встретимся в отеле. Я же направился на Либерти-стрит, пятьдесят один, на почтамт, где меня ожидала корреспонденция до востребования, затем на Роулинг-Грин, два, в нижней части Бродвея, к консулу Франции барону Годрэ Буйо, который оказал мне самый сердечный прием. Потом побывал в банковской конторе Хоффмана, где я получил деньги по аккредитиву, и, наконец, в доме двадцать пять по Тридцать шестой улице, где жила миссис Р., сестра Фабиана, давшая мне свой адрес. Мне не терпелось узнать новости об Эллен и двух моих друзьях. Там мне сказали, что по совету врачей миссис Р., Фабиан и Корсикэн уже уехали из Нью-Йорка, забрав с собою молодую даму, на которую должны были благоприятно подействовать сельский воздух и деревенская тишина. Корсикэн, оказывается, хотел предупредить меня о внезапном отъезде. Храбрый капитан даже заехал в «Отель Пятой авеню», но разминулся со мной. Когда же мои друзья покинули Нью-Йорк? Да совсем недавно. Они договорились, что остановятся в первом же месте, которое понравится Эллен, и пробудут там до тех пор, пока ей не надоест. Корсикэн хотел ввести меня в курс дела и надеялся, что я не уеду, не повидавшись с ними. Да, всего лишь несколько часов назад я мог бы иметь радость увидеться с Эллен, Фабианом и капитаном Корсикэном! Такова оборотная сторона всех путешествий, когда не хватает времени: они уехали, я же только что прибыл, — каждый по своему расписанию, заранее не зная, когда снова увидимся.
В два часа я вернулся в отель. Доктора я встретил в баре, декорированном наподобие биржи или торговых рядов. Настоящее место для деловых встреч, где бывают и прохожие и приезжие и где всем бесплатно подают воду со льдом, печенье и кусочек сыра.
— Итак, доктор, — спросил я, — когда мы отбываем?
— Сегодня, в шесть вечера.
— Едем по Гудзонской железной дороге?
— Нет, сначала поплывем на великолепном пароходе «Сен-Джон». Это особый мирок, своего рода речной «Грейт-Истерн», одно из тех восхитительных средств передвижения, которые с легкостью и быстротой перемещаются с места на место. Я бы предпочел, чтобы вы посмотрели на Гудзон в светлое время дня, но «Сен-Джон» курсирует только ночью. Завтра в пять утра мы прибудем в Олбани[164]. В шесть часов садимся в поезд Центральной железной дороги Нью-Йорка и уже вечером прибудем к Ниагарскому водопаду.
Я не собирался спорить с доктором по поводу программы и принял ее безоговорочно. Мы сели в лифт, который поднял нас наверх, в наши номера, оттуда мы через несколько минут вышли и спустились вниз, взяв с собой по туристической сумке. Фиакр, обошедшийся нам в двадцать франков за маршрут, за пятнадцать минут довез нас до пирса на Гудзоне, где уже стоял «Сен-Джон», коптя небо огромными клубами дыма.
Глава XXXVI
«Сен-Джон» и его двойник «Дин Ричмонд» были самыми лучшими судами на Гудзоне. Имея два-три этажа террас, галерей, веранд, прогулочных дорожек, они скорее напоминали огромные здания, чем пароходы. Их называли «плавучими домами плантатора». Эти сооружения у «Сен-Джона» были ограждены двадцатью щитами фальшборта, скрепленными металлическими конструкциями, что обеспечивало прочность всех построек. Два огромных барабана были расписаны фресками наподобие фронтона собора Святого Марка в Венеции[165]. Позади каждого из гребных колес поднималась труба от обеих котельных, которые находились снаружи, а не внутри парохода. Прекрасная мера предосторожности на случай взрыва! В центре между барабанами размещался механизм простейшей конструкции. Он состоял из одного цилиндра, поршень которого приводил в движение длинный балансир, вздымавшийся и опускавшийся подобно чудовищному кузнечному молоту, и этот единственный рычаг сообщал двигательный импульс коленчатому валу, который вращал оба гребных колеса[166].
Толпа пассажиров уже заполнила палубу «Сен-Джона». Мы с Дином Питферджем заняли каюту, выходившую в огромный салон, напоминающий галерею богини Дианы[167]. Округлый свод в салоне опирался на ряд коринфских колонн[168]. Повсюду комфорт и роскошь: ковры, диваны, кушетки, произведения искусства, витражи, вдобавок освещение, газ для которого вырабатывался небольшой бортовой установкой.
В это время колоссальная машина задрожала, и пароход двинулся в путь. Я взобрался на самый верх. На носу возвышалась ярко раскрашенная будка. Там находились рулевые. Четверо мускулистых мужчин держались за рукоятки двойного штурвала. Прогулявшись несколько минут по верхней террасе, я спустился на палубу и очутился меж раскаленными докрасна топками, откуда то и дело вырывались голубые искорки, раздуваемые нагоняемым вентилятором ветром. Гудзон был не виден. Настала ночь, а вместе с нею туман, такой густой, что хоть топор вешай. «Сен-Джон» издавал во тьме звуки, подобные реву гигантского мастодонта[169]. С трудом можно было различить огни городков, разбросанных по берегам реки, и свет сигнальных фонарей пароходов, пыхтя двигавшихся по темным водам.
В восемь часов я вернулся в салон. Доктор тут же повел меня ужинать в огромный ресторан, расположенный в междупалубном пространстве и обслуживаемый целой армией черных официантов. Дин Питфердж сообщил, что число пассажиров на борту превышает четыре тысячи, из которых полторы тысячи — эмигранты, разместившиеся на нижней палубе парохода. После ужина мы направились спать в комфортабельную каюту.
В одиннадцать часов мы ощутили нечто вроде толчка и проснулись. «Сен-Джон» стоял. Капитан, не рискнувший маневрировать в столь густом тумане, предпочел остановиться. Огромное судно, вставшее на якорь посреди фарватера, спокойно спало.
В четыре часа утра «Сен-Джон» вновь двинулся вперед. Я вышел из каюты и забрался на носовую веранду. Дождь прекратился, туман рассеялся, вода в реке стала прозрачной, появились очертания берегов. На правом (по ходу) берегу росли высокие деревья и тянулась полоса кустарников, точно живая ограда кладбища. На заднем плане высокие холмы изящным контуром как бы поддерживали горизонт. Напротив, на левом берегу, простиралась пустынная, заболоченная местность. Вниз по течению между островками проплывали шхуны, ловившие утренний ветер, а пароходы смело сражались с быстрым течением Гудзона.
Ко мне на веранду пришел доктор Питфердж.
— Доброе утро, спутник мой, — приветствовал доктор, а, затем сделал глубокий вдох. — А знаете, из-за этого проклятого тумана мы не попадем в Олбани на первый поезд. Придется менять программу.