дороге), у меня было еще два компаньона, которые помогли мне преодолеть мое первоначальное состояние.
Первым из них был Марвин Николсон, наполовину канадец, обладавший легким обаянием и невозмутимым характером. В свои тридцать с лишним лет и ростом метр восемьдесят восемь Марвин успел поработать на разных должностях, от кэдди для гольфа до бармена в стрип-клубе, прежде чем четыре года назад устроился на работу в качестве телохранителя Джона Керри. Это странная роль — телохранитель: личный помощник и мастер на все руки, ответственный за то, чтобы у кандидата было все необходимое для работы, будь то любимая закуска или пара таблеток Advil, зонтик, когда мокро, или шарф, когда холодно, или имя председателя округа, который идет к вам для рукопожатия. Марвин действовал с таким мастерством и изяществом, что стал чем-то вроде культовой фигуры в политических кругах, что привело к тому, что мы наняли его в качестве директора нашей поездки, который вместе с Алиссой и группой подготовки координировал поездки, следил за тем, чтобы у меня были необходимые материалы, и держал меня хотя бы близко к графику.
Потом был Реджи Лав. Выросший в Северной Каролине, сын чернокожих родителей из среднего класса, шести футов четыре дюйма и мощного телосложения, Реджи играл в баскетбол и футбол в университете Дьюка до того, как Пит Раус нанял его в качестве помощника в моем офисе в Сенате. (В качестве примера: Люди часто выражают удивление по поводу моего роста — чуть больше шести футов одного метра, что я отчасти объясняю годами, когда Реджи и Марвин были карликами на фотографиях). Под руководством Марвина двадцатипятилетний Реджи взял на себя обязанности телохранителя, и хотя поначалу ему приходилось нелегко — он как-то умудрился забыть мой портфель в Майами и пиджак в Нью-Гэмпшире в течение одной и той же недели — его серьезная рабочая этика и дурашливый добрый юмор быстро сделали его любимцем всех участников кампании.
На протяжении большей части двух лет Гиббс, Марвин и Реджи были моими опекунами, моими якорями нормальной жизни и постоянным источником комического облегчения. Мы играли в карты и бильярд. Мы спорили о спорте и обменивались музыкой. (Реджи помог мне обновить плейлист хип-хопа, который остановился на Public Enemy). Марвин и Реджи рассказывали мне о своей социальной жизни в дороге (сложной) и о своих приключениях на различных местных остановках после окончания работы (иногда там были тату-салоны и джакузи). Мы подшучивали над Реджи по поводу его юношеского невежества (однажды, когда я упомянул Пола Ньюмана, Реджи сказал: "Это ведь тот самый парень с салатной заправкой, да?"), а над Гиббсом — по поводу его аппетитов (на ярмарке штата Айова Гиббсу было трудно выбрать между жареным во фритюре "Твинки" и жареным во фритюре батончиком "Сникерс", пока женщина за прилавком не сказала: "Дорогой, почему ты должен выбирать?").
При любой возможности мы играли в баскетбол. Даже в самом маленьком городке был школьный спортзал, и если не было времени на полноценную игру, мы с Реджи все равно засучивали рукава и играли в H-O-R-S-E, пока я ждал выхода на сцену. Как и любой настоящий спортсмен, он оставался яростным соперником. Иногда я просыпался на следующий день после игры один на один и едва мог ходить, хотя я был слишком горд, чтобы показать свой дискомфорт. Однажды мы играли с группой пожарных из Нью-Гэмпшира, у которых я пытался заручиться поддержкой. Это были обычные воины выходного дня, немного моложе меня, но в худшей форме. После первых трех раз, когда Реджи перехватил мяч на паркете и сделал громогласный бросок, я объявил тайм-аут.
"Что ты делаешь?" спросил я.
"Что?"
"Вы понимаете, что я пытаюсь заручиться их поддержкой, верно?"
Реджи посмотрел на меня в недоумении. "Ты хочешь, чтобы мы проиграли этим ничтожествам?"
Я задумался на секунду.
"Нет", — сказал я. "Я бы не стал заходить так далеко. Просто держи это достаточно близко, чтобы они не слишком разозлились".
Проводя время с Реджи, Марвином и Гиббсом, я нашел передышку от давления кампании, маленькую сферу, где я был не кандидатом, не символом, не голосом поколения и даже не боссом, а скорее просто одним из парней. Это, по мере того как я пробирался через те первые месяцы, казалось более ценным, чем любая ободряющая речь". Гиббс все же попытался пойти по пути ободряющей беседы со мной в один момент, когда мы садились в самолет в конце очередного бесконечного дня, после особенно плоского выступления. Он сказал мне, что я должен больше улыбаться, помнить, что это великое приключение и что избиратели любят счастливых воинов.
"Тебе весело?" — спросил он.
"Нет", — сказал я.
"Мы можем сделать что-нибудь, чтобы было веселее?"
"Нет".
Сидя на сиденье перед нами, Реджи подслушал разговор и обернулся, чтобы посмотреть на меня с широкой ухмылкой. "Если тебя это утешит, — сказал он, — я провожу время всей своей жизни".
Так и было — хотя я не сказала ему об этом в то время.
В то же время я много и быстро учился. Я проводил часы, покорно просматривая толстые справочники, подготовленные моими сотрудниками, вдыхая последние исследования о ценности образования детей младшего возраста, о новых разработках в области аккумуляторных батарей, которые сделают чистую энергию более доступной, и о манипулировании Китаем своей валютой для увеличения экспорта.
Оглядываясь назад, я понимаю, что делал то, что большинство из нас обычно делает, когда мы не уверены или барахтаемся: Мы тянемся к тому, что кажется знакомым, к тому, в чем, как нам кажется, мы хороши. Я знал политику; я знал, как потреблять и обрабатывать информацию. Потребовалось некоторое время, чтобы понять, что моя проблема заключалась не в отсутствии плана из десяти пунктов. Скорее, это была моя общая неспособность свести вопросы к их сути, рассказать историю, которая помогла бы объяснить американскому народу все более неопределенный мир и дать ему почувствовать, что я, как президент, могу помочь ему сориентироваться в нем.
Мои более опытные оппоненты уже понимали это. Я рано опозорился в их присутствии на форуме по здравоохранению, спонсируемом Международным союзом работников сферы обслуживания, который состоялся в Лас-Вегасе субботним вечером в конце марта 2007 года. Плауфф противился моему участию. По его мнению, такие "скотские встречи", когда кандидаты выступают перед той или иной группой интересов демократов, играют на руку инсайдерам и отнимают время от непосредственного общения с избирателями. Я не согласился. Здравоохранение — это вопрос, который меня сильно волновал, не только потому, что во время предвыборной кампании