А затем, после событий, достойных Эдипа, новый император начал демонстрировать все, что угодно, только не пуританство, вопреки надеждам отца. Забыв о плачевном конце Северной Вэй, Ян направил большое количество подневольных рабочих на ускоренное строительство новой столицы в Лояне. Нетерпение Яна увидеть свой новый город заставило строительство продвигаться так быстро, что, по оценкам, добрая половина от двух миллионов рабочих, как говорили, погибла. Он приказал копать Великий канал, рукотворную водную систему, соединившую северный Китай, от Лояна, с южной столицей на юго-восточном побережье, в современном Янчжэне. Официально построенный для облегчения транспортировки продовольствия из одной половины страны в другую, канал, похоже, видел роскошные флотилии Яна столь же часто, как и баржи с дешевым южным рисом: «драконьи лодки, суда-фениксы, красные боевые корабли, многопалубные транспорты» тащили на юг на «веревках из зеленого шелка».
Между тем мысли Яна быстро переключились на границу. Во время перехода власти от Вэня к его сыну тюрки оставались расколотыми междоусобицей. Как и прежде, слабейшая сторона — под предводительством правнука Тумэна, Жанганя, — искала у китайцев помощи и защиты от племен-соперников. В пятом месяце 607 года Жангань послал к императору родственников — тот находился во временной ставке между своими двумя столичными городами, Чанъанем и Лояном, — чтобы испросить разрешения пересечь границу и прибыть ко двору. Император отказал, но в следующем месяце случилось так, что во время большой охоты Ян попал через север Шэньси во Внутреннюю Монголию, в северо-восточный угол петли Желтой реки, где перешел китайскую границу и оказался во владениях тюрков.
Ян не стал полагаться на переменчивых варваров и ехал на север со своими чиновниками внутри каре войск. Судя, однако, по униженному обращению кагана к императору, когда тот прибыл на место, такие предосторожности были излишними. Сравнив себя с «крупинкой зерна», каган поблагодарил династию Суй за великодушную политическую и экономическую поддержку его правления против нападок племен-соперников: «Покойный император… глубоко сожалел об абсолютной беспомощности Вашего слуги, даже оставил ему жизнь… и послал Вашего слугу занять трон Великого кагана». Видя по особым предосторожностям, предпринятыми при дворе, что император явно встревожен, каган поспешил его заверить: «Ваш покорный слуга больше не тот пограничный каган, как в прошлом, Ваш покорный слуга является вассалом Вашей Чести». Каган даже молил о разрешении отказаться от тюркских обычаев в пользу китайских: «Если Ваша Честь сжалится над Вашим слугой, я буду молить, чтобы все было в соответствии с одеждами, узорами, законами и обычаями высшей страны — все, как в Китае». Явилась ли причиной постепенно выработавшаяся привычка к местным обычаям, или это диктовалось больше чисто экономическими соображениями (траты на китайские наряды и украшения для орды кагана не следовало сбрасывать со счетов), но император отклонил просьбу, попросив только о терпимости: «Поскольку район к северу от пустыни еще не умиротворен и войны пока необходимы, все, что требуется [от кагана], это оставаться верным и покорным — какая нужда менять одежды?» Кагану, однако, подарили колесницы, лошадей, барабаны, знамена, а для трех с половиной тысяч его людей устроили пир. Несколькими месяцами позже император нанес беспрецедентный визит в степную резиденцию кагана в Юньчжуне — Среди Облаков, — в монгольской ковыльной степи, чуть к востоку от самой северной точки петли Желтой реки. Он ехал в огромном дворце на колесах (защищенном передвижной стеной), вызвавшем, по свидетельствам китайских летописцев, трепет в местных жителях: именно на такой эффект и рассчитывали. «Варвары решили, будто приехал дух: всякий увидевший императорский лагерь за десять ли вокруг, падал на колени и кланялся до земли». После того как и каган встал на колени и произнес тост, император, отнюдь не чуждый рифмоплетства, растрогавшись, сам написал в честь экзотического севера восторженную оду:
В войлочной юрте я наблюдаю, как поднимается ветер,Горы Цюнлу открываются солнцу…Люди с косами подают мне своего вкусного барашка,Руками в коже перчаток для соколов они преподносят мне чашу вина,Скажи, что ты думаешь о китайском Сыне Неба,Который беззащитным пришел в степь шаньюя?
Но выражениям Яна, полным победной беззаботности, противоречит тот факт, что обе эти экспедиции сопровождались стеностроительством. В 607 году «более миллиона человек послали строить длинные стены от Юйлиня на западе до Красной реки на востоке». В 608 году еще двести тысяч человек направили строить стены в том же районе. Этот участок стены проходил параллельно современной границе между Шаньси и Внутренней Монголией. Его построили для защиты территории к северу от новой столицы в Лояне, который находился южнее. На восток и юг от восточной оконечности стены находилась естественная горная преграда, но на западе и севере рельеф оставался совершенно плоским. Место, выбранное императором Яном, представляло собой естественную северную границу желтой равнины, трамплин для ударов северных кочевников в южном направлении по Шаньси; теоретически стена закрывала данный путь. Часть суйской стены сохранилась во Внутренней Монголии. Это большой отрезок земляной насыпи примерно два с половиной метра высотой, протянувшийся между массивными башнями, вдвое выше, чем похожие на них башни на просторах Гоби. «Это пустыня, не как Сахара, состоящая лишь из сыпучих песков, здесь жесткий песок и гравий, перемешанные с глиной, всегда покрыты хоть редкой, но травой, а часто клоками кустов и травы», как в 1923 году ее описывал проезжавший здесь на машине американец. Полтора тысячелетия оставили следы на ее теле, выветрив из земляной насыпи большие куски. Сейчас, поднимаясь среди редкой, похожей на проволоку растительности по краям Ордоса, она похожа скорее на термитник, чем на сооруженное людьми оборонительное укрепление. Ее бугристая, покрытая отверстиями поверхность, уж конечно, нисколько не напоминает гладкие каменные плиты поздних минских стен возле Пекина, хотя и несет на себе семейное сходство с трамбованными рубежными стенами, разбросанными по северо-западу государствами и династиями начиная с первого тысячелетия.
Император Ян восторженно увековечил свою стену в стихотворении:
Унылый осенний ветер порывисто дует,Мы едем далеко, за десять тысяч ли.Уезжая так далеко, куда мы направляемся?Пересечь реку и построить Длинную стену.Великий император, строя, опирается на собственную мудрость?Нет: он следует опыту своих священных предков.Стеностроительство это стратагема, которая будет полезна мириадам поколений,Неся мир ста миллионам людей.Кто осмелится озаботиться тревожными мыслями?У нас будет возможность спокойно отдыхать в столице.Мы поставим полки у Желтой реки,На тысячу ли варварское знамя будет зачехлено.Горы и реки появляются и исчезают за горизонтом,Равнины бесконечно раскатываются вдаль.Наши полки останавливаются, когда звучат гонги,Наши солдаты снова шагают, когда гремят барабаны.Десятки тысяч всадников трогаются с места,Напоив лошадей под Длинной стеной.В осенних сумерках тучи собираются за стеной,Дымка и тьма окутывают луну в горах.Мы едем верхом вдоль скал,Сигнальные огни загораются много раз.Мы спрашиваем офицера с Длинной стены,Пришел ли шаньюй для встречи со двором.Облака тихо опускаются на небесные горы,Свет утренней зари заливает северный проход.…Когда мы вернемся, то выпьем от душиИ расскажем о наших победах в храме предков.
Хвалебная песнь Яна отрицает все традиционно печальные чувства, вызванные строительством стен. Пусть дорога длинна, поучает он, но предприятие получило благословение Неба и должно обеспечить жизнь на десятки тысяч лет. Здесь сторожевые башни — обычно символ близящегося нападения, паники и страха, — похоже, просто готовы сообщить, что вождь варваров прибыл со светским визитом. Граница обычно ассоциируется с хаотичным движением — водоворотами сражений, скачущими лошадьми и лихорадочной рубкой боя. У Яна же стена такая блаженно мирная, что воздух неподвижен, а ее победоносные солдаты могут планировать праздничные возлияния в храме предков. В своем стремлении прославить стены Ян даже предлагает сомнительную жертву «нашему священному предку» — ненавистному Ши-хуанди. Использование в источниках Суй старого циньского термина «Длинная стена» явно вызывает ассоциацию с известным зловещим предшественником.