— А вы уверены в невиновности Чернышевского? — удивленно раскрыла она глаза. И вдруг лукаво погрозила пальцем: -
Ах, да, я ведь и забыла, что вы тоже нигилист. Ну, эта тема неинтересная, давайте лучше о другом. В русской опере идут сейчас: «Трубадур», «Жидовка», в итальянской — «Осада Генте», «Гвельфы и гибеллины». Поют: Тамберлик, Кальцолари. В балете идут: «Война женщин», «Сатанилла»…
Она перевела торопливо дух и снова заговорила:
— Ну, что же еще новенького?.. Вспомнила! Лиф со шнипом больше не носят, цветные и полосатые чулки тоже. Шляпы различные, но больше всего шляпы-мушкетер. Это в честь приезда Дюма.
««Трубадур»… Кальцолари… лиф со шнипом… шляпы-мушкетер… — вихрем осенних листьев неслось в его голове. — И для этого я семнадцать лет томился по встрече с ней? Для лифа со шнипом… лифа со шнипом?..»
— А вот новости и дня вас, — положила она ладонь на его рукав.
Он радостно встрепенулся.
— Мужчины теперь носят не тугие атласные воротники, а отложные и к ним тонкие узкие галстучки, Лично мне очень нравится. Панталоны узкие со штрипками давно все бросили носить, даже консисторские чиновники. Теперь носят очень широкие панталоны и… — Она остановилась, взглянула на его берендееву бороду, мокассины и вдруг, словно в ужасе, закрыла ладонями лицо. — Боже, и какую же чепуху я несу! Что вы обо мне подумаете? Я ведь знаю, что вы любите только умных женщин, вроде нигилисток со стриженными волосами и в очках, которые безобразят свою наружность ради вывески своих убеждений. Угадала я?
— Не совсем, — улыбнулся он.
— А может быть вам нравятся местные новоархангельские дамы, такие… обнатуренные? Боже, вспомнила! Мне говорили, что вы отчаянный сердцеед и что ваша последняя избранница — маленькая индианочка, дитя натуры? Ее зовут Летящая Куропаточка или может быть Сидящая Наседка, кажется так? А правда ли, что вы даже сюда в Новоархангельск ее с собой привезли?
Но заметив его недовольное и одновременно растерянное лицо, она спохватилась.
— Впрочем довольно глупостей. Рассказывайте лучше, что за страна ваша Аляска? Много в ней зверей?
— Очень! Начиная белыми медведями и кончая блохами.
— Ага! Вы еще не разучились острить. А северное сияние будет?
— Заказано, — серьезно ответил он, насмешливо блестя глазами.
— А правда ли, что здешние дамы водят на цепочке во время прогулок вместо собак белых медведей?
— Не хотелось бы мне разбивать вашу романтическую фантазию, но, увы, этого нет, — с притворной грустью ответил он. — А затем вот что: давайте о вас лично поговорим. Вы, конечно, замужем?
Ее лицо потемнело. А когда она ответила, в голосе уже не слышно было недавних беспечных ноток.
— Мой муж умер три года назад, оставив меня почти нищей. Все его громадное якобы состояние в действительности оказалось кучей долгов. Я уехала к родным в Иркутск, а оттуда с братом в Петропавловск. Из Петропавловска же на американской шхуне примчалась сюда. Вот и все. Довольны? Нет, коли на то дело пошло, давайте лучше о вас поговорим. Знаете ли вы, что большинство петрашевцев помилованы государем и даже с возвращением всех прав состояния? Достоевский например уже вернулся в Петербург. Он живет на Ямской. Следовательно и вы можете вернуться снова в Россию.
Погорелко отшатнулся, словно получил удар по темени. Голубые его глаза потемнели. Он встал, прошелся по комнате и, подойдя снова к дивану, наклонился над ней:
— Значит мы оба свободны?
— Да.
— А это не радует вас, Аленушка? Скажите, не радует? — Слова его были насыщены откровенной, не знающей пределов страстью. — И неужели мы теперь разойдемся, после того как… Семнадцать лет… И каких лет!.. Но ведь мы еще не старики. Разве не можем мы начать жизнь снова?
Она ответила тихим и спокойным голосом женщины, чуждой кокетства:
— Если и вы этого хотите — да. Я согласна.
Оба долго молчали. Слышно было, как Хрипун громко, словно палкой бьет по по полу хвостом.
— Говорят, что вы, — робко, еле слышно заговорила она, — что вы очень богаты?
— Не-ет, — протянул он удивленно. — Я не нищий, правда, но…
— Я знаю, что у вас сейчас при себе умопомрачительное количество золота, — уже твердо и резко сказала она. — Вы нашли здесь золотую жилу.
Он опять отшатнулся, как и тогда, когда услышал, что ему можно вернуться в Россию.
IX. Ложное солнце
Траппер снова сел на диван и взял ее руку без грубости, но с такой силой, что она поморщилась от боли.
— От кого вы слышали об этом золоте?
Она высвободила руку и ответила с вызовом, под которым скрывалось смущение:
— Не все ли вам равно? А вот попробуйте отрицать это!
— На эту тему мы поговорим после. А сейчас я требую ответа: кто сказал вам о золоте?
Она, молча, оскорбленно вздернула плечи. Затем вытащила из кармана платья жестяную коробочку, наполненную плоскими английскими сигаретами и закурила, пустив через нос две тонкие струйки пряного дыма. Он смотрел на нее с удивлением. Курящие женщины были тогда редки. Коробка эта показалась ему почему-то странно знакомой. Где он видел точно такую же, ярко красную, с золотым ярлыком? И вдруг вспомнил: в руках маркиза дю-Монтебэлло.
Траппер порывисто встал.
— Я знаю, кто нагудел вам в уши эту глупость о золоте. Маркиз Луи Шапрон-дю-Монтебэлло! Теперь вот вы попробуйте отрицать это!
Она ответила просто и спокойно:
— Да, он. Дня три назад он как о курьезе рассказал мне о траппере, привезшем в Новоархангельск целый воз золота. Но маркиз не называл фамилии траппера, вскользь описав лишь его наружность. А я, взглянув на вас, сразу решила, что вы и есть этот Крез. Вот как было дело. Что же тут страшного? Почему это вас так взволновало?
Но траппер, не слыша ее, словно озаренный какой-то внезапной мыслью, воскликнул:
— Постойте, постойте! Вы говорили, что приехали из Петропавловска на американской шхуне. Вы ехали вместе с маркизом, да?
— Да, если это вас почему-то интересует.
— И шхуна эта называлась «Белый Медведь»? А шкипер, он же владелец ее, носит фамилию Пинк. Да?
— Нет шхуна называлась не «Белый Медведь». Я не знаю, как она называлась. А фамилией шкипера я вообще не интересовалась. Но что это за допрос? Вы с ума сошли?
Погорелко сел на ручку дивана, на достаточном расстоянии от нее.
— Аленушка, вам нравится маркиз, не правда ли? — со страданием в голосе спросил он. — Но скажите мне, какие отношения у вас с дю-Монтебэлло, этим типом, трепавшимся по всем притонам мира?
Она отодвинулась насколько позволял диван. По лицу ее прошло что-то враждебное.