Читать интересную книгу Письмовник - Михаил Шишкин

– Не носи мне тапки в зубах!

В ванной он так и не научился задергивать занавеску душа до конца, приходилось каждый раз тряпкой убирать за ним.

И никогда не счищал после себя ершиком мазки в унитазе.

Презирал своих друзей, достигших чего-то, а доставалось опять ей. Однажды подумала, что ее жизнь для его жизни промокашка. Ему судьба что-то пишет, и тут же ею промокает – тогда его жизнь обрывками проступает на ней. Как только у него клякса, она тут же прикладывает себя.

По углам собираются комки пыли, убегают от щетки, как зверьки. Думала, чем они питаются, и вдруг поняла – ее годами.

Носки всегда разбрасывал. Огрызок на книжной полке. Обрезки ногтей на столе. Но главное – носки. Это же не мелочи, это метки. Люди ведут себя, как животные, только не могут вспомнить – почему. Люди метят свою территорию запахом из ног, оставляя след. Все животные это понимают и ходят босиком. Вот Донька любит положить морду на ноги или тапки, и запах хозяев приятно щекочет ей ноздри.

Чем труднее людям жить вместе, тем сильнее они метят.

Все боялась, что он однажды скажет:

– Я люблю другую. И ухожу к ней.

А он взял и сказал.

Уже заранее заготовил слова. Если бы она умоляла – и умоляла – остаться ради ребенка, он бы сказал – и сказал:

– Единственное, что родители обязаны сделать ради ребенка – это быть счастливыми. С тобой я несчастлив. А с ней – да. Несчастливые люди не могут дать счастья ребенку.

Она и сама понимала, что – ради ребенка – только отговорка. Просто страшно остаться одной. Ведь никто больше не полюбит.

Говорила ему, не веря сама:

– Не пори горячку! Давай отложим до лета. Повремени! Вам обоим лучше проверить себя, испытать. Вдруг это просто порыв, а пройдет время, и все остынет. Зачем тогда ломать жизнь? Если действительно захочешь тогда уйти – не буду держать.

И он тоже не верил:

– Только с ней я понял, что такое любовь.

– А как же я?

– Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал?

– Что это ошибка.

– Да это ты, ты – ошибка!

Схватила банку с мутной водой от акварели, оставшейся на столе после Сони, и швырнула в шкаф с посудой. Все вдребезги, вся комната в осколках и грязной воде. Ребенок вскочил с кроватки, остановился голыми ногами на пороге.

– Стой! Не входи сюда!

Оба бросились к Соне. Он поскользнулся, поранил руку о стекло. Она схватила дочку в охапку и отнесла в постель. Уложила, успокоила, вышла, прикрыв дверь. Стали ругаться шепотом.

Кровь никак не останавливалась, ненависть тоже.

Когда кончились слова, измазал ей кофточку на груди кровью из руки и ушел, брезгливо переступив через разбитое стекло.

Рухнула на кровать и разрыдалась, не жалея только о брошенной банке. Жалела, что ждала столько лет, чтобы швырнуть ее.

Полночи убиралась, потом взяла Сонечку к себе в постель. Та ворочалась и к утру спала поперек, оттеснив ее на самый край.

Столетия закончились.

Вечера, когда забирают Соню, самые тяжелые. Бродит по опустевшей квартире и думает.

Вдруг поняла, что у нее нет подруг. Ее подруги куда-то за годы пропали, остались только его друзья. Они теперь совсем по-другому с ней разговаривают. Всем стало некогда. Да и не хотелось смотреть в глаза тем, кто все давно знал.

Раньше снимала чулки, и Донька, виляя хвостом, лизала ей пальцы, а теперь лижет ноги той.

Попробовала напиться, купила бутылку вина – кислятина, не смогла заставить себя пить, вылила в раковину.

То берет себя в руки, то не хочет. Наткнется на его старый носок, и опять слезы.

Никто рядом не храпит, ногами не пинает, простыни в жгуты не скручивает.

У него же больной желудок. Разве та, молодая, будет следить, чтобы на завтрак у него была овсянка и чтобы вообще он ел поменьше соленого?

Поняла, чего ему не хватало в их жизни: ему не хватало другой жизни.

А вдруг он позвонит ей, пьяный, несчастный, раскаявшийся, а ее не окажется дома? Ведь он захочет сказать, что повел себя как последний идиот, что просит ее простить! Любит и возвращается. Устал и хочет прийти и положить ей голову на колени. Ведь все на свете должно заканчиваться так – мужчина, пройдя испытания, возвращается к любимой и кладет ей голову на колени.

Она старалась никуда не уходить, да и уходить некуда, пила рябиновую настойку и караулила телефонный звонок. Время от времени поднимала трубку – гудок – телефон в порядке. Однажды вылетела нагишом из душа, чтобы успеть к звонку. Это Сонечка хотела рассказать ей про папины подарки.

Соня каждый раз возвращается, вся увешанная подарками, и она подумала, что со временем он совсем перетянет ребенка на свою сторону.

Отчитывала его, когда привез дочку в воскресенье вечером:

– Я, получается, всю неделю зануда, пилю, все запрещаю, придираюсь, требую, воспитываю, а ты – добренький, развращаешь ребенка, слова “нет” вообще не существует, балуешь, приучаешь ее к тому, что я не могу ей позволить!

Заметила, что он все еще ходит в свитере, который она ему связала.

Соня пляшет на кровати, хвастается:

– Смотри, какие мне папа часики подарил. Слышишь? Как кузнечики!

Закричала на нее:

– А ну спать немедленно!

Засыпает не с новыми игрушками, а со своим облезлым тигренком.

Еще стал посылать Соне открытки с рисунками – лисы, зайцы, какие-то уроды с двумя головами, трехглазые, одноногие, все улыбаются, машут лапами, зовут. Сначала выбрасывала, потом перестала, когда заметила, что открытки пронумерованы. Соня прикрепляет их булавками к стене над своей кроваткой. Разговаривает с ними перед сном.

Варила Соне кашу на ужин, засмотрелась в окно, там прохожие тусклого окраса. Торопятся и не знают, что счастливы. Каша подгорела. Села за стол, положила голову на согнутую руку и заревела. Тут Соня вошла:

– Мама, чем так пахнет? Что с тобой? Ты плачешь?

Стала утешать, как взрослая, гладить по голове:

– Ну что ты, мамочка, ну, подумаешь, каша!

Сонечка почти уже перестала мочить по ночам постель, а теперь, после его ухода, снова все началось.

Читали какую-то детскую книжку, а там девочка идет на блошиный рынок, где продаются старые куклы, и вдруг понимает, что куклы – это умершие девочки. Как можно такое писать для детей?

Ехали в поликлинику, и Сонечка вдруг спросила громко на весь трамвай:

– Мама, а папа ушел от нас из-за меня?

На каникулах они забрали Соню на неделю. Почти перестала выходить из дома, мусор не выбрасывала, посуду не мыла, простынь не меняла, белье не гладила. С пыльными зверьками мокрой тряпкой не сражалась, сдалась. Ей казалось, что это месть. С диеты перешла на шоколад. И это месть.

Волосы свисают грязными сосульками и пугают сединой.

Смотрела в зеркало на складки вокруг глаз, сухую кожу на щеках, увядающую шею. Женщина высыхает сначала изнутри, в душе, а потом снаружи.

Думала: как же так – вот вены разбежались ручейками по ногам, волосы на лобке седеют. А это уже давно началось расставание с телом.

Смотрела на свои портреты, развешанные по стенам, вспоминала, как позировала голая и он прерывался, чтобы целовать ее везде, и теперь спрашивала себя:

– Кто там на холсте? А я тогда кто?

Стала разговаривать сама с собой:

– Нужно открыть форточку и пойти на кухню поставить чайник. Слышишь?

– Зачем?

– Затем. Для этого нужно хотя бы временно полюбить себя.

– Полюбить себя? За что?

Загадала – вот сейчас примет душ, приведет себя в порядок, оденется, накрасится, купит на остановке букетик цветов себе, и что-то произойдет.

Произошло.

– Ада!

Обернулась.

Ветеринар, к которому ходили с Донькой. Сонечка называла его доктором Айболитом. Всех излечит, исцелит добрый доктор Айболит! Девочке ведь никто не объяснил, что ему привозят здоровых кошек и котов, а увозят кастрированных, с вырванными когтями.

– Адочка, а вам свобода на пользу. Какая вы!

Все все знают. Приобнял за талию, а раньше ничего такого себе не позволял. Ухмыльнулся нагло.

– А не поужинать ли нам вместе, раз такая встреча?

Подумала, что вот оно, чудо.

– Отчего же нет? Пригласите меня в ресторан и закажите что-нибудь дорогое!

Сидели в углу, окруженные зеркалами.

Официант все время стоял рядом, глядя на свое отражение, поправляя бабочку, одергивая манжеты.

Айболит рассказывал смешные случаи из практики. Она хохотала.

Официантка, собирая пустые тарелки, низко наклонилась над столом, позволяя заглянуть в глубокий вырез. Он заглянул. Улыбнулся, будто извиняясь, мол, что поделаешь, мы – рабы инстинкта.

– Когда всю жизнь занимаешься случкой да усыплением, поневоле сделаешься романтиком.

Спросила, выпив шампанское до дна и подставив бокал, чтобы налил еще:

– Если всю жизнь любишь одного, разве можно полюбить другого?

– Да ты спрашиваешь это уже третий раз!

– В третий раз?

Только теперь почувствовала, что уже давно пьяная.

Ей казалось, что все кругом догадываются, куда и зачем она сейчас пойдет.