Читать интересную книгу Жизнь и смерть сержанта Шеломова - Андрей Житков

— Может, он врет и никуда никаких представлений не посылает? — усомнился Митя, вспомнив слова финансиста.

— Нет. Он если уж деньги взял, так обязательно представит. Это уж где-то выше не прошло: в дивизии или в армии. Там для этих бумаг куча инстанций, и каждая штабная сволочь может завернуть: «Нет, не пойдет, для медали такого подвига не хватит», его бы сюда, козла!

— Но ты ведь подвигов не совершал.

— Не совершал, так совершу, — Генка рассердился. — Не лезь не в свое дело. Строчи на своем драндулете, может, от замполита благодарность получишь. — Генка босиком подскочил к выключателю, и комната погрузилась в темноту.

После водки стало получше, но голова все еще немного побаливала. Он подумал о тех, чьи представления секретчик выкидывал из стопки. «Люди в рейдах ползали, а он их медали штабистам отдал. Интересно, а орден у него купить можно?» Он вспомнил, что давно не писал матери. Днем было некогда, а вечером хотелось сходить в кино. Ему было стыдно, но он никак не мог перебороть в себе лень, которая накапливалась за день от бесконечных бумажек. Та девушка все никак не выходила из головы. Он решил, что завтра обязательно напишет хорошее длинное письмо матери, и уснул.

Выпал снег. Он лежал рваными дорожками на скользкой земле и сочился тоненькими ручейками вниз по склонам. Небо над Кабулом затянуло скребущими по горам лилово-серыми набухшими тучами, которые ходили взад-вперед над городом и лениво стучали и стучали по крышам редкими каплями. Почты из Союза не было вторую неделю.

В штабе маялись без писем и время от времени посматривали на закрытое окошечко полковой почты и съежившихся под плащами часовых, шагающих вдоль модулей с торчащими горбами автоматов.

Митя утешал себя тем, что получит сразу много писем, запрется один в кабинете, когда все уйдут в кино, и будет читать, читать, вдыхая впитавшийся в тетрадные листочки сладкий аромат дома.

В тот день, когда в тучах появились прорехи и сквозь них выглянуло бледно-голубое переболевшее небо, капитан Денисенко привел грязного мокрого чижика с бритой головой и огромными ушами, представил: «Художник!»

Митя, напуганный рассказами Базиля о зверском характере своего шефа, первое время трепетал и вытягивался перед ним, но потом понял, что капитан хоть и орет, выкатывает красные от ярости глаза и шевелит тараканьими усами, ничуть не страшнее других начальников и успокаивается очень быстро, если смотреть ему в рот.

Денисенко впихнул художника в кабинет к замполиту, зачем-то захлопнул дверь и заорал: «Гениальный парень! Я застукал его, когда он делал наколки дембелям, и понял — замполиту не хватает художника. Это же Рембрандт, Гоген, Репин! Вы только посмотрите, какие наколки!» Денисенко зашуршал бумажками. «Он нам всю наглядную агитацию обновит, стенды намалюет. Намалюешь? Как миленький намалюет, а мы его за это от роты избавим». Замполит что-то невнятно пробурчал, и художник, выпихнутый рукой Денисенко, предстал перед Митей. Вид у него был довольно жалкий.

— Сколько отслужил? — спросил Митя, не отрываясь от машинки.

— Осеннего призыва, — чуть слышно пролепетал художник.

— Когда умывался последний раз?

Художник пожал плечами.

— Ладно, хватай мыло и дуй в баню. Сегодня как раз банный день; вымоешься, выстираешься, тогда придешь.

Заглянул Генка. Увидев художника, он подошел к нему и боднул головой.

— Фамилия?

Художник вытянулся, как мог, и выпалил:

— Козлов!

— Имя?

— Сергей!

— Кру-гом! Через окно шагом марш!

Козлов послушно шагнул к окну, открыл его и перелез через подоконник. Митя покрутил пальцем у виска и показал на закрытую дверь кабинета. Генка только махнул рукой:

— Ерунда! Чижиков воспитывать надо. — Он подкрался к запертой двери и стал подслушивать.

Он показал большой палец и прошептал:

— Денисенко опять в Союз собрался. Замполита уламывает, золотые горы обещает. — Он нагнулся к Мите и возбужденно выдохнул: — Одного из нас он возьмет в Союз!

Сердце тут же захотело выскочить из груди. «Он должен взять меня, а не Генку. Тому и так хорошо живется: бегает по складам, делает деньги, пьет, жрет, толстеет. А я тут работаю за двоих — света белого не вижу. И потом, Денисенко считает меня своим адъютантом — должен взять».

Как только Денисенко вышел из кабинета, оба бросились к нему, вопя в голос:

— Товарищ капитан, товарищ капитан!

Денисенко засмеялся, а за ним и замполит:

— Подслушали, писарюги! Будем играть честно. Я возьму в Союз того, кто может достать, — Денисенко стал загибать пальцы, — много гуаши, много карандашей, много ватмана, ну и других бумагомарательных принадлежностей.

— За свои? — поинтересовался Митя.

— А как же. Хочешь в Союз — плати за проезд.

Митя сник. Мать всегда еле сводила концы с концами, и если бы не Сергей Палыч…

Капитан Денисенко вышел, а Генка постоял минуту в нерешительности и выбежал вслед за ним.

Митя опустился на стул, ничего не видя перед собой. «Дурак! Упустил такую возможность! Ну, подзанял бы у кого-нибудь из друзей, купил бы этому Денисенке вагон краски и ватмана, зато побывал бы дома. Эх, мама, что же ты меня жить-то не научила, не рассказала, что лукавому легче?» На глазах закипели слезы, и он, чтобы окончательно не расплакаться, принялся яростно барабанить по клавишам машинки, печатая какой-то мифический отчет о культурно-массовой работе.

«Здравствуй, милая моя мамочка! Вот и пришла настоящая зима, конечно, не такая, как у нас, с метелями и морозами под сорок, но все-таки настоящая, со снегом, с замерзшими лужами. Снег, правда, быстро тает, но уши и ноги обмерзают, пока стоишь на плацу во время развода. Ты только не беспокойся насчет одежды, ничего посылать не надо, у меня есть шерстяные носки и теплая кофта на случай холодов. Говорят, что ниже минус пять не опустится, так что проживем, не волнуйся.

В командировки нас больше не посылают, Сидим в полку, едим, спим, ходим в наряды да в караулы. При первой же возможности сфотографируюсь и вышлю тебе фотку, сама увидишь, как я поправился на казенных харчах. Прости, что так долго не писал тебе. Очень устаю на службе. Меня ведь теперь поставили заместителем командира взвода — денег получаю больше, но и требуют с меня не так, как раньше, за весь взвод отвечаю.

А особо писать не о чем, служба есть служба: однообразная и скучная, знай тащи ее на себе да хлебай кашу из котелка.

Обещаю, что теперь буду писать чаще, и ты пиши и не болей. Передавай привет родным и близким, кого увидишь.

Крепко целую и обнимаю тебя, твой сын Дима».

Денисенковская командировка не удалась из-за начальника штаба. Тот поссорился с замполитом и, когда нужно было подписывать командировочное удостоверение, сказал, что комиссары слишком часто шастают в Союз, и не подписал. Генка чуть не плакал от досады и три дня крыл начальника штаба последними словами. Он, оказывается, написал домой, и там готовились к встрече: пекли пироги, покупали водку.

Художник прижился у них в штабе. Днем по приказу замполита он сидел в пустующей комнате офицерского модуля и делал наглядную агитацию: поправлял старые стенды, рисовал новые, а вечером приходил в штаб с котелками, набранными в офицерской столовой. Они ужинали, потом художник мыл посуду, прибирался в кабинетах.

Генка гонял Козлова как мог. Стоило художнику показаться на глаза, как Генка менял свой естественный голос на командирский и начинал придираться: где шлялся, почему пюре мало набрал, почему руки от краски не отмыл, почему в кармане хлебные крошки? Он каждый день раздавал ему тычки и подзатыльники, приговаривая, что в роте его давно бы уже убили за «шлангование». Митя к художнику не придирался, но в первый же день усадил его за машинку, чтобы, если дадут ночную работу, было на кого свалить.

По вечерам, когда Генка с Митей уходили в кино или в гости, Сергей сидел за машинкой и, тупо глядя на лист бумаги, бил двумя пальцами по клавишам, учась печатать.

После неудачи с уголками Генка редко исчезал из кабинета по ночам, а если и исчезал, то брал с собой Козлова. У Мити, как он сказал, рука несчастливая. Генка посоветовал ему заняться самым легким и безопасным бизнесом — продажей бачам конфет и печенья из «чекушки».

Митя долго собирался к забору и каждый день откладывал свой поход, придумывая всякие веские причины, но в конце концов решил рискнуть. Ему было стыдно покупать целый ящик конфет, поэтому он купил двадцать пакетов югославской «Боны» и, когда роты, крича строевые песни под духовой оркестр, промаршировали к столовой (обычай, заведенный привыкшим к союзным порядкам замполитом), он побежал к забору. Там паслось несколько бачей. Мальчишки, сидя на корточках кружком, играли в какую-то игру, постоянно ссорились и толкались. Митя присвистнул, и бачи бросились к нему, расталкивая друг друга: