Вечером, на другой день после ареста несчастного Бонасье, после ухода Атоса, который отправился к г-ну де Тревилю, едва часы пробили девять и Планше, еще не постеливший на ночь постель, собирался приняться за это дело, кто-то постучался с улицы во входную дверь. Дверь сразу же отворилась, затем захлопнулась: кто-то попал в мышеловку.
Д'Артаньян бросился к месту, где был разобран пол, лег навзничь и весь превратился в слух.
Вскоре раздались крики, затем стоны, которые, по-видимому, пытались заглушить. Допроса не было и в помине.
«Дьявол! — подумал д'Артаньян. — Мне кажется, что это женщина: ее обыскивают, она сопротивляется… Они применяют силу… Негодяи!..»
Д'Артаньяну приходилось напрягать всю свою волю, чтобы не вмешаться в происходившее там, внизу.
— Но я же говорю вам, господа, что я хозяйка этого дома, я же говорю вам, что я госпожа Бонасье, что я служу королеве! — кричала несчастная женщина.
— Госпожа Бонасье! — прошептал д'Артаньян. — Неужели мне повезло и я нашел то, что разыскивают все?
— Вас-то мы и поджидали! — отвечали ей.
Голос становился все глуше. Поднялась какая-то шумная возня. Женщина сопротивлялась так, как может сопротивляться женщина четверым мужчинам.
— Пустите меня… пусти… — прозвучал еще женский голос. Это были последние членораздельные звуки.
— Они затыкают ей рот, сейчас они уведут ее! — воскликнул д'Артаньян, вскакивая, словно на пружине. — Шпагу!.. Да она при мне… Планше!
— Что прикажете?
— Беги за Атосом, Портосом и Арамисом. Кого-нибудь из них ты наверняка застанешь, а может быть, все трое уже вернулись домой. Пусть захватят оружие, пусть спешат, пусть бегут сюда… Ах, вспомнил: Атос у господина де Тревиля.
— Но куда же вы, куда же вы, сударь?
— Я спущусь вниз через окно! — крикнул д'Артаньян. — Так будет скорее. А ты заделай дыру в паркете, подмети пол, выходи через дверь и беги, куда я приказал.
— О сударь, сударь, вы убьетесь! — закричал Планше.
— Молчи, осел! — крикнул д'Артаньян.
И, ухватившись рукой за подоконник, он соскочил со второго этажа, к счастью не очень высокого; он даже не ушибся.
И тут же, подойдя к входным дверям, он тихонько постучал, прошептав:
— Сейчас я тоже попадусь в мышеловку, и горе тем кошкам, которые посмеют тронуть такую мышь!
Не успел молоток удариться в дверь, как шум внутри замер. Послышались шаги, дверь распахнулась, и д'Артаньян, обнажив шпагу, ворвался в квартиру г-на Бонасье, дверь которой, очевидно снабженная пружиной, сама захлопнулась за ним.
И тогда остальные жильцы этого злополучного дома, а также и ближайшие соседи услышали отчаянные крики, топот, звон шпаг и грохот передвигаемой мебели. Немного погодя все те, кого встревожил шум и кто высунулся в окно, чтобы узнать, в чем дело, могли увидеть, как снова раскрылась дверь и четыре человека, одетые в черное, не вышли, а вылетели из нее, словно стая вспугнутых ворон, оставив на полу и на углах столов перья, выдранные из их крыльев, другими словами — лоскутья одежды и обрывки плащей.
Победа досталась д'Артаньяну, нужно сказать, без особого труда, так как лишь один из сыщиков оказался вооруженным, да и то защищался только для виду. Остальные, правда, пытались оглушить молодого человека, швыряя в пего стульями, табуретками и даже горшками. Но несколько царапин, нанесенных шпагой гасконца, нагнали на них страху. Десяти минут было достаточно, чтобы нанести им полное поражение, и д'Артаньян стал господином на поле боя.
Соседи, распахнувшие окна с хладнокровием, свойственным парижанам в те времена постоянных мятежей и вооруженных столкновений, захлопнули их тотчас же после бегства четырех одетых в черное. Чутье подсказывало им, что пока все кончено.
Кроме того, было уже довольно поздно, а тогда, как и теперь, в квартале, прилегавшем к Люксембургскому дворцу, спать укладывались рано.
Д'Артаньян, оставшись наедине с г-жой Бонасье, повернулся к ней. Бедняжка почти без чувств лежала в кресле. д'Артаньян окинул ее быстрым взглядом.
То была очаровательная женщина лет двадцати пяти или двадцати шести, темноволосая, с голубыми глазами, чуть-чуть вздернутым носиком, чудесными зубками. Мраморно-белая кожа ее отливала розовым, подобно опалу. На этом, однако, кончались черты, по которым ее можно было принять за даму высшего света. Руки были белые, но форма их была грубовата. Ноги также не указывали на высокое происхождение. К счастью для д'Артаньяна, его еще не могли смутить такие мелочи.
Разглядывая г-жу Бонасье и, как мы уже говорили, остановив внимание на ее ножках, он вдруг заметил лежавший на полу батистовый платочек и поднял его. На уголке платка выделялся герб, виденный им однажды на платке, из-за которого они с Арамисом чуть не перерезали друг другу горло.
Д'Артаньян с тех самых пор питал недоверие к платкам с гербами. Поэтому он, ничего не говоря, вложил поднятый им платок в карман г-жи Бонасье. Молодая женщина в эту минуту пришла в себя. Открыв глаза и в страхе оглядевшись кругом, она увидела, что квартира пуста и она одна со своим спасителем. Она сразу же с улыбкой протянула ему руки. Улыбка г-жи Бонасье была полна очарования.
— Ах, сударь, — проговорила она, — вы спасли меня! Позвольте мне поблагодарить вас.
— Сударыня, — ответил д'Артаньян, — я сделал только то, что сделал бы на моем месте любой дворянин. Поэтому вы не обязаны мне никакой благодарностью.
— О нет, нет, и я надеюсь доказать вам, что умею быть благодарной! Но что было нужно от меня этим людям, которых я сначала приняла за воров, и почему здесь нет господина Бонасье?
— Эти люди, сударыня, были во много раз опаснее воров. Это люди господина кардинала. Что же касается вашего мужа, господина Бонасье, то его нет здесь потому, что его вчера арестовали и увели в Бастилию.
— Мой муж в Бастилии? — воскликнула г-жа Бонасье. — Что же он мог сделать? Ведь он — сама невинность!
И какое-то подобие улыбки скользнуло по все еще испуганному лицу молодой женщины.
— Что он сделал, сударыня? — произнес д'Артаньян. — Мне кажется, единственное его преступление заключается в том, что он имеет одновременно счастье и несчастье быть вашим супругом.
— Но, значит, вам известно, сударь…
— Мне известно, что вы были похищены.
— Но кем, кем? Известно ли вам это? О, если вы знаете это, скажите мне!
— Человеком лет сорока-сорока пяти, черноволосым, смуглым, с рубцом на левом виске…
— Верно, верно! Но имя его?
— Имя?.. Вот этого-то я и не знаю.
— А муж мой знал, что я была похищена?