— Кузьма отговорил.
— Вот как? — Непрядов ухмыльнулся, оставаясь себе на уме.
— Нет-нет, — торопливо ответила она, перехватив его язвительный взгляд. — Это совсем не то, о чём ты подумал. Он совсем не тот, кем был для меня Муранов. Кузьма просто хороший, простецкий человек, а в сущности — такой же несчастный, как и я сама. Мы оба очень хорошо понимаем друг друга, так как источник несчастья у нас один. Только вот я жалею Кузьму, а он меня — нет.
— Это каким же образом, позвольте узнать? — снова удивился Егор.
— Очень простым. Он сказал, что мне в моём несчастье не на кого пенять, поскольку сама во всём виновата. Муранов поступил со мной точно так же, как я — со своим мужем, — прикусив лимонную дольку, Ирина Марковна поморщилась. — Сперва за такие слова едва не заехала Кузьме по морде, но потом сообразила, что он прав. Вот и получается, что за всё в жизни надо платить, особенно за плохое. Получилось так, будто свершился надо мной какой-то высокий и справедливый суд… А ведь я прежде никогда не верила в Бога…
— Что ж, прозрение — дело хорошее, — согласился Егор, — только не очень-то понимаю, какая роль в вашем «треугольнике» отводится Кузьме.
— Я же сказала, что просто жалею его. Порядочный он, добрый, но какой-то бесшабашный. И в людях совсем не разбирается — последнюю тельняшку готов снять с себя и отдать тому, кто дружком ему прикинется.
— Точно, Кузьма — он такой, — согласился Егор, и это определение было ему приятно, будто так сказали о нём самом.
— Вот-вот, — подхватила Ирина Марковна, — а Муранов — подлец. Этой Кузькиной простотой он и воспользовался: ведь не только меня, но и старпома своего в грязь втоптал.
— Даже так? — тотчас насторожился Егор, отставляя недопитый стакан.
— Именно так, — сказала она, тряхнув прядями волос. — Я хорошо помню тот проклятый день, когда лодку Муранова еле стянули буксирами с мели, — возбуждённо говорила Ирина Марковна, и глаза её, подведенные тушью, становились всё более злыми. — Они только что получили «трёпку» от комбрига и оба завалились ко мне, чтобы расслабиться. Вот за этим самым столом пили водку, и Муранов уговаривал своего старпома, чтобы тот не волновался и ни о чём не беспокоился, что поможет ему выбраться из того «дерьма», в которое они вляпались. И тогда я поняла, что дело это обстоит совсем не так, как его другие представляли. Оказалось, что Кузьма ни в чём не виноват. Ведь это Муранов посадил лодку на мель, а подставил своего старпома. Он чуть не на коленях умолял Кузьму молчать о том, что произошло на самом деле. Всё твердил, что иначе вся его командирская карьера «к едрене Фене кверху тормашками полетит», и никакой академии тогда ему не видать, как собственных ушей. И Кузьма, дурачок набитый, согласился не закладывать своего командира. Вот теперь и расплачивается за свою глупость.
— Это ж меняет дело! — Егор вскочил со своего места и возбуждённо принялся расхаживать по подсобке. Потом снова присел к столику, взял в ладони пухлую руку женщины и спросил, умоляюще глядя ей в глаза:
— Прошу вас, можете всё это подтвердить ещё одному человеку?
— Кому ещё? — недовольно спросила Ирина Марковна, высвобождая руку.
— Да не беспокойтесь, это наш хороший друг, и от него многое зависит. Но он должен обо всём очень подробно и точно знать. Вы этим самым здорово помогли бы Кузьме.
— Вы это о ком, о Колбеневе что ли? — догадалась она.
Непрядов с надеждой кивнул.
— Ему можно, — согласилась женщина, смягчившись — А то ведь получается, что и я перед Кузьмой, этим дурашкой, тоже виновата. Мне бы раньше эту историю рассказать, если уж дружок ваш такой чистоплюй. Слово, видите ли, подлецу Муранову дал! А тот начхал на его порядочность.
— Добро, — сказал Егор и поднял стакан с недопитым коньяком. — Давайте на посошок, за хороших людей!
— За Кузьму, — уточнила Ирина Марковна. — Что б у него всё обошлось.
12
В тот же вечер Непрядов поспешил наведаться к Вадиму Колбеневу. Тот после службы только что вернулся домой, принял душ и, облачившись в просторный полосатый халат, готовил себе на кухне холостяцкий ужин.
Ввалившись к нему на квартиру, Егор прямо с порога, ещё не успев снять шинель и отдышаться, принялся подробно рассказывать всё, что довелось услышать от Ирины Марковны. Но дружок нисколько этому не удивился. Пошевеливая ножом жарившуюся на сковородке картошку с луком, он скептически хмыкал и покачивал головой.
— Тоже мне, Америку в Жмеринке открыл! — высказался, наконец. — У нас в политотделе давно об этом догадывались.
— Что, значит, догадывались?
— А то! — назидательно пояснил Вадим. — Если не хотят что-либо знать, то всегда не трудно сделать вид, что это никого не касается.
— Других, но не нас! — решительно не согласился Егор. — Или ты решил, что Кузькина судьба тебя тоже не касается?
— Как ты можешь, Егор! — Обрезков с раздражением громыхнул сковородкой, стаскивая её с плиты. — Если уж на то пошло, то вам, милейший кавторанга, не мешало бы знать, что ваш покорный слуга, — Вадим при этом слегка поклонился, — именно по этой причине имел честь испортить отношения с начальником политодела. Трудно ладить с людьми, когда тебя слушают, но не слышат. Широбоков непробиваем, когда дело касается «целесообразности момента», как он любит выражаться. А целесообразность у него в том, если отбросить всякую оправдательную шелуху, чтобы не признаваться в собственном промахе. Ведь это никто иной, как сам Широбоков, подписал на Муранова самую лестную характеристику, когда тот рвался в академию. Выходит, здорово промахнулся наш любимый начпо, не доглядел.
— Извини, ведь ты же всё-таки его заместитель. Неужели слово твоё ничего не может значить?
— Сможет, — пояснил Вадим. — Как только сам стану начальником политотдела.
— Уж постарайся, будь им поскорее, — съехидничал Егор. — А то проку от ваших… как от козла молока.
— Ты эти шуточки брось, — предупредил Вадим, строго воздев нож. — В политотделе тоже у нас люди разные, и всех под одну гребёнку не чеши. Но в одном ты прав: появился свежий факт и за него следует уцепиться. Надо же Кузьму как-то спасать, пока он совсем «вразнос» не пошёл.
Непрядов хорошо понимал своего дружка. С его-то характером нелегко было тащить воз политотдельской нагрузки, продираясь сквозь заросли всяких препон и условностей. А случай с Кузьмой Обрезковым был одним из тех принципиальных, по которым Колбенев не находил общего языка со своим начальником капитаном первого ранга Широбоковым. Из каких-то своих соображений тот явно благоволил Муранову, продолжая считать его офицером перспективным, с большим потенциалом руководящего таланта и морской выучки. Разумеется, можно было бы провести повторное расследование случившегося ЧП и тем самым докопаться до истины. Однако Широбоков счёл нужным всё же опереться на прежнюю объяснительную записку Обрезкова, в которой тот лично на себя брал всю вину.