Читать интересную книгу Ариман: Изгнанник - Джон Френч

Давным-давно Кадин родился во тьме мира, о котором сейчас помнил лишь он да его братья. Все они там родились. В пещерах, куда не проникал ни солнечный, ни звездный свет, он научился чуять воздушные течения и ориентироваться по запаху, прикосновению и звуку. Когда они пришли за ним и вознесли к свету, он не забыл тьму. Тьма стала ему отцом и матерью. Так учили капелланы, и Кадин понимал скрытую в словах мудрость. Он был тьмой, а тьма была им. Но здесь, в коридорах мертвой станции, освещенных лишь режимом ночного зрения, Кадин вспомнил мглу, которая иногда поднималась из глубин мира его рождения. Вспомнил мрачные глубины пещер, где биение сердца было единственным, что он слышал и чувствовал. Немало воды утекло с тех пор, как воин последний раз вспоминал об этом.

― Ничего, ― произнес он в вокс и услышал потрескивающее эхо собственного голоса.

― Понял тебя, ― раздался голос Тидиаса, такой же напряженный и, как обычно, сдержанный, несмотря даже на плохую связь. ― Угроз нет.

Они патрулировали коридоры около часа, по приказу Астреоса охраняя обратную дорогу на корабль. Воины ходили в одиночестве, объединенные только воксом и локационными рунами, пульсирующими на ретинальных дисплеях. С самого начала Кадин ничего не видел, не слышал и не ощущал, но происходящее ему все равно ничуть не нравилось. Внутри шлема раздавалось лишь собственное дыхание и гул доспехов. Эти звуки должны были внушать спокойствие, ведь он жил с ними так долго, что без доспехов чувствовал себя так, словно лишился руки. Но во тьме коридоров знакомые звуки казались чуждыми, как будто принадлежали кому-то другому.

― В этом нет необходимости, ― заметил Кадин, свернув в покрытый клепаными плитами туннель. На стенах виднелись следы выстрелов, на полу валялись болтерные гильзы, но они были такими же старыми и холодными, как и остальная станция. ― Сигналов угрозы нет, потому что здесь вообще ничего нет.

― Мы должны патрулировать, ― ответил Тидиас, и Кадин словно увидел, как он пожал плечами. ― Так захотел Астреос.

― Так захотел колдун, ― оскалился Кадин. Коридор перед ним исчезал вдали. Он переключился на инфракрасный режим зрения, и коридор превратился в кромешно черное холодное пространство. Воин повернулся, посмотрел под ноги и увидел, как отпечатки его следов из зеленых становятся синими. Щелкнул вокс.

Щелкнул вокс, но Кадин слышал только шипение статики.

― Возвращаюсь на главный маршрут, ― вдруг сказал Тидиас. Во мраке Кадин согласно кивнул.

― Принято. Начинаю осмотр ближайших туннелей, ― Кадин выключил вокс и повернулся к зеву ближайшего коридора. Воин вдруг остановился и застыл на месте.

На полу перед ним были видны участки тепла, их края переливались желтым и зеленым. Они вели в промозглую тьму коридора, куда воин как раз собирался пойти. Самый дальний оттиск сливался с льдистым холодом. Ближайший переливался ярко-красным. Он находился прямо перед ним, и его форма угадывалась даже в размытых очертаниях теплового следа.

Отпечаток ноги.

Кадин моргнул, когда его дисплей стал выбелено-зеленым.

В дюйме от его лица вспыхнула пара глаз.

Кадин открыл огонь, и сполох болтера испарил матово-черные глаза и бледную кожу. Он отступил назад и выстрелил снова. На дисплее шлема вскипела статика. За туманом искажения что-то двигалось, что-то бледное и с гибкими конечностями. Воин дал короткую очередь, вслепую паля перед собой.

Дисплей опять начал обретать фокус, став ярким и четким. Перед ним ничего не было. Он открыл вокс-канал.

В шлеме заорал голос. Кадин крепче сжал болтер. Он втянул воздух, чтобы крикнуть.

Тишина.

Коридор был темным и пустым. Моргнув, воин переключился на инфракрасное зрение. Лишь холодная чернота. Он посмотрел на руки. Дуло болтера еще горело желто-белым цветом после недавнего использования. Кадин поднял глаза.

Тьма. Кромешная тьма: мрак пещер из детства. Отчего-то он знал, что если снова посмотрит вниз, то не увидит своего оружия, пусть даже Кадин чувствовал его тяжесть.

Коридор исчез. Воин остался один. Сердца в груди бились с давно позабытым учащенным ритмом.

Кадин медленно обернулся.

Ариман медленно задышал, повторяя в уме напев. Колдун оставался совершенно неподвижным, разведя руки в стороны ладонями кверху. Его глаза были закрыты, но он ощущал Астреоса, стоящего по другую сторону вращающейся жертвенной чаши. Из рук вырывался ведьмовской свет, окутывая ладони и растекаясь по доспехам.

Не переставая вести напев, Ариман ощущал, как Астреос следует за ним, его воля пела в более упрощенной гармонии. Колдун чувствовал старание библиария, натужное дыхание и то, как его кожа покрывается потом. Ариман подготовил Астреоса так, как только сумел, но песня эта состояла не из звуков и слов: она походила на реку смыслов и связей, слова сливались с символами, с цветами и ощущениями, каждый из которых создавался мыслью с точно выверенной скоростью. Колдун и библиарий созидали напев, который также творил сам себя, с каждым мгновением раскручиваясь по широкой спирали, сплетая собственные образы. Если бы какое-нибудь живое существо находилось в хоровом зале, они бы ощутили его, услышали бы, увидели бы, как оно плывет перед глазами и переливается разными цветами. То была музыка сфер, первобытный язык созидания и разрушения, ревущее пламя бытия. И оно безмолвствовало.

Ариман видел, как варп разрастается у него в разуме, словно огонь, пожирающий сухой лес. Варп захлестнул ощущения, подавил физические чувства. Колдун слился со своей плотью, биением сердца, течением крови, а также пространством вокруг него, каменными стенами и мерцанием светосфер. Азек почувствовал, как размываются твердые границы реальности, когда законы, удерживающие зал вместе, начали ослабевать в такт с его пульсом.

Ариман медленно открыл глаза. Светосферы над головой разлетелись ливнем осколков. Стоявший напротив него Астреос дрожал.

+ Открой глаза, + послал Ариман. Глаза Астреоса за линзами шлема открылись. + Готов? +

Астреос кивнул, и испытанная от движения напряженность перетекла по психической связи в Аримана, вспыхнув перед глазами звездами боли. Колдун посмотрел на руку, выпрямил пальцы и вытянул ее над вращающейся бронзовой чашей. Телекинетическим прикосновением он открыл синюю перчатку и стянул с ладони. Плоть, оказавшись в холоде безвоздушного пространства, побелела. В ушах зазвенел сигнал тревоги. Ариман сосредоточился на атаме в другой руке. Его мысли стали похожими на зеркало, со спокойным безразличием отражая усиливающуюся бурю эфирной энергии.

«Кровь. Все сводится к крови», ― подумал он. Таков порядок вещей, был, есть и будет. Колдун услышал стон Астреоса. Ветры начали размывать очертания зала. Возле Азека зажглась свеча, невероятно, но ее пламя замерцало в вакууме. Затем загорелась другая, и еще одна. Левая рука покрылась изморозью, поднимающейся от атама. Сервиторы у стен комнаты начали дергаться и биться в судорогах. Их тела заискрились. Откуда-то издалека донеслось воронье карканье. Плоть на обнаженной руке посинела от холода. Ариман почуял запах озона и благовоний.

+ Сейчас, + подумал он и вонзил атам в ладонь.

Кровь пузырьками разлетелась во все стороны. Она приняла форму шариков густого красного цвета, блестящих в свете свечей. Ариман не почувствовал боли, лишь тупой зуд. Все вдруг стало безмолвным и неподвижным, словно вокруг него опустилась кристаллическая стена. Была только кровь, вырывающаяся из раны под собственным давлением. В давно забытых ритуалах чародеев и мистиков это мгновение носило множество названий. Это был момент равновесия, наивысшего контроля. Колдун разжал губы, когда назвал имя, пришедшее из глубин памяти. Слова сорвались с его уст, и парящие шарики крови начали вращаться. Последняя фраза раздалась со звуком, похожим на треск хрящей. Ариман услышал крик Астреоса.

― Ты призван, ― взревел Ариман, и слова эхом разнеслись в безвоздушном сумраке. По всему залу из парящих чаш вырвалось пламя. Комната заполнилась дымом и звуками. Он услышал крики, вопли умирающих, которых опускали в костер его памяти. Парящая масса крови воспламенилась. Бронзовая чаша засияла, испаряя покрывшую ее корку инея и разметывая его по залу. Затем чаша упала, а кровь, забрызгав бронзу, фонтаном ударила вверх и замерзла.

Ариман отступил назад и выхватил меч. Астреос пошатнулся и заскреб рукой в поисках своего клинка. Свечное пламя поднялось выше, плавящийся воск потек вверх. Свет попал на застывшую кровь, и ее тень легла на почерневшие стены зала. Ариман взглянул на очертания и замер. На стенах танцевали силуэты оперенных крыльев и непомерно длинных конечностей.

Застывшая кровь начала расти, словно ветви на дереве. Она пульсировала, увеличивалась, обесцвечивалась и запекалась, приобретая очертания вен, мышц и костей. Сформировались плечи. Предплечья. Руки. Голова. Разверзлось блестящее мясо ротовой полости, из которой раздался стон от боли рождения. От звука забившегося сердца содрогнулся зал. На плоть стала наслаиваться кожа. Наконец фигура встала во весь рост, держа руки по бокам, ее обнаженная плоть подергивалась, обретая резкость. Появились веки и сомкнулись над закрытыми глазами. Из головы выросли волосы, темной волной упав на плечи. Фигура улыбнулась, показав белые зубы, и открыла глаза. Они оказались цвета желтого янтаря, а зрачки походили на черные провалы.