Читать интересную книгу Последний магнат - Фрэнсис Фицджеральд

Она подумала.

– То есть завтра?

Он учтиво подтвердил.

– Ну, вот завтра я и скажу, поеду ли.

– Скажи сейчас. А то, чего доброго…

– Обнаружится письмо в машине? – закончила она со смехом. – Нет, письма не будет. Тебе известно теперь почти все.

– Почти…

– Да – почти. Осталась мелочь всякая.

Надо будет узнать, что за «мелочь». Она завтра расскажет. Вряд ли она (хотелось ему думать) успела переменить многих; ведь влюбленность надолго приковала ее к королю. Три года в высшей степени странного положения: одной ногой во дворце, другой – на задворках. «Нужно было много смеяться. Я научилась много смеяться».

– Он мог бы и жениться на тебе – женился же Эдуард Восьмой на миссис Симпсон, – упрекнул короля Стар.

– Но он был женат. И он не был романтиком. – Она замолчала, как бы спохватясь.

– А я романтик?

– Да, – сказала она с неохотой, точно приоткрывая карты. – В тебе есть и романтик. В тебе три или четыре разных человека, но каждый из них – нараспашку. Как все американцы.

– Ты не чересчур уж слепо доверяйся американцам, – сказал он с улыбкой. – Пусть они и нараспашку, но зато способны очень быстро меняться.

– Разве? – встревожилась она.

– Очень быстро и резко – и безвозвратно.

– Ты меня пугаешь. Американцы мне всегда казались незыблемо надежными.

У нее вдруг сделался такой сиротливый вид, что он взял ее за руку.

– Куда же мы завтра поедем? В горы, пожалуй, – сказал он. – У меня завтра куча дел, но я их все отставлю. В четыре сможем выехать и под вечер будем на месте.

– Я не знаю. Я растерялась как-то. Приехала девушка в Калифорнию начать новую жизнь, а получается не совсем то.

Он мог бы сказать ей сейчас: «Нет, это именно новая жизнь», – ведь он знал, что так оно и есть, знал, что не может расстаться с ней теперь; но что-то еще в нем твердило: «Решай как зрелый человек, а не романтик. Повремени до завтра». А она все смотрела на Стара, скользила взглядом по его лицу – со лба на подбородок, и снова вверх, и снова вниз, – странно, небыстро, знакомо поводя головой.

… Это твой шанс. Не упусти его, Стар. Это – твоя Женщина. Она спасет тебя, растормошит, вернет к жизни. Она потребует забот, и у тебя найдутся, возродятся силы. Но не медли, скажи ей, не упускай ее из рук. Ни она, ни ты не знаете, – но далекий, на том краю ночи Американец изменил свои планы. И в эту минуту поезд мчит его через Альбукерке без опозданья и задержки. Машинист ведет состав точно по графику. Утром Американец будет здесь.

… Шофер повел машину наверх, к домику Кэтлин. Холм и в темноте излучал тепло – все, чего коснулась Кэтлин, становилось для Стара волшебным: этот лимузин, дом на взморье, расстояния, уже покрытые вдвоем с ней по дорогам широко раскинувшегося Лос-Анджелеса. Холм, на котором они поднимались сейчас, излучал светлый и ровный звук – обдавал душу восторгом.

Прощаясь, Стар опять почувствовал, что немыслимо расстаться с ней, пусть даже только на несколько часов. Он был всего на десять лет старше ее, но обуявшая его любовь была сродни любви пожилого к юной. Точно часы стучали и достукивали сроки в унисон с сердцем – глубинная, отчаянная потребность толкала Стара, вопреки всей логике его жизни, пройти с крыльца в дом и сказать: «Я к тебе навсегда».

А Кэтлин ждала, колеблясь сама, – розово-серебряный иней готов был растаять, дохни лишь весна. Как европейке, Кэтлин было свойственно почтение к сильным мира сего, но было в ней и ярое чувство собственного достоинства, приказывавшее: «Ни шагу дальше первая». Она не питала иллюзий насчет высших соображений, движущих королями.

– Завтра едем в горы, – сказал Стар. (Его решение может отразиться на тысячах людей; нужно разумно взвесить…) Так внезапно притупилось чутье Стара, которым он руководствовался двадцать лет.

Все субботнее утро он был очень занят. Когда в два часа дня он, поев, вернулся в кабинет, его ждал ворох телеграмм: съемочное судно затерялось в Арктике; попала в скандал кинозвезда; писатель предъявил иск на миллион долларов; евреи в Германии гибнут замученные. Последней метнулась в глаза телеграмма:

«Сегодня утром вышла замуж. Прощайте»; и сбоку наклейка: «Пользуйтесь услугами Уэстерн Юнион Телеграм».

Глава 6

Ничего обо всем этом я не знала. Я ездила в Лек-Луиз, а вернувшись, не заглядывала уже на студию. Наверно, я так и уехала бы в середине августа на Восток, если бы однажды Стар не позвонил мне домой.

– У меня просьба, Сесилия, – устройте мне встречу с членом коммунистической партии.

– С кем именно? – спросила я, порядком удивленная.

– Все равно с кем.

– А у вас их разве мало на студиях?

– Я имею в виду не рядового, а организатора – из Нью-Йорка.

Год назад я увлекалась политикой и могла бы, наверно, в то лето устроить встречу с самим Гарри Бриджесом. Но каникулы кончились, а потом мой парень погиб в автомобильной катастрофе, и все мои контакты оборвались. Я, правда, слышала, что сейчас в Голливуде находится кто-то из журнала «Нью мэссис».

– Гарантируете неприкосновенность? – спросила я в шутку.

– Гарантирую, – ответил Стар серьезно. – Полную. Дайте такого, у кого язык хорошо подвешен. Пусть какую-нибудь свою книгу захватит.

Стар говорил так, точно речь шла о встрече с приверженцем культа «Я есмь».

– Вам блондинку или брюнетку?

– Нет-нет, мужчину мне давайте, – поспешно сказал Стар.

От его звонка я воспрянула духом. После того как я сунулась в кабинет к отцу, все на свете казалось мне барахтаньем в жидких помоях. Но голос Стара все менял – менялся мой угол зрения, даже воздух другим становился.

– Вы, пожалуй, отцу о нем не говорите. Пусть фигурирует у нас под видом болгарского музыканта, что ли, – сказал напоследок Стар.

– Да они теперь одеваются, как все, – сказала я.

Устроить встречу оказалось труднее, чем я думала, – переговоры Стара с Гильдией сценаристов, длившиеся год с лишним, почти зашли уже в тупик. Возможно, те, к кому я обращалась, опасались подкупа; меня спрашивали, что, собственно, Стар «выдвигает». Стар потом рассказал мне, как он готовился к встрече: прокрутил русские революционные ленты, которые хранились в его домашней фильмотеке. Извлечены были также «Доктор Калигари» и «Андалузский пес» Сальватора Дали – Стар полагал, видимо, что они имеют отношение к делу. Его еще в двадцатых годах поразили русские фильмы, и, по совету Уайли Уайта, он велел тогда сценарному отделу составить двухстраничный конспект «Коммунистического манифеста».

Но мозг его остался глух; Стар был рационалист по взглядам, причем доходил до всего без опоры на книги, – и он только-только выкарабкался из тысячелетних древностей еврейства в конец восемнадцатого века. Крах его убеждений был бы ему невыносим – Стар хранил свойственную самоучкам-парвеню пылкую верность вымечтанному прошлому.

Встреча состоялась в комнате, которую я называла «интерьерной», – ее и еще пять комнат отделал и обставил художник по интерьеру, приезжавший к нам от Слоуна,14 и термин запомнился мне с той давней уже поры. Комната была донельзя интерьерная: ангорской шерсти ковер наинежнейшего рассветно-серого оттенка – нога не поднималась на него ступить; и серебристые панели, и обтянутые кожей столы, и картины кремовых тонов, и хрупкие изящные вещицы казались все такими легкозагрязнимыми, что мы дыхание сдерживали, входя; но, бывало, когда окна раскрыты и гардины капризно шелестят под ветром, станешь в дверях и любуешься. Комната эта была прямой потомок старой американской гостиной, куда пускали только по воскресеньям. Но для встречи она как раз подходила, и я надеялась этим способом ее освоить, убавить ей лоска и придать характера.

Стар прибыл первым. Он был бледен, нервничал, но голос оставался, как всегда, негромким и приветливым. У Стара была открытая мужская повадка – он подходил к вам прямо и вплотную, точно убрав с дороги все мешавшее, и вникал в вас с живым, непринужденным интересом. Я поцеловала его ни с того ни с сего и повела в «интерьерную».

– Когда кончаются ваши каникулы? – спросил он.

Мы уже затрагивали прежде эту увлекательную тему.

– Чтобы вам понравиться, мне надо бы, наверно, стать чуть меньше ростом? – спросила я в ответ. – Я могу носить плоскую прическу и перейти на низкий каблук.

– Поедем вечером обедать, – предложил он. – Все будут думать, что я ваш отец, ну и пусть.

– Я обожаю поседелых, – заверила я. – Мужчина должен подпираться костылем, а иначе это просто детское амурничанье.

– А много у вас было амурничанья?

– Достаточно.

– Люди влюбчивы и разлюбчивы, цикл то и дело повторяется, да?

– Примерно каждые три года, по словам Фанни Брайс. Я в газете на днях читала.

– Не пойму, как у людей так ловко это получается. Но приходится верить глазам. Причем каждый раз у всех у них такой убежденно-влюбленный вид. И вдруг убежденность исчезает. А потом заново является.