Не все, понятно, знали о моей случайной удаче. На Уолл-стрит, да, вообще говоря, и везде, любой случай, который ведет к большим деньгам, воспринимают с подозрением. Если случайность оказывается неприбыльной, никто и не вспомнит о случайностях. Все будут говорить только о том, что это вполне логично, что нельзя быть таким свински жадным или что при таком самомнении иначе и быть не может. Но если тебе удалось получить хорошую прибыль, то ты сразy грабитель и вообще в этом мире хорошо только наглым и бессовестным хапугам, а сдержанные и достойные люди не получают ничего.
Меня обвиняли в изощренном коварстве не только обчищенные мною торговцы, которые не хотели признать, что все дело в их собственной безрассудности и опрометчивости. Другие думали так же.
Через день или два после всего этого меня встретил один из самых крупных деятелей в мире хлопка и сказал:
– Ливингстон, это была самая ловкая сделка в твоей жизни. Я-то прикидывал, сколько ты потеряешь, когда начнешь выгружать весь этот хлопок на рынок. Ты ведь знаешь, этот рынок не мог взять больше пятидесяти или шестидесяти тысяч кип, чтобы при этом цена не просела, и мне было очень интересно, как ты сумеешь избавиться от остального, чтобы при этом не остаться без штанов. Но то, что ты удумал, мне просто в голову не пришло. Это было ловко проделано.
– Мне не пришлось совершенно ничего делать, – заверил я его с самым честным видом.
Но он только повторил:
– Поразительно ловко, голубчик. Не будь слишком скромным! Просто изумительно ловко.
После этой операции меня в некоторых газетах стали называть «хлопковым королем». На деле-то я вовсе не заслуживал этого титул. Каждому понятно, что во всех Соединенных Штатах не хватит денег, чтобы купить полосу в нью-йоркской «Уолд» и устроить такую публикацию. В общем, я получил тогда совершенно не заслуженную мной репутацию.
Но я все это рассказал не для того, чтобы посокрушаться над тем, что по милости газетчиков совершенно не заслуживающие этого спекулянты оказываются увенчанными лаврами, и не затем, чтобы подчеркнуть роль удачи и везения. Я просто хотел рассказать, как в результате спекуляции июльским хлопком газетчики сделали меня знаменитым человеком. Если бы не они, я бы не пересекся с этим замечательным человеком. Перси Томасом.
Глава 12
Вскоре после того, как я с неожиданным для себя успехом закончил операцию с июльским хлопком, мне по почте пришла просьба о встрече. Письмо подписал Перси Томас. Естественно, я тут же ответил, что буду счастлив видеть его у себя в любое удобное ему время. На следующий день он появился.
Я издавна относился к нему с восхищением. Его имя знал каждый, кого интересовали выращивание или торговля хлопком. Ссылки на его суждения мне приходилось слышать не только у нас по всей стране, но и в Европе. Помню, как-то на швейцарском курорте я разговаривал с каирским банкиром, увлекшимся идеей выращивать хлопок в Египте, которую пропагандировал покойный сэр Эрнест Кассел. Узнав, что я из Нью-Йорка, он немедленно спросил меня о Перси Томасе, рыночные обзоры которого он выписывал и регулярно читал.
Я всегда считал, что Томас подходил к своему делу научно. Он был истинный спекулянт, обладавший воображением поэта и отвагой настоящего бойца, поразительно осведомленный как в теории, так и в практике торговли хлопком. Он любил поговорить об отвлеченных идеях и о научной стороне торговли хлопком, но при этом он почти досконально знал все о механизме хлопкового рынка и о психологии тех, кто на нем работает, ведь он занимался этим делом годами и умудрялся выигрывать и проигрывать на этом целые состояния.
После того как рухнула его старая биржевая фирма «Шелдон и Томас», он начал работать в одиночестве. За два года он сумел вернуть прежнее положение, и сделал это очень картинно. Помнится, я читал в «Сан», что когда он встал в финансовом отношении на ноги, то первым делом полностью расплатился со всеми кредиторами, а потом нанял эксперта, чтобы ему помогли наилучшим образом вложить миллион долларов. Этот эксперт проработал отчеты о собственности и прибыли нескольких компаний и рекомендовал купить акции компании «Делавэр и Гудзон».
А после того, как он потерял миллионы, он потом нажил еще больше миллионов, Томас сильно проигрался на операциях с мартовским хлопком. Явившись ко мне, он немедленно взял быка за рога. Он предложил мне рабочий альянс. Прежде чем публиковать любую интересную информацию, он будет передавать ее мне. А моим делом будет использовать эти сведения в торговле, потому что, по его словам, я в этом деле гений, а он нет.
Мне эта идея не понравилась. Я открыто ему сказал, что вряд ли смогу работать в упряжке и не очень-то хочу этому учиться. Он продолжал настаивать, что это была бы идеальная комбинация, пока я твердо не заявил, что не хочу участвовать в такого рода манипулировании рынком.
– Если я сваляю дурака, – объяснил я, – я один пострадаю и сам сразу расплачусь. Здесь не возникает длительных обязательств или неожиданных осложнений. Я предпочитаю играть в одиночку, в том числе и потому, что это разумнее и дешевле. Мне нравится помериться мозгами с другими торговцами, которых я никогда не видел и не увижу и которым я не давал советы, что и когда покупать или продавать. Я делаю деньги на своем понимании рынка. Я его не продаю и не сдаю в рост. Если я начну зарабатывать как-то иначе, мне покажется, что мои деньги не заработаны. Ваше предложение меня не интересует, поскольку игра мне интересна только до тех пор, пока я играю за себя и по своим правилам.
Он был очень огорчен тем, как я все это воспринял, и попытался меня убедить, что я ошибаюсь, отвергая этот план. Но я стоял на своем. Потом мы просто приятно поболтали. Я заверил его, что он обязательно «вернется» и что он окажет мне честь, если примет от меня финансовую помощь. Но он ответил, что не может брать у меня в долг. Потом он расспросив о деталях моей операции с июльским хлопком, и я рассказал ему все подробности: как я в это дело втянулся, и сколько хлопка закупил, и про цены и все остальное. Мы еще немножко поболтали, а потом он ушел.
Я уже говорил, имея в виду собственные ошибки, что самые опасные из многочисленных врагов спекулянта действуют изнутри. Я столкнулся с тем, что даже человек оригинального ума, привыкший всю жизнь мыслить независимо, может при этом стать жертвой убедительности и обаяния. Я довольно хорошо защищен от таких видов обычной среди спекулянтов заразы, как жадность, страх и надежда. Но я обычный человек, и мне свойственно ошибаться.
Как раз в тот период мне бы следовало быть настороже, потому что незадолго перед тем я пережил опыт, показавший, насколько легко уговорить человека сделать что-то, с чем он не согласен и чему даже противится. Это случилось в конторе Хардинга. Там у меня был своего рода частный офис: мне выделили отдельную комнату, в которую без моего согласия или приглашения никто не заходил в рабочее время, то есть пока были открыты рынки. Я не хотел, чтобы меня тревожили, а поскольку я вел торговлю с большим размахом и мой счет был очень прибыльным, охраняли мой покой на совесть.
Как-то, когда рынок уже закрылся, я услышал чей-то голос:
– Добрый вечер, мистер Ливингстон.
Я обернулся и увидел незнакомца в возрасте тридцати или тридцати пяти лет. Было непонятно, как он здесь очутился, но он был здесь. Я решил, что его привело ко мне какое-то дело. Я молча смотрел на него, и после недолгого молчания он произнес:
– Я заглянул к вам по поводу вот этого Вальтера Скотта, – и тут его понесло.
Он был книжным агентом. Нельзя сказать, чтобы он был уж очень внешне привлекательным или как-нибудь особо красноречивым. Да и манеры его были не лучшего образца. Но это была личность! Он говорил и говорил, и мне казалось, что я его слушаю. Но я не помню, что же он мне наговорил. Думаю, что, даже слушая его, я этого тогда не понял. Когда он закончил свой монолог, он протянул мне авторучку и договор, который я и подписал. Это была подписка на собрание сочинений Вальтера Скотта ценой в пятьсот долларов.
Стоило мне подписать, как я пришел в себя. Но он уже спрятал договор в карман. Мне не были нужны книги. У меня не было для них места. Мне нечего было с ними делать. Мне даже некому было их отдать. Но я согласился купить их за пятьсот долларов.
Я настолько привык к денежным потерям, что об этой стороне ошибки всегда думаю в последнюю очередь. Главное всегда сама игра, причина. Прежде всего меня интересуют мои собственные недостатки и стереотипы мышления. Причина этого в том, что я не хочу повторять свои ошибки дважды. Мужчина может прощать себе собственные ошибки, только если они ведут к последующей выгоде.
Что ж, допустив ошибку на пятьсот долларов но так пока и не поняв, как это я вляпался, я просто смотрел на него, чтобы для начала составить себе о нем какое-то представление. Пусть меня повесят, если он не улыбнулся мне в ответ – понимающей слабой полуулыбкой. Казалось, что он читает мои мысли. Каким-то образом я понимал, что мне не нужно ему ничего объяснять; он все понимал и сам. Поэтому безо всяких объяснений и вступительных фраз я спросил: