Читать интересную книгу Держава богов - Н. Джемисин

– Я никем не притворяюсь. Я таков, каким должен быть, и у меня это отлично получается.

– Значит, мы слабей смертных. – Он проговорил это тихо и почти грустно. – Мы – рабы предначертанного, и нет нам освобождения.

– Заткнись! – рявкнул я. – Ты понятия не имеешь о рабстве, если так о нем судишь!

– А что? Не иметь выбора…

– У тебя есть выбор!

Я поднял взгляд к изменчивой тверди над нашими головами. День и ночь сменялись далеко не в равномерном ритме. Это лишь смертным кажется, будто небо – надежная и предсказуемая стихия. Мы, боги, знаем лучше; нам приходилось жить с Нахадотом и Итемпасом.

– Ты можешь принять себя самое, овладеть своей природой и преобразовать ее так, как тебе захочется, – продолжил я. – То обстоятельство, что ты родился богом возмездия, совершенно не означает, что ты обязан вечно пребывать в угрюмой задумчивости и бурчать себе под нос, подсчитывая, с кого и что тебе причитается! Ты волен выбирать, каким образом твоя природа станет формировать тебя! Слейся с ней и обрети в ней силу! Или начинай бороться с собой, чтобы так и остаться… недоделком.

Невидимый собеседник умолк, возможно, переваривая мой совет. И это было хорошо, ибо я очевидным образом оказал ему скверную услугу, помимо того злодейства, которое я, по его мнению, совершил. После его рождения я не озаботился найти его, направлять, помогать. А в таком руководстве он нуждался, потому что было совершенно ясно, что ему отчаянно не нравились те, скажем так, карты, которые сдала ему судьба – или Вихрь. Я не мог его за это винить. Я и сам не захотел бы оказаться богом возмездия. А он оказался и теперь искал способ с этим жить.

Я увидел в зеркале, как стоявший позади приблизился и занес руку. Я напрягся, готовясь драться – больше из принципа, ведь заранее было ясно, что сделать я ничего не смогу. Его могущество определенно превышало те крохи божественной магии, что еще оставались при мне. Будь это не так, я давно бы уже сбросил оковы его воли и сумел обернуться к нему.

Я ждал удара, но, к моему полному изумлению, его рука лишь коснулась моих волос и чуть-чуть задержалась, словно запоминая, каковы они на ощупь. Потом его пальцы царапнули шею, и я вздрогнул. Что это, угроза? Но он не попытался ударить или ранить меня. Его пальцы пробежались по выпуклостям позвонков и остановились, лишь коснувшись одежды. Тогда он убрал руку, и, по-моему, сделал это неохотно.

– Спасибо, – проговорил он наконец. – Мне нужно было это услышать.

– Прости, что не нашел случая сказать раньше, – ответил я. – Ну что, убьешь меня прямо сейчас?

– Скоро.

– Ага. Говорят, что месть – это блюдо, которое надо подавать холодным.

– Верно.

Его голос вновь наполнился холодом, и теперь я понял, что́ это. Не гнев, а решимость.

– А жаль, – сказал я, вздохнув. – Думаю, ты мог бы мне понравиться.

– Да. И ты мне.

Это уже кое-что.

– Ладно, смотри только не очень медли с отмщением. У меня, знаешь ли, всего несколько десятилетий осталось.

По-моему, он улыбнулся, и я расценил это как победу.

– А я уже начал.

– Вот и молодец, – сказал я, надеясь, что он не воспримет мои слова как насмешку. Мне всегда нравилось наблюдать за успехами молодых, даже если это означало, что в будущем они неизбежно станут для меня угрозой. Что ж, таков порядок вещей. Дети должны вырастать. И при этом они далеко не всегда становятся такими, какими их хотят видеть другие. – Сделай мне одно благодеяние, хорошо?

Он не ответил, и молчание вполне согласовывалось с его новообретенной решимостью. И такая его позиция была правильной. Я мог быть его врагом, если ему требовалось от меня именно это. Я просто не видел смысла из-за этого вредничать.

– Я теперь здесь чужой, – сообщил я, обводя жестом зеркальную равнину, дворцы и небеса. – Я не принадлежу даже этому сну, этому бледному подобию реальности. Разбуди меня, хорошо?

– Как скажешь.

И его рука неожиданно рассекла меня сзади. Я заорал от неожиданности и боли, посмотрел вниз и увидел свое смертное сердце, зажатое в пятерне с острыми, как когти, ногтями…

Я вздрогнул и проснулся от собственного крика, эхом отдавшегося от сводчатого потолка.

От светящегося сводчатого потолка. Стояла ночь. И надо мной стояла Шахар. Ее ладонь лежала на моей груди, лицо было очень встревоженным. Спросонок я ничего не мог понять, лишь посмотрел себе на грудь, убеждаясь, что сердце по-прежнему на месте. Затем невольно посмотрел на грудь Шахар, бестолково предположив, что моя боль из сновидения могла как-то затронуть и ее. Полоски, из которых было сплетено ее платье, были разрезаны и, наполовину расплетенные, свисали до пояса. Свободной рукой Шахар прижимала к телу просторную ночную рубашку, пряча наготу. Похоже, она впопыхах схватила ее, бросившись в мою комнату. Смятая рубашка ничуть не мешала любоваться иными чертами ее прекрасного тела. Нежный изгиб шеи, тонкие плечи, линия талии. Я даже различил ее грудь округлой тенью у локтя.

Я потянулся отвести ее руку, чтобы та не мешала любоваться, но пальцы замерли в двух дюймах от ее локтя. Ей понадобилось мгновение, чтобы понять. Она уставилась на мою руку, ее глаза округлились, и она отпрянула.

– Извини, – пробормотал я, опуская руку.

Она обожгла меня взглядом:

– Ты так закричал, что я сквозь дверь услыхала! Подумала, с тобой произошло что-то ужасное…

– Это был сон.

– И похоже, не слишком приятный.

– Не такой уж и плохой, если не считать конца.

Пережитый страх быстро меркнул. Приснившийся собеседник обошелся со мной не очень-то ласково, но способ, выбранный им, чтобы отправить меня обратно в царство смертных, подействовал великолепно. Я совершенно не чувствовал рвущей сердце скорби из-за того, что мне больше не было хода в державу богов. Это вызывало у меня лишь раздражение.

– Встретил одного… смертотраха, – продолжил я. – Если когда-нибудь верну свою магию, то разыщу его и переломаю все кости в любом теле, в котором он будет разгуливать! И пусть попробует отомстить мне за это.

Тут я замолчал, потому что Шахар как-то странно на меня смотрела.

– О чем, во имя всех богов, ты говоришь?

– Да ни о чем. Просто языком чешу. – Я зевнул так, что в челюсти что-то хрустнуло. – Глупею, знаешь, от сна. Никогда спать не любил.

– Смертотрах, – задумчиво повторила Шахар мое бранное слово. – Ты имеешь в виду… – Она поморщилась, потому что была слишком хорошо воспитана, чтобы расшифровать ругательство вслух. – Ты имеешь в виду, что быть со смертным – такое непотребство в глазах богов, что вы используете его как проклятие?

Я покраснел. Почувствовал это и ощутил укол недовольства. Да чего мне стыдиться? Я приподнялся на локтях.

– Нет, это далеко не проклятие!

– Тогда что?

Я изобразил безразличие:

– Просто имеется в виду, что любить смертных слишком опасно. Они так легко ломаются. А со временем вообще умирают. И это больно. – Я пожал плечами. – Проще и безопасней использовать смертных просто для удовольствия. Но даже и это бывает слишком тяжко, потому что для нас невозможно лишь получать наслаждение, ничего не отдавая взамен. Мы не… – Я мучительно подбирал сенмитские слова, чтобы выразить свою мысль. – Мы не делаем… Короче, мы просто другие. Для нас противоестественно быть просто телом и оставаться внутри его. Так что, когда мы с кем-то, мы тянемся к этому кому-то, а смертный проникает к нам, и мы ничего не можем с этим поделать, а потом их приходится выпихивать обратно, и это тоже больно.

Я умолк, не находя слов, потому что Шахар пристально смотрела на меня. Кажется, я говорил все быстрее и быстрее, глотая слова: слишком старался донести до нее, как мы это ощущаем. Вздохнув, я принудил себя замедлить речь до уровня смертного восприятия.

– Быть со смертным – никакое не непотребство. Но это и не хорошо, потому что никогда добром не кончается. Всякий бог, у которого есть хоть капля здравого смысла, избегает такого соития.

– Понятно, – сказала Шахар. Не скажу точно, но мне показалось, что она вздохнула. – Погоди, я сейчас.

Она ушла в свою комнату, не закрыв за собой дверь, и я слышал, как некоторое время она сражалась с остатками плетеного платья. Потом Шахар вернулась, облаченная в ту самую ночную сорочку, которую прежде прижимала к груди. К тому времени я уже сидел на постели и тер лицо, разгоняя остатки сна, а с ним и воспоминание об окровавленном и выдранном из груди сердце. Когда Шахар подсела ко мне, я обратил внимание, как осторожно она это проделала: присела на краешек, чтобы я не смог легко до нее дотянуться. Я не винил ее ни за это, ни за то, что ее явно успокоила моя речь о нежелательности плотских отношений со смертными.

И все-таки она вела себя странновато, и я не понимал, в чем тут дело. Какая-то она была дерганая и пугливая. Я даже задумался, почему она не осталась у себя и не легла спать, раз уж убедилась, что помирать я не собираюсь.