«Лицо осунулось, – подумал Берр. – Взгляд будто сверлит тебя, даже когда он отводит глаза. Кого мы воспитали?» Он оглядел кухню. Коврики с изображением кораблей, летящих на всех парусах. Деревяшки, медная посуда. На блестящей тарелке надпись «Храни меня, Боже».
– Вы не хотите, чтобы я сохранил эти вещи? – спросил Берр.
– Нет. Спасибо. Лучше продайте их. Если удобно.
– Вдруг вам захочется снова увидеть их, когда наступят спокойные времена.
– Налегке лучше. Там все по-прежнему? Я имею в виду нашего приятеля. Он делает то, что делает, и живет там, где живет, в том же духе? Ничего не изменилось?
– Насколько я знаю, Джонатан, нет. – На лице Берра показалась несколько загадочная улыбка. – Я все время слежу Он только что приобрел Каналетто, если вам это о чем-нибудь говорит. И пару новых арабских скакунов для своего завода. И золотую цепь своей девушке. Как собачке. Да, похоже, она и играет при нем роль собачки.
– Может быть, на большее она и не способна, – сказал Джонатан.
Он протянул перебинтованную руку, и Берру почудилось, что он должен пожать ее, словно собачью лапу. Но тут же сообразил, что Джонатан хочет взглянуть на документ, и стал рыться в карманах сначала пальто, потом пиджака, вынув, наконец, тяжелый запечатанный конверт.
– Я не шучу, – сказал он. – Принимайте решение. Левой рукой Джонатан вынул столовый нож из ящика стола, постучал рукоятью по сургучу, сломал печать и аккуратно вскрыл конверт. Берр удивился, зачем ему нужно было ломать печать, разве только чтобы похвастаться своей ловкостью.
– Читайте, – велел он. – Глупость на глупости. Вы – мистер Браун, если вы еще не догадались. Безымянный доброволец под нашим началом. В официальных бумагах такие, как вы, всегда мистеры Брауны.
Копия сделана Гарри Пэлфреем для Рекса Гудхью. Передана Леонарду Берру на подпись мистеру Брауну.
«Больше чтобы я никогда не слышал его настоящего имени, – коротко сказал Берру Гудхью. – Считайте, что я его забыл. Продолжайте в том же духе».
Джонатан поднес бумагу к керосиновой лампе, чтобы прочитать ее. В который уже раз Берр поражался, глядя на это лицо, – мужественность соединялась в нем с удивительной мягкостью. «Кто он? Мне казалось, я знаю. Увы».
– Подумайте еще раз, – настаивал Берр. – Уайт-холл обдумал все. Я дважды заставил их это переписывать. – Он сделал последний заход. – Скажите для моего спокойствия, хорошо? «Я, Джонатан, хочу и согласен работать». Вы знаете, что вас ждет. Вы все обдумали. И вы твердо уверены.
Джонатан опять улыбнулся, отчего Берру стало еще больше не по себе. Он снова протянул перебинтованную руку, теперь за авторучкой.
– Я уверен, Леонард. Я, Джонатан. И буду уверен завтра утром. Как мне расписаться? Джонатан Браун?
– Джон, – подсказал Берр. – Обычным почерком. – Образ Коркорана, подписывающего очередную бумагу, предстал перед его мысленным взором, когда Джонатан старательно выводил Джон Браун.
– Готово, – сказал он весело, чтобы подбодрить Берра. Но Берру все еще будто чего-то не хватало. Драматизма, большей остроты ощущения. Он тяжело поднялся и позволил Джонатану снять с него пальто. Они прошли в гостиную, куда пригласил их хозяин.
Обеденный стол был накрыт по-праздничному. Льняные салфетки заставили Берра поморщиться. Серебряные ножи и вилки были разложены по-ресторанному. Стол украшали высокие бокалы с коктейлем из омаров. Великолепно смотрелся «Поммард», судя по отсутствию аромата, еще не откупоренный. Пахло жареным мясом. «Какого черта он так расстарался?»
Рук стоял к ним спиной, держа руки в карманах, и рассматривал выполненную Мзрилин акварель.
– Вот эта мне очень даже нравится, – вопреки себе, попытался польстить он.
– Благодарю, – ответил Джонатан.
Джонатан понял, что они едут, гораздо раньше, чем увидел машину. Он узнал об этом, даже еще не слыша звука мотора. Одинокое существование на скале еще больше обострило его чувства, и он научился распознавать звуки при самом их зарождении. Ветер был его верным союзником. Когда туман рассеялся, кроме плачущего одинокого скрипа, доносившегося с маяка, ветер с моря принес еще и отдельные слова переговаривающихся рыбаков.
Поэтому, еще раньше чем шум мотора «ровера» докатился до него по скале, он ощутил его пульсацию и весь напрягся, застыв в ожидании на ветру. Вспыхнули лучи фар, нацелившись на него, и он в свою очередь мысленно прицелился, быстро оценив скорость «ровера» по телеграфным столбам и рассчитав расстояние, будто готовился выстрелить управляемым реактивным снарядом. Краем глаза он в то же время следил за вершиной холма, как бы проверяя, нет ли «хвоста» и не отвлекающий ли это маневр.
Когда Рук припарковался и Джонатан пошел сквозь ветер навстречу гостям, улыбаясь и мигая фонариком, ему вдруг показалось, что он бьет по ним световой очередью, превращая в месиво их зеленые лица. Террористы ускользали. Софи мстила.
Теперь же, когда они уехали, он успокоился и все увидел по-другому. Шторм утих, оставив после себя неровные лоскуты туч. Сияло несколько звездочек. Вокруг луны образовался узор из серых рваных дыр, словно это были пулевые отверстия. Джонатан смотрел на удаляющиеся огни «ровера» – машина шла мимо луга, где он посадил луковицы ириса. Через несколько недель, если кролики не прорвутся через проволочную сетку, весь луг будет розовато-лиловым. Огни машины мелькнули возле бычьего выгона, и он вспомнил, как, возвращаясь теплым вечером из Фалмута, застал врасплох Джекоба Пенгелли с его подружкой, на которых ничегошеньки не было.
«Через месяц здесь все будет голубым от колокольчиков, – говорил ему Пит Пенгелли. – А пока, Джек, все, что золотится, будет золотиться все больше и больше, утесник цветет, первоцвет и дикий нарцисс, и их никому не унять. Да ты сам все увидишь, Джек. Так-то!»
"Найти себя, – повторил Джонатан. – Восполнить недостающее.
Сделать из себя человека, каким моего отца сделала армия: цельного человека.
Стать полезным. Жить достойно. Избавить совесть от этой невыносимой ноши".
Он почувствовал приступ тошноты, поэтому зашел на кухню выпить воды. Медные корабельные часы над дверью он завел, не задаваясь ненужным вопросом, почему это делает. Сокровища хранились в гостиной: старинные, в длинном футляре грушевого дерева часы с одной гирей, купленные у «Дафны» на Чэпел-стрит за бесценок. Он потянул за медную цепь, и гиря оказалась наверху. Затем качнул маятник.
«Поеду-ка к тете Хилари в Тинмут, – сказала Мэрилин, наплакавшись вволю. – Может, там повезет? В Тинмуте. А что?»
У Джонатана тоже была тетя, которую звали Хилари. Она жила в Уэльсе, за гольф-клубом. У нее была привычка ходить за ним по всем комнатам и выключать свет, чтобы потом громко взывать к своему Христу в темноте.
* * *
«Не уезжай», – просил он Софи, когда они ждали такси, чтобы ехать в аэропорт Луксора. «Не уезжай», – умолял он ее в самолете. «Оставь его, он убьет тебя, не стоит так рисковать», – твердил он опять, сажая ее в машину уже в Каире. Она собиралась ехать в гостиницу, где ее ждал Фрэдди.
«У каждого свое предназначение, мистер Пайн, – сказала она, горько улыбаясь. – Для арабской женщины быть избитой своим любовником – не самое большое унижение. Фрэдди – богатый человек. У него определенные обязательства передо мной. А я должна считаться со своим возрастом».
9
В Эсперансе Джонатан появился во второе воскресенье мая, в День матери. Третья по счету попутка за четыреста миль, ею оказался цементовоз, высадила его на перекрестке в самом начала авеню де Артизан. С пластиковым пакетом в руках, вместившим все его пожитки, он шел по тротуару, читая афиши: «Merci maman»; «Bienvenue a toutes les mamans»[9] и «Vaste buffet chinois des meres»[10]. Северное солнце возвращало его к жизни, как чудодейственный эликсир. Ему казалось, что вместе с воздухом он вдыхает и свет. «Вот я и дома. Здравствуйте. Вот он я».