Мистер Скрибблер, чьи сомнения, по всей видимости, благополучно разрешились, выпрямился на стуле и поглядывал весело и выжидающе.
— Так вот, друг Ричард, что автор письма готов предложить за доставку — гляньте-ка!
И мистер Хикс разжал кулак, явив взгляду мерцающую стопку монет, при виде которой глаза клерка изумленно расширились, а губы сложились в форму буквы «О».
— Ну, не мило ли? — улыбнулся мистер Хикс с видом весьма довольным. — Вижу, друг Ричард, что вы берете на себя это поручение.
Мистер Скрибблер с энтузиазмом закивал, и на сем мистер Хикс вручил ему письмо и деньги.
— И знайте, мистер Ричард, что автор письма не особенно торопится насчет доставки, так что вы свободны передать послание, когда вам вздумается. Отправителю дела нет до того, отнесете ли вы письмо завтра, или послезавтра, или два дня спустя. Однако ж, если вы позаботитесь доставить его по адресу, здесь указанному, не позже чем через неделю, так отправителя это оченно даже устроит.
Широко ухмыльнувшись, мистер Скрибблер засунул письмо в карман куртки, а блестящие монеты ссыпал в кошелек.
— Но помните, друг Ричард, — предостерег бодрый владелец брюк в мелкую полосочку, — о старине Хиксе ни слова. Ни слова о нашем разговоре, равно как и о «Клювастой утке», равно как и о том, каким образом к вам попало сегодня это письмо. Вы все уразумели? Ни слова, ни вздоха! Это очень-очень важно. Вам известно только то, что письмо вы нашли у себя в конторе, где оно без дела провалялось недели две или более того, и взяли на себя труд собственноручно отнести его адресату. Вы меня поняли, мистер Ричард? О старине Хиксе — ни слова, ни единого звука, а не то такой скандал поднимется, что только держись!
Мистер Скрибблер энергично потряс головой в знак подтверждения, давая понять, что нет, никогда и ни за что.
В этот самый момент в дверях вновь возник угрюмолицый официант и, убедившись, что мистер Скрибблер благополучно заморил червячка, обратился к мистеру Хиксу:
— Что прикажете подать вам, сэр?
С видом бесконечно довольным мистер Хикс поудобнее расположился на стуле и воззрился на официанта сквозь дымчатые стекла очков.
— Ничего не надо, благодарю вас, — ответствовал он с сухим смешком. — Ровным счетом ничего. Сдается мне, старина Хикс уже получил все, что ему на данный момент нужно.
Глава IX
Что видела Салли
От старого паба на Хайгейт-хилл я возвращаюсь ныне к уединенным окрестностям некоего трактира, укрывшегося в тенистом заливе реки Солт. И что за разительный контраст составляли эти две гостеприимные гавани — «Синий пеликан» и «Клювастая утка», ныне канувшая в лету! «Утка» — строение из закаленного красного кирпича, оплетенное плющом, со створными окошечками в старинном духе, и «Пеликан» с его светлыми оштукатуренными стенами, обрамленными и дополненными скрещенными деревянными балками! «Утка», насквозь продуваемая холодными ветрами на вершине холма, и «Пеликан», обитель тепла и уюта под сенью дерев у реки. Если хозяина «Утки» откровенно презирали, то владелица «Пеликана» вызывала всеобщее восхищение — и, конечно же, никогда бы не показалась на людях с огненно-красной косынкой вокруг головы. И, уж разумеется, если при «Утке» состоял Вяхирь, при «Пеликане» числился Гусик.
Однако было у «Пеликана» нечто такое, чем «Утка» похвастаться не могла — а именно Салли Спринкл.
— А кто такая эта Салли Спринкл? — осведомилась прелестная новая горничная у своей спутницы.
— Да вот она, Салли, — отвечала Мэри Клинч, указывая на миниатюрную фигурку в кресле у огня. — Пойдем я тебя представлю.
Женщины неслышно подошли к очагу. При ближайшем рассмотрении миниатюрная фигурка оказалась хрупкой старушкой: голова ее склонилась на грудь, а волосы походили на снежное крошево.
— Салли? — ласково окликнула ее Мэри, стараясь не испугать. — Как вы сегодня, Салли? Лучше, не правда ли?
Старушка, чья щека покоилась на иссохшей руке, приподняла седую голову. И из-под белоснежных прядей взгляду новой горничной явилось старческое, вполне благодушное личико, покрытое густой сетью морщин, с зелеными глазами, что казались на диво огромными благодаря линзам очков. Целую минуту глаза эти недоуменно разглядывали Мэри, как если бы молодая женщина только что прибыла из самых отдаленных пределов вселенной.
— Салли? Это Мэри Клинч, мисс. Вы же меня отлично знаете! Это я, Мэри, — проговорила старшая горничная «Пеликана», легонько дотрагиваясь до хрупкого выступающего плеча старушки.
— Мэри? — повторила та еле слышно, с трудом двигая губами. Ресницы затрепетали, точно вспугнутые скворцы, взгляд ненадолго задержался в пустоте — и вновь обратился к Мэри. Чело старушки омрачилось, она судорожно вцепилась в подлокотники кресла и взволнованно прошептала: — Ты кто, деточка?
Мэри многозначительно оглянулась на свою новую товарку.
— Это я, Мэри Клинч, мисс, горничная здесь, в «Пеликане». Да вы ж меня знаете, Салли, разве нет?
И снова — непонимающий взгляд. Губы старушки разошлись, язык рассеянно скользнул по плохо подогнанным искусственным зубам. Она всмотрелась в лицо Мэри, отмечая крохотные запавшие глазки, круглые красные щеки, широкие губы, вздернутую пуговицу-нос и словно ища что-нибудь — ну хоть что-нибудь знакомое. Наконец, в лице ее забрезжил слабый свет узнавания.
— Ты — моя мама?
— Нет, мисс, я не ваша мама. Я Мэри, вы же меня помните? Мэри. Мэри Клинч — кто, как не я каждый Божий день застилает вашу кровать и подает горячий чай с булочками? Разве вы меня не узнаете?
— Я уже никого не узнаю, — отвечала Салли. Она поднесла иссохшую руку ко лбу и закрыла глаза, словно мир для нее сделался чересчур сумбурным и беспорядочным.
Ухватив за руку новую товарку, Мэри подвела ее к старушке.
— Салли, я хочу вам кое-кого представить. Это Бриджет, она только что поступила к нам на службу. Теперь вы с ней часто будете видеться.
Во взгляде Салли, обратившемся на золотоволосую Бриджет, снова отразилось недоумение. Разумеется, и здесь она не усмотрела ничего знакомого, и глаза старушки обратились к дальнему окну, озаренному розовым печальным светом осени.
Ныне, здесь, оглядываясь через бездонный провал лет, я вспоминаю Салли Спринкл моего детства. Вспоминаю ее доброту и щедрость: она-то всегда заботилась о других! Помню, как любила она оделять сладостями соседских детишек. И для каждого у нее находились улыбка или смешок, и всегда она излучала счастье. Но в старости ей пришлось несладко: годы изнурили ее, выпили добрую щедрую душу, оставив лишь опустошенную оболочку. Ибо хотя она по-прежнему всем улыбалась, выказывая интерес и приязнь, все это лишь надувательство, низкая ложь, которой способствуют и содействуют огромные глаза за очками — ведь Салли моего рассказа живет в мире, что с нашим собственным связан очень слабо. Если к ней обращаются, она радуется — рефлекторно, ничего не понимая; предоставленная самой себе, она уходит в дремоту, склонив голову на грудь, и дух ее вновь блуждает среди эпизодов и видений прошлого. Она пережила весну, лето и осень; теперь для нее настала зима.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});