ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Великая жизнь, так искренно и так плодотворно отданная науке, приближалась к концу.
Последние годы гениального ученого были омрачены несчастьем любимой дочери, заботами о сыне, которому было отдано столько сил, постоянной угрозой материальной нужды; Только неудержимое клокотание мысли, мощная пытливость которой угасла не раньше, чем перестало биться сердце гения, скрашивает этот закат.
Начиная с 1824 года, здоровье Ампера, никогда не бывшее особенно крепким, сильно пошатнулось. Разлука с сыном, интриги, сопровождавшие выборы Ампера во Французский коллеж, переутомление, вызванное выполнением неприятных и хлопотливых обязанностей инспектора, постоянные материальные невзгоды подрывали его силы. Ко всему этому присоединилось тяжелое горловое заболевание, — первое предостережение грозного недуга, горловой чахотки, предрасположение к которой было у Ампера наследственным.
По настоянию одного английского врача была произведена болезненная операция — удаление гланд, не принесшая, впрочем, значительного облегчения.
Сын, приехавший из Италии, был поражен болезненным видом отца, его меланхолическим настроением. Возвращение горячо любимого сына и врачебный уход на короткое время, казалось, вернули Амперу нравственную и физическую бодрость. Он возобновляет чтение лекций в Политехнической школе и в Коллеже.
Но в это время его постигает новый удар. Совершенно неожиданно Ампер получил уведомление, что министр внутренних дел считает целесообразной его отставку. Мотивировалось это невозможностью совмещения должности профессора Политехнической школы с функциями инспектора. В действительности же место инспектора, занимаемое Ампером, предназначалось для какого-то протеже самого королевского цензора, епископа Френсину. Последний только-что получил пост министра культов и спешил облагодетельствовать свою родню и друзей.
Возмущенный этой несправедливостью, не зная закулисной стороны интриги, Ампер обратился с письмом к министру.
Выражая удивление по поводу внезапно потребованного от него прошения об отставке и указывая, что все его попытки лично об'ясниться с кем-либо из высших чиновников были отвергнуты, Ампер заканчивает свое письмо такими словами: «Каковы бы ни были мотивы, руководившие лицами, потребовавшими моей отставки, я отнюдь не смею ими интересоваться. Но сохранение за мной звания почетного инспектора свидетельствует, что с моей стороны никакое нарушение моих обязанностей не имело места».
Этот произвол не только задел самолюбие Ампера, но и пагубно отразился на его бюджете. Он лишил его средств для продолжения научных исследований. «Я не могу перенести даже и мысли, — делится он своим отчаянием с сыном, — что мне сразу придется вести два курса, нельзя будет производить новых исследований в области физики и отказаться от опубликования задуманных мною работ…»
В довершение всех этих печальных событий сестра Ампера, ведшая его скромное хозяйство в Париже, призналась, что она в продолжение пяти лет задолжала свыше 11 тысяч франков. Об этом долге она не решалась сказать, оберегая покой брата. В свою очередь, и сам Ампер, неосмотрительно давший свою подпись под весьма ненадежным векселем, трепещет при мысли о скандале в профессорском кругу; если этот документ будет опротестован, — неизбежен пуск с молотка всего его скромного достояния.
Между тем при всей экономии Амперу к концу месяца с трудом удается покрывать мелкие долги поставщикам, друзьям, знакомым и соседям. Дело дошло до того, что однажды Ампер был вынужден занять у Френеля 50 франков, так как в доме не было ни одного сантима на дневные расходы.
Таково было материальное положение величайшего ученого Франции, всемирно известное имя которого уже тогда составляло славу французской науки. Но правительству Реставрации, правительству банкиров и дворян, было не до забот о гениальном исследователе.
Более того, чиновники министерства, принудившие Ампера подать в отставку, отказали в выдаче пенсии, полагавшейся ему за непрерывную службу в течение более чем шестнадцати лет. С огромным трудом, пустив в ход все связи и знакомства, Амперу удалось выхлопотать скромную пенсию в 2400 франков в год.
Все эти испытания не могли не отразиться на научной работе: «Я только наспех, кое-как готовлю свой курс физики, — пишет Ампер. — Я был не в состоянии что-либо делать целый месяц, протекший со времени этих неприятностей».
Но чаша испытаний еще не была полна. Новые горести поджидают Ампера и в его семейной жизни.
После разрыва со второй женой Ампер делал ряд неудачных попыток к примирению. Наконец, в июле 1808 года состоялось соглашение об официальном разводе. С трудом удалось добиться, чтобы жена уплачивала 300 франков в год на воспитание дочери.
С первого же дня рождения ребенка мать отдала его кормилице и совершенно перестала о нем заботиться. Ампер немедленно взял маленькую Альбину к себе.
Много радости и оживления внесли смех и игры ребенка в скромный дом на улице Фоссесен-Виктор. С каким удовольствием отвечал Ампер на пытливые расспросы ребенка во время совместных прогулок в ботанический сад, расположенный рядом с их домом.
После окончания пансиона Альбина продолжала жить с отцом. В 1827 году, когда девушке исполнилось двадцать лет, ей сделал предложение некий Габриель Рид.
Воспитанник знаменитой аристократической Сен-Сирской школы, произведенный в лейтенанты в 1813 году, он был ранен в исторической «битве народов» под Лейпцигом и возобновил карьеру офицера лишь в 1815 году; в 1823 году — он кавалер ордена «Почетного легиона», а в 1827 году— командир эскадрона — королевской гвардии.
Жених произвел благоприятное впечатление на Ампера. Мать Альбины, мнения которой нельзя было обойти, вместе с госпожей Пото воспротивились этому браку из-за отсутствия значительного состояния у жениха. Но подобный предлог не мог, разумеется, остановить ни бескорыстного отца, ни влюбленной девушки.
Разочарование наступило вскоре после свадьбы, отпразднованной 27 ноября 1827 года.
Если бы доверчивый отец навел более точные справки о претенденте на руку дочери, он узнал бы, что Габриель Рид — типичный кутила-офицер, мот и игрок, не имевший за душой ничего, кроме долгов, подверженный, в довершение всего, опасный припадкам маниакального буйства. Эти временные помрачения рассудка Рид приписывал полученной ране, в действительности же, надо полагать, они были следствием злоупотребления алкоголем.
Вскоре же после свадьбы начались неприятности: «К концу первого года нашего брака, — рассказывает Альбина в одном из позднейших писем, — господин Рид забавлялся тем, что приставлял мне или заряженный пистолет ко лбу или кинжал к груди; он говорил, что хочет сделать меня храброй. Однажды, вернувшись со званого обеда, он в продолжение нескольких минут держал у моей головы заряженный пистолет, заявляя, что я скоро буду такой же бесстрашной, как солдат. Другой раз ночью он без всякого повода пришел в страшную ярость, бросил мне ключи от стола, где хранилось оружие, требуя, чтобы я их спрятала, иначе он не сможет устоять против искушения убить меня…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});